/с лёгкою картавинкою/:
«Пгавильная регилия
должна быть с чегтями.
Если регилия без чегтей —
это непгавильная регилия!»
Чёрт Антипка сидел в тёмном углу шинка и то и дело подливал горилки в стакан отцу Онуфрию. Ну и себе плескал на донце. Поп всё чаще забывал закусывать и речи его становились всё сбивчивее, всё непонятнее. Как у всякого человека, меру в питии забывшего. Обкусанный с обеих сторон солёный огурец, наколотый на литую посеребренную вилку, лежал на столе забытый.
Антипке уж давно наскучила эта забава: зная попову натуру, он всякий раз подговаривал того зайти по пути домой в шинок, дабы выпить стаканчик «для сугреву». И всегда это заканчивалось одинаково: батюшка сперва заводил нудную волынку о вреде возлияний, после «сугреву» принимался вещать про грех чревоугодия, после третьей порции горилки велеречия его и вовсе пускались в вольное плавание... Ближе к донцу штофа отец Онуфрий падал бородою в миску с огурцами и пускал пузыри, пугая лягушат.
Антипка вылил в свой стакан остатки горилки, хватанул залпом и занюхал шерстяною метёлкою, венчавшей его хвост. Крякнул, снял с вилки огуречный огрызок, не касаясь серебра и закусил. Потом оглядел сумрачное нутро шинка, ища новой шкоды, да так и не высмотрел ничего путного. Все посетители доходного заведения старой ведьмы Ничипорихи и без его помощи плавно переходили в свинячье состояние. Чёрт грустно вздохнул, поправил голову попу, дабы тот не утоп в рассоле и тяжко поднялся из-за стола.
Шинкарка скосила на него свой бельмастый глаз и мотнула седою головою, подвязанной пёстрым платком. Антипка, петляя меж столов и норовя не отдавить мужикам ноги своими копытами, подошёл к ведьме.
- Что, карга, в куражах сегодня?
- Дык... — Ничипориха криво ухмыльнулась, показав торчащий кверху клык. — Твоими стараниями, Антипушка, у меня мошна никогда не оскудеет. Хошь, я тебе особой своей горилочки поднесу? Ядрёной!
- Ну, — Антипка почесал пузо в задумчивости, — разве трошки на посошок…
Шинкарка метнулась в темнушку, погремела там посудою и скоро вернулась со стеклянною четвертью. В бутыли, укупоренной кукурузною кочерыжкою, плескался мутный самогон. Ничипориха обтёрла четверть нечистым своим передником, выставила барский, тонкого стекла, чайный стакан и, уцепившись в кочерыжку последним своим зубом, распечатала бутылку.
Рогатый гость её стоял и с некоторой даже опаскою наблюдал за действом: зная подлый нрав ведьмы, Антипка ей не доверял. Но выпить на дармовщинку... Кто ж откажется-то? Хозяйка меж тем щедро наполнила стакан, укупорила и убрала бутыль, да подала горбушку чёрного хлеба. Чёрт поднял стакан и с опаскою поднёс к морде. В нос ему шибко садануло сивухою, буряком и ещё бес знает, что за пакостью.
- Ты, Антипушка, не смотри, что зловонна, она чистенька, добренька, — причитала ведьма, посыпая горбушку крупною солью, — пей на здоровьице... За ради праздничка.
- Ну, будь и ты здорова!
Нечистый выдохнул и трудно, щурясь и морща свиное рыло своё, выцедил самогон. Ничипориха мелко затряслась, захихикала, брызжа слюною и прикрыла рот ладонью. И вытаращила на чёрта бельмастый глаз. Антипка застыл столбом, деревянною рукою опустил стакан и потянулся за горбушкой. Слёзы, сопли и слюни текли по его перекошенной морде. Он поднёс хлеб к носу и зашевелил пятаком, втягивая кислый дух ноздрями... Уши его прижались, хвост скрутился каралькою и со щелчком, будто пастуший кнут, вытянулся к полу.
- Ух-х-х, зело борзо! — только и смог выдавить Антипка сипло и хватанул от горбушки добрый кус. И так его тою горилкою ожгло снутри, что стал он вдруг, на самую малую секундочку, виден окружающим. Кузнец Сила, азартно вравший что-то своему собутыльнику, скосился, замер на середине слова и начал мелко крестить живот.
- Свят-свят-свят, — испуганно забормотал он, — будя на сегодня горилки, бо вже черти мерещатся!
Нечистый же, доевши хлеб и, шмыгнув соплями, посмотрел вприщур на регочущую шинкарку, и бросил ей в сердцах:
- Та шоб тя, пакость... Ангелы вознесли! — Да и провалился сквозь половицы к себе в преисподнюю.
А за слепыми оконцами шинка метель носила снежные лохмотья...
***
Антипка, почёсывая поясницу и кряхтя, вошёл в свою хату. Не в ту дверь, что вела в мир и в кою выходил он шкодить, а в ту, что вела из жилья на службу. Утро выдалось безрадостным: мало, что башка трещала со вчерашнего, будто кто рога выкручивает, так ещё и супружница ухватом приласкала поперёк хребтины, чтоб её, холеру, растопорщило!
- Хаврось, — хозяин робко посмотрел на жинку, крутящуюся у плиты, — ну Хаврося! Дай хоть рассолу?
- Я щас дам, — хозяйка проворно повернулась к мужу с кочергою в руке, — мало не покажется! Я те, ирод, в той рассол воды святой накаплю. Шоп тя... Вырвало!
Бесенята — две дочки и сынулька — дружно захихикали, прикрывая мордочки ладошками. Тятя, смешной, перепачканный углём и смолою, жалобно смотрел на маму и чесал попу.
- А ну, сатанинское отродье, — ласково проворковала чертовка, — геть к котлам! Тато хворый, а там... Смолу помешать, углей поворошить... То-сё... Геть, бесенята! — И притопнула копытом в половицу.
Дети, толкаясь, вперегонки шмыгнули Антипке за спину и застучали копытцами по норе, только дверь за ними грохнула в косяк! Хаврося же, скребя когтями рыжую бороду, задумчиво уставилась на мужа. Потом хмыкнула и, по-хозяйски, осторожно, пристроила кочергу у печи. Антипка замер. Зная крутой нрав супруги, ожидал он продления головомойки с проперчиною в три захода. Но та, косясь на него задумчиво и недобро ухмыляясь, вынула из буфета штоф перцовки и пару рюмок. Сунула всё на стол, спроворила на закуску сухарей миску да сковороду шкварок.
- Садись, что встал столбом. — Хозяйка плюхнула на табурет лошадиное своё гузно и разлила в рюмки перцовку. — Садись ужо, полечись, чёрт полорогий…
Однако в речи её зла не было, напротив — Хаврося будто и впрямь сочувствовала мужину горю. Антипка присел на краешек своего табурета, робко взял рюмку и с сомнением посмотрел на жену. Кончик хвоста его нервно подёргивался, мелкая рюмка приплясывала в грубых пальцах, а в очах тлело недоверие. Чертовка наслоила шкварок на сухарь и подсунула мужу, себе тоже закусить спроворила и подняла чарку.
- Давай, Антип, не пьянства ради, а здоровья для. Во славу Князя нашего Претемнейшего! Почали... — И хлопнула перцовку, закатя буркалы в потолок.
- Ага... Будем. — И тоже выпил. Крякнул, понюхал кисточку хвоста, причмокнул и захрустел сухарём.
- Ты, Антипушка, вечор про праздник-то, — Хаврося вновь наполнила чарки, — про какой болтал? А? Я вот, не уразумею никак.
Хозяин, чуя, что гроза миновала, смело взял свою рюмку и выбрал сухарь покалёнее. Обмакнул его в сковороду, выпил и закусил.
- Дык... Новый, понимаешь, жёнушка, год ить. Да не просто новый год... Век новый! Людишки конца свету ждут, радуются... — Антипка важно указал перстом в закопчённый потолок и со значением кивнул. — Пакость, а всё ж резвятся! Нешто мы хуже людишков будем?
- Ай да Антипка, ай да полорогий! — Чертовка грохнула по столешне пудовым кулачищем. — А пусть! И нам гоже, раз им не срам! Устроим пир. Сатанаила со Свирипиной покличем... С отродьями... — Хозяйка мечтательно прищурилась. — Я малую лоскутками червоными обряжу... Аль золою осыплю — пусь снежинкой буить! А малого — зайкою. В кладовке где-то козлиная шкура валялася…
Хаврося выпила ещё чарку перцовки и затарахтела, будто ужаленная:
- Ты, Антип, ступай в мир. На погосте ёлку выдери, да у Ничипорихи сухофрукту всякого набери — украшать! В лавке у Митрия свежей убоинки купи, с кровушкою, да вели, чтоб обернул в золотинку — деткам гостинчик буит. А я тут со старшой пока стол спроворим, самогон по четвертям да штофам расплещем. Ага... Я малого к соседям с приглашеньицем зашлю, шоп они тож, значит, нафуфырилися. Всё, муженёк, ступай в мир, поторапливайся, я тут за котлами и сковордками и без тебя догляжу. Аль кума Смердыню хромого покличу. Чеши ужо... Да цепей! Цепей собачьих не забудь — под потолком навешать! Этими... Гырляндами!
И закружилась, понеслась вскачь чёртова суматоха...
***
А к вечеру в хате Антипкиной — суета и хоровд с кутерьмою: Мрыся, старшая дочка, с соседскою Брысею, молоденькою чертовкою, наващивали коготки да рожки смальцем, дёгтем копытца чернили, да пятачки на пыках варёным буряком червонили. Хаврося со Свирипиною, в чёрных праздничных передниках, в серьгах костяных, хозяйничали. Когтями надирали они в клочья солонину, сдабривали уксусом сухари, проворя пир и метали всё на стол, гремя плошками и прочею посудою. Сатанаил, в видном углу на чурбане дубовом сидя, при свете карбидной лампы черпал ковшиком из бочонка самогон и цедил его тонкою струйкою в горлы бутылок. Малые бесенята мельтешили тут и там, норовя нашкодить: то на хвост кому наступят, то под копыта клубком вкатятся... Получали по маленьким рожкам то сковородкою, то кочергою и, не кручинясь долго, продолжали озорничать.
Сатанаилов младшенький, Оказий, всё норовил подкрасться к старшим девочкам и подсунуть заместо буряка дохлую крысу без шкуры. До-олго выбирал он нужный момент. И вот уж, казалось, отвлеклись те, подводя друг дружке глаза печною сажею, вот уж и потянулся бесёнок за буряком... Да сестрица, хитрюжка-Брыся, подмигнув подружке, не повертаясь и не глядя, лягнула его копытом прямо в пятачок!
Стукнула мирская дверь и в клубах морозного пара в хату ввалился Антипка. На плече он внёс мешок с покупками, а в подмышке держал ёлку. Хозяйка с соседкою подхватили его ношу, засуетились, выбирая угол для деревца, а чёрт всё стоял у дверей и осторожно, незаметно, когтем выковыривал из ягодиц крупную соль…
Вскоре ёлку нарядили сухофруктами и обожжёными косточками, обсыпали серой золою на манер снегу; развесили под потолком цепи псиные — иные ржой поеденные, иные с ошейнями, а иные и в бурую крапину да в клочьях шерсти. А на самой красивой, тонюсенькой, витой цепке и псинка висела — беленькая такая, потешная…
- Антипа! — Хозяйкин бас колыхнул огоньки праздничных, чёрного воску, свечей. — Ты к Митрию ходил?
- Ходил... Да у них там недосуг — тёща померла, празднуют... Дык зато я того! — Хозяин примирительно выставил вперёд ладонь. — Марожина! О чего раздобыл! А ну, мальцы, налетай! — И принялся накладывать в плошки ледяное яство.
Хаврося махнула рукою и стала прихорашиваться у начищенной до блеска сковороды, вынимая из накрученной, накудрявленной бороды мелкие косточки и раскладывая букли по сторонам. Барышни-чертовки отняли по плошке мороженого у мелких и принялись поглощать его с опаскою, настороженно поглядывая на братцев и сестриц — не передохли ль те? Хозяин перемигнулся с соседом и кивнул в закут, где они и принялись наполнять стакан из утыренного со стола штофа.
- Ну, Антипа, здраве будем! — Сатанаил размашисто, навыворот, перекрестил спину и запустил пятак в стакан. — Теперь и ты испей сей влаги…
- Дык чо... С наступающим! — Хозяин указал перстом в потолок и залпом проглотил горилку. И только, было, собрался крякнуть и понюхать кончик хвоста, как почуял неладное: в хате звенела гробовая тишина…
И тут же ноздри его втянули запах палёного, а в зад, побитый кладбищенским сторожем из дробовика, словно бы кто гвоздь серебряный вколотил! Антипка заорал, крутнулся вокруг себя — у него за спиной стояла Хаврося и, ухмыляясь, сдувала с раскалённой докрасна кочерги сажу.
- А чтоб ты... Чтоб тя... — Чёрт глубоко вздохнул и заорал: — Да чтоб тебя архангел в рай уволок, зараза!!! Да будь ты трижды... Разлюбезна!
И начался пир! Гости и хозяева расселись за столом, наполнили и сдвинули чарки с горилкою, произнесли приличные в обществе речи, выпили, закусили. Завели сперва чинные беседы, после горячего снова выпили, заголосили песни... Юные чертовочки пустились в пляс; малые бесенята, украв отцову котомку, лопали горстями мороженое.
Вскоре и кум Смердыня подошёл и, кинув вилы в угол, присоединился к застолью. Ему налили штрафную, не велев закусывать — словом, всё шло своим порядком. За полчаса до наступления полуночи из-под хозяйской койки донёсся вой — то бесенята, упоровшиеся мороженым, блажили и катались по полу. Однако Свирипина проворно зачерпнула в топке горячих углей и ими накормила бедолажек, потом дала микстуры на скипидаре с серою и рассадила по горшкам — и всё наладилось.
И вот часы почали бить! Вся честна компания встала во фрунт, держа чарки в руках и принялась отбивать копытами в такт воплям часовой вороны. Кар! Бух! Кар! Бух! Кар! Бух!!! И, топнувши в двенадцатый раз, бесы со звоном сдвинули рюмки. Выпили залпом и грохнули посуду об пол…
Чуть не до свету гулеванила нечистая сила: сразу заполночь разложили по койкам мелюзгу; Мрыся с Брысею штрыбнули в мир — погулять с людской молодёжью, поссорить девушек, позадурять головы парубкам, да покататься с горки на берегу реки, хвосты хороня под долгими, в пол, тулупами. Ухлопотавшийся Антипка прикорнул на сундуке, Хаврося в переднике и с бантом червонным на хвосту, проводив дорогих гостей, кулём рухнула на супружеское ложе поперёк и мощным храпом загасила половину свечей. Хромой кум Смердыня слил остатки горилки в четверть, взял свои вилы и нетвёрдою походкою направился в чистилище — дружба дружбою, а служба — службою.
А в миру уж и третьи петухи орать зачинали...
***
Тихо на заре в Анипкиной хате. Сопят малые зайка со снежинкою; попукивает, хвост откинувши, хозяйка... Вот скрипула мирская дверь — то Мрыся, озябшая и похмельная, вернулась под отчий кров. Она скинула пимы, бросила в угол тулупчик с шапкою и метнулась к столу. Нашла невыпитую рюмку самогону, морщась выпила и принялась жадно закусывать соленьями. Застонал и сел на сундуке хозяин. Оглядел хату мутным взором и тож подался к столу. Нагрёб в миску солонины, огурцов, нашарил под столом припрятанный штоф. Сел на табурет и перекосился — мало, что соли на погосте набрал, ёлку воровамши, так ещё и благоверная присмолила, трясьця её матери…
И только выпил Антипка стакан горилки, только занюхал хвостом и закусил маринованною поганкою, как в вышине раздался сиплый вой, балки потолка дрогнули и стали расходиться в стороны. Вскрикнула и проснулась хозяйка. Она сползла на пол и в страхе выпучилась в потолок. Антипа с Мрысею тож вытянули кверху пятаки и замерли в испуге. Вот уж и доски потолка стали расползаться веером, пропуская холодный, яркий свет в чёртову хату. Белый, холодный снег с небес просыпался на дубовый, выскобленный пол и вслед за ним спустился дежурный ангел с заиндевелою медною трубою в подмышке. Он хмуро оглядел присутствующих, поправил сползший на очи нимб и, сипло откашлявшись, рек:
- Вы! С вещами на выход. Кхе-кхе... Амнистия вам, чертям, вышла. — Ангел многозначительно указал перстом в небеса. — Да святится там... И всё такое... Пошли вон, короче. То есть — ступайте с миром и боле не грешите.
А в миру разгорался ясный, солнечный первый день нового века…
Rumer ©
