Однажды Георгий впервые в жизни попробовал устриц. Был это 1997 год, и Георгий был гастрономическим агнцем, приехавшим из суровой матушки-России в далёкую изнеженную Хранцию. В которой тогда даже евров не водилось, а были разноцветные хранки, искушавшие бесовской красочностью. Уберите от мониторов детей, ибо сей рассказ мрачен, как новеллы Стивена Кинга, и слезоточив, как дешёвая голливудская мелодрама. Нервы выдержат не у всех, Георгий честно предупреждает.
И вот, значит, обретается этот юный 26-летний Георгий в Бретани, где в тот момент проводился фестиваль устриц. Приходят они с местным журналистом Пьером в ресторан, и Пьер, как и положено подлым хранчюзам, заказывает ничтоже сумняшеся цельное блюдо энтих вот устриц. Приносят, стало быть. Георгий смотрит на поднос, и охуевает. Что-то такое там мрачное в седых раковинах, как динозавров откопали, и на стол археологам принесли. Хозяин ресторана эдак по-хранчюзские улыбается. Засада, короче. Георгию бы бежать, но ноги стали как ватные.
Тут устриц начинают открывать. Георгию поплохело окончательно. Раковину откроют, а внутри - что-то странное как пиздец. Нечто вроде студенистой селедки, или полуразложившегося древесного гриба. Лежит там с таким унылым еблищем, и это ещё деликатесом называется. Георгий тут как уроженец СССР сразу понимает причины Октябрьской революции. Кушали энти дворяне тонконогие таковых вот устриц и объяснялись друг с другом на хранчюзском, тут им пиздец в процессе и пришёл. Георгий понимает, что он в гостях, и это надо съесть. Но как себя силой заставить съесть такое - уму ж непостижимо.
- Тут важно, шоб чувствовалась натуральная свежесть, - объясняет Георгию уточнчённый хранчюз Пьер, чей прапрадед явно замёрз под Москвой. - Должен быть запах моря. Ты вдохнул, и эдак вот - уууу, ебучий шарман.
- А запах пельменей там случайно объявиться не может? - робко спрашивает Георгий. - Или хоть оливье? Тогда мне без проблем, конечно. Иначе как-то стрёмно это есть. Эти ж устрицы выглядят, как моя жизнь скромного корреспондента без наслаждений. Меня еблища устриц пугают, извини.
Пьер уточняет, что запаха пельменей не предвидится. Это, блядь, устрицы. Деликатес типа. И их потребляют под хранчюзское белое вино или шампанское. Щас принесут.
Георгий обозревает устрицы, и понимает, что с шампанским тоже не пойдёт. Чтобы такое съесть, нужно что-то покрепче. Лучше медицинский спирт. Хранчюз Пьер читает сомнения на варварском лице Георгия, и говорит: "Ну хотя, у нас тут рыбаки любят их есть с водкой. Тебе принести водки? Ты же русский". Надо сказать, что у Георгия с водкой не сложились отношения. Ему не нравится вкус, запах и всё такое. Но тут он за неё схватился, как утопающий за соломинку. "Да-да, конечно. Неси, родимый. Я русский мужик, нам без водки никак. Мы даже торт к чаю с водкой едим, так положено".
Принесли Георгию водки. Помолился он мысленно, ахнул стопочку, закинул устрицу в пасть свою православную. И тут ему прям неожиданно зашло. Аж на удивление. И умяли они с Пьером это блюдо покойных морепродуктов на льду за милую душу. Прям и не разобраться стало, кто там русский, а кто хранчюз. Но наверное, русский был тот, от кого пахло водкой и дикая животная тоска о пельменях в глазах.
С тех пор Георгий просит не удивляться своим специфическим вкусам. Устрицы он потребляет крайне редко ввиду упадка в крови аристократичности, но если уж потребляет, то сугубо с "беленькой" - такая варварская привычка сложилась у него почти с детства. А привычка - вторая натура, дорогие мои друзья, это уж мы все знаем.
