Впечатления британских сотрудников миссии помощи в деревнях Самарской губернии (1916-1918 гг):
Они довольно быстро поняли, что условия жизни в деревенских избах весьма далеки от идеальных, и не имеют аналогов в Британии. Поэтому для их английских стандартов потребовалась некоторая корректировка в сторону снижения порога допустимости. В деревнях совершенно отсутствовала система канализации. Весь мусор просто выбрасывался из избы – либо во двор, либо на улицу, где он так и оставался лежать. Мухи с весны до осени оставались постоянной угрозой: они облепляли рану, как только повязка снималась, они зудели в комнатках изб, в больничных палатах с утра до ночи. Всякая еда, оставленная не накрытой, мгновенно привлекала мух, которые сразу высаживали личинки на пище. Эти твари были мощным источником инфекций, способствовали быстрому распространению эпидемий, и у сотрудников квакерской миссии не было никаких средств для борьбы с мухами даже в больницах.
Утварь крестьянских домов поражала своей скудностью, и по этой причине было понятно, что любое новшество, принесенное английской медсестрой в избу, придуманное для удобства или для поддержания здоровья на должном уровне, было бы в этой избе – по мнению хозяев – совершенно ни к чему. Не было никакого смысла в том, чтобы принести чистые простыни человеку, который всегда спит на овчинном полушубке, и чья жена не только никогда не стирала постельное белье, но даже не имеет никакого понятия о том, как это вообще делается. Даже вымыть пациента порой было невозможно: люди привыкли спать полностью одетыми, а зимой, бывало, и валенок не снимали с ног, укладываясь на ночлег. Даже если медсестра и пробовала устроить помывку и просила какой-нибудь сосуд, ей протягивали кружку, из которой пили чай. Если попытки объяснить, чего желает англичанка продолжались, то ей могли дать чугунок, в котором варили суп. И тот был единственным, потому что два горшка в избе – бессмысленное расточительство. Вся жизнь русского крестьянина протекала, что называется, на глазах у общественности, и потому больному человеку трудно было найти уединение. Заболевший человек мог лежать на печке в комнате, набитой людьми, а если и спал в постели, то в ней же, кроме него, могли спать еще несколько человек из его семейства. Друзья и соседи всегда проявляли любопытство, и могли толпиться в той же комнате, где проводились процедуры. Причем в комнату входили совсем без стука, а те, кто не мог попасть вовнутрь, прилипали носами к стеклам окон, через которые старались рассмотреть, что же там такое происходит, внутри.
Часы были большой редкостью, и понятие времени для подавляющего большинства было чем-то абстрактным. Люди могли судить о том, который теперь час интуитивно и весьма приблизительно. По этой причине регулярность приема лекарства и приема пищи была вещью нереальной. Понятие о процессе выздоровления было своеобразным. Вчера у человека была лихорадка, а назавтра он уже сидит за столом вместе со всеми, как ни в чем не бывало, если ему стало чуть легче. В перенаселенной избе никто не даст идущему на поправку валяться в постели. Ребенок, только что преодолевший кризис в ходе лечения пневмонии, тут же может быть выдернут из постели и заброшен на печку, откуда свешивалась его головушка, напоминающая увядающий цветок.
Изоляция при инфекционных заболеваниях в избах была невозможна по многим причинам. Во-первых, никто бы не прислушался к требованиям врачей изолировать больного, даже если бы в избе и была бы свободная комната. А, во-вторых, вопрос о дезинфекции избы и одежд можно было даже и не поднимать. Как заметил доктор Пирсон: «Ничто кроме пожара не смогло бы дезинфицировать эти старые избы, старые тулупы (которые служили одеялами в доме и зимней одеждой на улице). А кто будет строить новую избу если спалить старую»? Самые жуткие условия были зимой, когда все домочадцы сгрудились вокруг печки, а все возможные щели законопачены мхом или глиной, исключив хоть какую-то вентиляцию помещения.
Народ имел весьма специфические понятия о том, как и чем можно лечиться. Верили каким-то снадобьям, хранившимся в бутылях, и чем темнее пойло, тем оно считалось надежнее. Если медсестра-англичанка говорила, что для того, чтобы больная женщина или хворый ребенок начал поправляться, потребуется сбалансированная диета, чистота и свежий воздух, ей тут же начинали совать в руки яйца, курочку, сахар. Этими подарками крестьяне пытались задобрить иностранку, в надежде, что ее английское сердце растает, и она даст заветную бутылочку с волшебной микстурой. В случаях, когда прописывалось лекарство, родственники, да и сам пациент, были уверены в том, что выздоровление наступит тотчас же. Если через день-два ощущалось явное улучшение, то пузырек с лекарством отставлялся в сторону, – было ясно, что с божьей помощью хворый выздоровеет, а тогда тратить драгоценное лекарство на него совершенно ни к чему. В том случае если прием лекарства не приносил никаких улучшений, это рассматривалось, как плохое предзнаменование. Лекарство также убиралось подальше: если Господь не желает, чтобы больной шел на поправку, то какой смысл расходовать драгоценное снадобье. Наложенные на переломы шины и повязки снимались тотчас же после ухода медсестры, поврежденные места родственники натирали либо тем лекарством, которое выдали для внутреннего употребления, либо своей мутной жидкостью, что хранилась в закромах, тем самым, вне сомнения, окончательно подрывая здоровье человека.
Но, пожалуй, самым сложным был процесс лечения больного ребенка, поскольку это дело полностью зависело от капризов детей. Распространенный ответ родителей на вопрос «принимает ли дите те порошки, что были прописаны», был такой: «а он отказался от приема этих порошков, что мы можем поделать». Если медсестра приходила для того, чтоб наложить перевязку на рану или язву, то родители при этом буквально нависали над ребенком, повторяя с мольбой в голосе «ну хватит уже, сестра, хватит» и следили за каждым ее движением. Зачастую такая гипертрофированная забота о ребенке сочеталась с полным игнорированием элементарных требований к уходу за детьми.
Тем не менее, именно работа с детьми давала хоть какой-то луч надежды для сестер в их трудной деятельности: медработники заметили, что русские дети были поразительно догадливы и легко обучаемы. Спустя какое-то время малолетние пациенты вдруг самостоятельно стали приходить в поликлинику с разными болячками: то глаз засорился, то рана загноилась. Они, в отличие от взрослых, строго следовали указаниям медсестер. Может быть много лет спустя, когда английская миссия покинула эти места, подросшие дети все еще помнили уроки аккуратности и чистоты, полученные от иностранцев, быть может они применяли полученный опыт в своей жизни и поделились им с другими.
