Евгений, 32 года, деревня Домашино
Биографическая амнезия. Не помнит из своей жизни ничего до 12 декабря 2013 года. Память до сих пор не вернулась.
Я очнулся в подъезде незнакомого дома, в Москве, в Кузьминках, не подозревая о существовании деревни Домашино, города Ржева. При мне было только 18 тысяч рублей, больше ничего, даже документов и телефона. Ни имени, ни фамилии, ни дома, — в голове было одно сплошное белое пятно. Я понимал только то, что у меня сломана кисть руки. Каким образом я здесь оказался, я совершенно не помнил, так же как и кто я. В Москве я, видимо, много прожил, потому что хорошо ориентировался на улице. Вышел из подъезда и пошел прямо. Какой-то мужик стрельнул у меня мелочь. Мы с ним разговорились: «О… Да тебе надо в милицию идти», — сказал он мне. Ну я и пошел, вышел на Волжский бульвар, дошел до отделения, — ноги сами меня вели. В отделении вызвали психиатричку. Приехали два амбала в синих санитарных костюмах и повезли в Ганнушкина [психиатрическая клиническая больница]. И все, на этом моя вольная жизнь кончилась. Сиди да вспоминай в четырех стенах, кто ты. В анализе крови не было ни алкоголя, ни наркотиков. Помню момент, когда в больнице кого-то назвали Женей, и я откликнулся.
Сначала не спал сутками, ломал голову, вспоминал себя, да хоть что-нибудь о своей жизни! Потом перестал. Подумал: «А зачем?» Только накручивать себя. Была возможность слиться оттуда через Яузу. Я много об этом думал, но в пижаме ведь не побежишь! Наотжимал гражданской одежды за все время, сигарет. В основном там были компашки, которые попали туда по 228 статье. Устроили мне как-то темную, ну а я им навешал. Отжал у них чай, сигареты. Потом они ходили ко мне и покупали. Я насыпал им полстакана чая и давал по пять сигарет. Курить там научился. Может, и раньше курил. Не помню.
Санитары заставляли всех мыть полы. У них так заведено, у каждого пациента есть дежурства. Я был против. Меня заставляли мыть полы до тех пор, пока один из них головой в унитазе не оказался. Он после этого сразу в отпуск ушел. Если узнают, что они этим занимаются, их всех поувольняют. Слава Богу, галоперидолом не мучили. «Галина Петровна» (галоперидол) страшная вещь, — я видел, как людей от нее штырит. Люди превращаются в безвольных и скрюченных. Но меня это не коснулось, Бог миловал.
В Ганнушкина я начал настаивать, чтобы у меня взяли отпечатки пальцев, не могу же я здесь сидеть до конца жизни! Попал я туда в декабре, а отпечатки пальцев взяли только в июне, когда я был уже в институте Сербского.
При институте Сербского хоть нормальные люди лежат, с ними пообщаться можно. Они советовали: «Че ты здесь как дурак сидишь? Проси, чтоб тебя по телеку показали». Я просил, а мне вместо этого назначили детектор лжи проходить каждый день. В течение трех месяцев я каждый день отвечал на одни и те же вопросы. Потом уже психанул, говорю: «Вы на мне аппарат настраиваете что ли?» Каждый день было одно и то же: «Мы находимся в институте Сербского? Мы находимся на втором этаже?» И все в таком духе. А потом ведь эти вопросы идут по кругу! Сеанс длится 40 минут. Пробовали еще вернуть память гипнозом, но я ему не поддаюсь. Потом в ход пошли таблетки. Это были препараты, из-за которых я не мог нормально фильтровать свои слова, говорил все что думал и чувствовал себя по-дебильному: мог целый день пролежать на кровати, мог сесть в кресло и вдавиться в него, пока не отпустит. Подхожу к врачу и пытаюсь объяснить: «Я от ваших таблеток становлюсь…» — и дальше объяснить не могу. Врач спрашивает: «Ну, какой?» Говорю: «***нутый». Смотрю, она засмеялась, и таблетки мне перестала давать.
Там же познакомился с девчонками. Жизнь у меня эти три месяца была бурная! Поинтересней, чем в Ганнушкина. Мужики прикалывались, каждую мою новую девушку называли именем месяца: мисс Июнь, мисс Июль. Девчонки дольше месяца не лежали.
С наркоманками я не общался, с алкоголичками только. С потерей памяти, как у меня, там никого не было. В основном мы с ними говорили о жизни за забором, там о другом и не хочется. У кого были компьютеры, они мои фотки в соцсети грузили, чтобы меня нашли друзья, родственники, потом и мне компьютер подогнали. Так я начал дружить с Интернетом. Сначала «по-деревянному» получалось, а сейчас я вообще компьютеры ремонтирую. Пока там лежал, научился в карты играть. Позже, когда меня отыскали родственники, они мне рассказали, что я и на гитаре умею, дали в руки гитару. И я заиграл. Немного наджекдениелся и заиграл «Все по плану» Гражданской обороны. Мама потом рассказывала, что я раньше часто играл, стихи писал.
Я пробыл в институте Сербского около года. Память все не возвращалась.
Познакомился там с одним мужиком из ФСБ, теперь Саня мой друг. Научил меня брагу ставить. Мы пробовали ее сделать в палате, а она у меня в тумбочке взорвалась! В пять утра бабахнула. Я давай все убирать, понес выливать, а выливать-то все жалко. Ну, мы пять литров на двоих, а че-то вылили. Заведующая отделением нас тогда спалила. Ее же не обманешь, она столько лет в наркологии работает. Потом она нас с Мисс Июль застукала. В общем, весело было, а иначе бы я со скуки помер.
Вспомнить так ничего и не вспомнил за это время. Родня узнала обо мне из программы «Жди меня». Я узнал от них свою фамилию, нашел в соцсетях братьев. Мы созвонились по скайпу, мама говорит: «Женя, привет. Я — твоя мама». Я говорю: «Ага, похожа». Вот вроде бы и не было у меня никого, а тут внезапно появилась семья. У мамы семеро детей вместе со мной, внуки. Сначала было интересно спрашивать у мамы, кем я был, и братья рассказывали мне про детство, про встречи. А потом уже стало все равно. Было и было. Мама говорила, когда из Москвы раз в год-полтора приезжал, вся деревня как следует гуляла, — и я уезжал. Потом опять меня нет полгода-год, опять приеду, гульнем, и уеду. Поэтому меня не сразу и хватились. Мама говорит, я несколько раз так пропадал.
Десять последних лет снимал квартиру в Москве, занимался машинами, то ли ремонтировал, то ли продавал, она не знает, а я раньше не рассказывал. Она говорила, что долгое время у меня была женщина на 20 лет старше меня, мы жили вместе. Мама говорит, я ее любил. А я не помню. Может, это и к лучшему.
Сложно жить в мире, где все тебя знают, а ты теперь никого. Я приехал сюда в Домашино и понял, что дома. Хотя есть ощущение, будто бы я не в своей тарелке. Здесь жизнь размеренная, непривычно. Несмотря на то что я и не помню, как у меня было раньше. Когда мама рассказывает очередную историю, которая когда-то со мной приключилась, всегда в конце добавляет: «Помнишь, Жень?» А я молчу. Привык уже.
С соседями то же самое: «Жеха, помнишь?» И чувство внутри возникает такое… угнетения, что ли. Каждый день с кем-то заново знакомлюсь. Люди обижаются, что ни черта не помню.
Долго работу искал, везде отказывали. Открыто ничего не говорили, кое-где просили медкомиссию пройти, в другом месте типа нашли уже человека. Устроился все-таки мастером. Из деревни выезжал в город, пытался во Ржеве вспомнить свою школу, техникум. Сначала с отчимом на машине ездили по тем местам, где я раньше проводил время, потом один. Мне показывали старые фотографии, но память возвращаться не хочет. Да я уже и не сильно стремлюсь узнавать. Все для меня началось заново. Можно сказать, что и с чистого листа. Возможно, мозг воспринимает то, что ему надо, а то, что не надо, отвергает. И я уже не сопротивляюсь.
Надежда, 42 года, Архангельск
Не помнила последние полгода жизни. Восстанавливала события, училась заново ходить, запоминать, что было минуту назад, и кто она на самом деле. Память вернулась.
В ту ночь я мучилась невыносимой головной болью. В голове словно все взорвалось. «Взрыв» был такой силы, что казалось, мой мозг вытечет из ушей. После этого — амнезия.
Вечером я вызвала «скорую», фельдшер дал мне таблетку от головной боли и уехал. Они бросили меня умирать! Я объясняла им, что от боли не могу не то что голову повернуть, даже глаза скосить! А мне измерили давление и распрощались.
С каждой минутой боль «распиливала» голову все сильнее. Через два часа я не выдержала и снова набрала 03. Меня снова отказались забрать в больницу. Еще и отчитали перед уходом: «У нас, — говорят, — серьезные вызовы! А вместо этого мы едем к вам и тратим свое время на вашу головную боль». Так я мучилась до утра. Вызвала «скорую» еще раз. Когда они приехали, я чудом вспомнила о том, что у моей сестры в 28 лет был инсульт. Только после этого меня повезли в больницу, где врач срочно назначил операцию. Потом я ничего не помню. Как потом объясняли в больнице, при геморрагическом инсульте нужна срочная госпитализация, а так как прошло 48 часов, шансы выжить у меня были где-то 10% против 90%. Но мне повезло.
Когда я проснулась с утра, я не помнила шесть месяцев жизни, они были стерты напрочь. Я не помнила ни что делала все это время, ни что происходило со мной… Пустота. Помню лица врачей, которые с утра спрашивают меня: «Какое сегодня число?» Я отвечаю «Двадцать восьмое апреля». А было 28 августа.
Из-за амнезии и головных болей у меня начались галлюцинации, я видела, как меня навещали умершие родственники. Я не помнила, что они умерли, видела их также ясно, как и других людей вокруг. Мне казалось, что они меня просто пришли проведать. Они сидели, смотрели на меня и улыбались. Мы разговаривали. Для меня было шоком узнать от родных о том, что их уже давно нет в живых. Я лишилась этих людей заново. Это было невыносимо!
Меня часто навещала сестра, и мне казалось странным, что они с мужем ходят ко мне по отдельности. Я у нее спросила: «А почему Андрей у меня уже был сегодня, а ты только сейчас пришла?» Она ответила: «Надя, он давно умер». И я зарыдала.
В реанимации я пролежала две недели. Никаких улучшений не было, отек от инсульта все не спадал. Моим родным говорили, что память ко мне не вернется, и я никогда не смогу нормально жить. Я не могла запомнить за один раз и двух слов! Через минуту все забывала. Как заевшая пластинка, — мне приходилось все переспрашивать, иногда переживать те же чувства что минуту назад. Я училась жить заново. В первую очередь я училась снова ходить.
Время в больнице до сих пор помню урывками. Когда я впервые там проснулась, единственное, что поняла, — я не дома. Вокруг лежали люди в трубках, я пошла в туалет и упала. Поняла, что я голая и что лежу на холодном полу. Вечером я не могла вспомнить, кто меня навещал утром. Думала, что заканчиваю филфак, хотя на самом деле учусь заочно на психолога, а на филолога учится моя дочь. Я доказывала друзьям, что я — филолог. Нервничала и злилась на них, что они мне не верят, вела себя как шизофреник. Врачи из-за этого просили меня не волновать.
Постепенно я начала запоминать, что все говорят, что я ничего не помню. Тогда, еще в больнице, я завела специальный ежедневник, куда записывала, что я сейчас делаю. И через несколько минут, через час все перечитывала. Каждый раз это было как чтение новой книги! Но в то же время я понимала, что совершенно не владею своей жизнью. Ощущение беззащитности и зависимости от людей меня угнетало.
В больнице я провела полтора месяца. Все это время меня не волновало, что я не помню полгода жизни, мне было все равно то, что я после трепанации, что я лысая. Я старалась ни о чем не думать. У меня была только одна цель — встать на ноги. Мне поставили рядом с кроватью тренажер-велосипед, и я крутила педали, понимала, что мне нужно восстановиться. У меня не было сил на эмоции.
Когда это со мной случилось, мой муж был на Крайнем Севере. Тогда я четко осознавала, что ему сейчас тяжелее, чем мне. Я знала, как ему страшно. Когда он приехал, его не пускали ко мне в палату, мы тогда были не расписаны. Он смог приехать с Севера только через три недели после моего инсульта. Залетает к врачу, говорит: «Спасибо вам!». Радуется, что я жива, и все обошлось, видит, что я улыбаюсь через стекло. А врач отвечает: «А ты че так радуешься? Отек сохраняется, улучшений нет, она в любой момент может умереть».
Я тогда над ним еще пошутила, но этого, конечно, нельзя делать. Он мне звонит, я беру трубку и говорю: «Кто вы, мужчина? Какой Женя? Я никакого Жени не знаю, извините». Он тогда не обиделся, потом сказал, что подумал в тот момент: «Блин, десять лет коту под хвост!» После этого случая мы поженились. Он уже позднее мне рассказывал, что в нем все внутри переворачивалось, когда врачи в больнице его называли моим сожителем.
Это было два года назад. Головные боли у меня до сих пор не исчезли. Подумаешь, болит голова, я привыкла. Во время операции мне в мозг поставили металлическую клипсу, МРТ уже делать нельзя, поэтому трудно сказать, с чем связаны новые головные боли. Первый год они совсем не прекращались, и я сидела на обезболивающих. Из-за амнезии первый год я не могла запомнить и три-пять слов за раз, мне дали инвалидность. Но самое смешное, что я со своей инвалидностью сдала зимнюю сессию и вышла на работу! Сама удивляюсь.
С этого года у меня уже практически нет никаких ограничений, — я могу летать на самолетах. И пить алкоголь. Когда меня выписывали из больницы, врач объяснял мне, что я чудом не сыграла в ящик. А я думала о том, что хочется выпить! Сейчас могу немного себе позволить. Я заново встала на ноги, от людей теперь не завишу, и это меня нереально радует! Сама, как раньше, вожу машину. Помню ли я ПДД? Да кто их в здравом-то уме помнит!
