На работе из нас делают роботов. Мы не должны испытывать никаких чувств, в том числе сострадания, к заказчикам. Люди, которые к нам обратились за помощью, называются именно заказчиками услуг.
У нас есть максимум 30 минут на то, чтобы посетить человека и сделать то, что прописано в договоре.
Для меня с первого дня было тяжело не обращать внимания на проблемы людей. Первый месяц я боролась сама с собой, мне было очень их жалко. Они же такие разные бывают: одна сидит в четырёх стенах и с ума сходит, частушки поёт, чтобы просто ощущать, что живая. Другая уже не понимает, где находится и что вокруг неё происходит, третья уходит в себя от осознания того, что детей вырастила, всё им дала, а теперь она им не нужна. На это очень страшно и больно смотреть.
Наш рабочий день начинается в 8:30. Каждый берёт свой график и едет на так называемый «участок». То есть, к своим бабушкам и дедушкам. В среднем на одного работника (а их в соцзащите около сотни) приходится по 10 заказчиков. Каждый наш день расписан по часам: нужно купить продукты (до семи килограммов), привезти, приготовить, накормить, убрать квартиру, быстро ехать к следующему человеку.
На маршрутке получается не очень оперативно, а машины служебной у нас нет. Перерыв с часу до двух, но редко когда успеваешь сам поесть, обычно в это время из одного конца города едешь в другой, потому что люди ждут.
А нам нельзя даже чай пить у заказчиков, даже если весь день голодная. Нельзя вмешиваться в их жизнь, влиять на их мнение, не дай бог что-то посоветовать. Мы не имеем права что-то говорить их детям, которые могут жить в соседней комнате и не ухаживать за престарелой матерью. У нас есть огромный перечень того, что нам делать и говорить запрещено, но как иногда хочется всё высказать.
Чаще всего в соцзащиту обращаются дети престарелых бабушек и дедушек. Им становится в тягость проводить с ними время, слушать их, но самое для них противное — водить в туалет стариков. И не дай бог менять им памперсы и выносить горшки. Вот они и обращаются к нам, чтобы мы это делали. Иногда сами пожилые люди звонят, потому что понимают, что многое уже сами делать не могут. К ним выезжает терапевт, пишет, что действительно необходим соцработник. И тут начинается наш ад.
Большинство сотрудников воспринимает людей и их проблемы, как чистую формальность. Они просто приходят, делают безразлично свои дела и уходят. И получают неплохую зарплату. У таких сотрудников всё по договору, они могут жёстко осадить человека, который просит поговорить. «В договоре не предусмотрено», — говорят они. Законы человечности и морали тут не работают.
О больных
Для нас все они должны быть не более, чем просто заказчиками. У нас есть определённые категории людей, которым мы не можем оказывать помощь. К ним, например, относятся психически больные люди — их нельзя ставить на учёт. Но, несмотря на это, я работала с одним мужчиной, который однажды меня чуть не зарезал.
Ему было лет 60, мы хорошо друг к другу относились, он со мной был достаточно откровенный. Я знала о его проблемах, он рассказывал, что слышит голоса, они ему что-то рассказывают. Он состоял на учёте в психбольнице, периодически лечился. Были у него и приступы, когда он просто становился другим человеком, начинал хамить, грубить, посылать куда подальше. Но я продолжала к нему ходить на протяжении нескольких лет.
Я однажды к нему пришла, сделала всё как всегда: продукты разложила, прибралась и села заполнять данные, какие услуги я оказала. Смотрю, что-то не то с ним, думаю, спрошу как у него дела, выговорится и спокойнее будет. А он схватил нож большой и на меня полетел, я сама не поняла, каким образом смогла уйти. Просто в один момент поняла, что стою на улице с открытой тетрадкой в руках. Страшно было, потому что знала, что человек болен.
Особенно больно наблюдать, как жестоко поступает судьба и собственные дети с людьми, которые имели раньше высокий статус в обществе, а теперь не нужны никому.
Вот, например, директор школы у меня был. А ещё преподаватель хороший, до сих пор детей учит. Врач была, представляете, всю жизнь лечила людей, а теперь совершенно никому не нужна. Была ещё очень аристократичная женщина с тремя высшими образованиями, которая в старости стала мусор с помойки домой таскать. У неё была своя большая квартира, в деньгах тоже не было нужды, просто у неё что-то в голове случилось. Даже шелуху от семечек подбирала и несла домой, говоря, что когда-нибудь она сделает из этого что-то красивое, например, стакан задекорирует. Квартира у неё просто превратилась в склад хлама с жутким зловонием.
Обычно люди думают, что мы работаем только с одинокими, но мы ухаживаем и за теми, у кого несколько детей. И эти дети могут жить в одной квартире со своей престарелой матерью. Соцработника всё равно назначат. Мы иногда приходим, а сын или дочь просто уходят в соседнюю комнату и всё. Нам нельзя задавать вопросы этим детям, это не наше дело. Мы поступаем гуманно, мы помогаем тем, кому наша помощь нужна. Личное отношение между родителями и детьми и обязанностями детей перед своими пожилыми родителями — вопрос уже другой, моральный.
Есть и те, кто не только не обращает внимания на свою пожилую мать, но и на соцработниках «ездит».
Был у меня такой клиент, жил с взрослым, здоровым сыном. А продукты они на двоих заказывали. То есть я тащила на себе пакеты не только для больной бабушки, но и для её обнаглевшего сына! У нас написано, что мы можем нести до семи килограммов продуктов, вот они этим и пользуются, мол, всё равно идёшь в магазин, что не взять-то на всех.
А есть бабуля, которую до сих пор вспоминаю.
Та бабуля жила с маленькой, слепой собачкой. Этот её любимчик постоянно в туалет ходил прямо на её кровать. Голова уже не работала, она не понимала уже ничего, но животное любила. Его Рома звали. Слепая собачка, беспомощная хозяйка, а что мне делать? Убирала за ними обоими. Каждый день сначала меняла памперсы бабушке, потом убирала собачий кал из квартиры — с балкона, с кровати.
Одинокие люди вообще цепляются за любое живое существо: кошки, собаки, птички. Причём, беспокоятся очень за них. У меня спрашивали, смогу ли я приютить их животное после того, как они умрут.
Дети просто не хотят ухаживать, брезгуют. От мамы может дурно пахнуть, она может говорить глупости. Памперсы тоже не все могут менять. А ведь их ещё нужно с ложечки кормить, убрать всё. Многие соцработники не выдерживают и уходят после недели работы.
У меня подруга работала в воинской части, пару лет назад приехала к нам в город. Дети взрослые, внуки взрослые, вот она и решила поработать, чтобы просто так дома не сидеть. Пенсия-то у неё приличная. Она пришла в соцзащиту, поработала неделю и не смогла больше. Её забила жалость к этим людям.
Квартирный вопрос
Вопрос жилья — очень сложный. У нас была одна история...
Старая мать оставила полквартиры соцработнику, чтобы та ухаживала после её смерти за сыном. А сын-то тоже уже пенсионером был. Ни дня в жизни не работал, совсем не социализированный, с людьми общаться не умеет, зато сам с собой на английском только так говорит. Мать умерла, он остался совсем один, а соцработник дверь в свою часть квартиры закрыла и ушла. Он совсем в себя ушёл и начал сходить с ума, предметы кидал в эту дверь. Окно даже там разбил и до сих пор не поставил новое.
У большинства из наших заказчиков есть дети, но они приходят только тогда, когда бабуля умирает. За квартирой, самой собой. Бывают случаи, когда пожилые люди отписывают своё жильё соцработникам без дополнительных условий и обещаний, просто в знак благодарности. Но тут есть два момента: первый — дети этих людей превращаются в демонов и начинают биться за эту квартиру, не занимаясь даже похоронами. Второй момент — соцработника увольняют. Мы не должны так сильно сближаться с человеком.
О деньгах
Соцзащита зарабатывает на том, что предоставляет платные услуги. В их числе есть гарантированные (в оказании которых мы не можем отказать) и дополнительные. Без чистого пола человек сможет прожить, поэтому уборку мы наводим в рамках выбора дополнительных услуг. Например, помыть пол стоит шесть рублей с квадратного метра. А вот приготовить и накормить — обязательные пункты.
По мере необходимости мы посещаем людей каждый день, или два раза в неделю, или вообще один раз. Если их нужно кормить — каждый день приходим. Если просто убраться и продукты принести — раз-два в неделю. В конце месяца мы подсчитываем, сколько услуг на какую сумму было оказано и они платят за это деньги. Сами, со своей пенсии. Редко за кого платит сын или дочь.
Вообще, по правилам, нам должны перечислять 60% от оказанных платных услуг, но на деле мы получаем гораздо меньше. Остальное у нас отнимается с формулировкой «на развитие соцзащиты». Из восьми тысяч я получила, например, две тысячи. Это же далеко не 60%. Есть ещё премирование, в среднем получается тысяч 20.
Но большинство взрослых людей приходят в соцзащиту не потому, что им жить не на что. Просто когда ты уходишь с работы на пенсию — как будто одной ногой на том свете оказываешься. Такие чувства и толкают идти работать, а никуда не берут, вот и идём в соцзащиту. Руководство это понимает и использует в своих интересах. Никто и слово не говорит, когда зарплату меньше получает. Те, кто на руководящих должностях, считаются отдельной, высшей, кастой. Они с обычными работниками не сядут чай пить или ещё что-то. Мы имеем дело с грязной работой, а они представители высшего света.
Недавно у нас вообще был случай, когда женщину уволили с формулировкой: «из-за тебя старики быстро умирают». Мы все в шоке были, но что это меняет?
Для руководства мы просто расходный материал. Не берут на работу — иди в соцзащиту, тут всем будут рады за такую-то зарплату.
