Тамара и Никита поехали раздавать гуманитарную помощь беженцам. Помощь была расфасована в одинаковые картонные коробки. Коробок было пятьдесят шесть, точно по числу беженцев, которых временно поселили в бывшем пионерлагере «Валентина», сто километров от Москвы. Тогда эти лагеря еще не снесли и не понастроили на их месте коттеджные поселки или просто виллы для богатых. Был, кажется, девяностый год. Апрель. Воскресенье. Одиннадцать часов.
Тамара была штатной сотрудницей российско-немецкого фонда «Гуманус», а Никита – членом общественного совета. Тамара была за рулем. Она быстро и ловко вела небольшой фургончик, иногда посматривая на бумажную, вытертую на сгибах карту – никаких навигаторов тогда еще не было. Никита сидел рядом, глядел на поля, уже совсем обтаявшие, покрытые нежно-коричневой прошлогодней стернёй. Было скучно. Он зевал и переводил взгляд на Тамару – ей, наверное, было под тридцать или чуть больше, но все равно моложе него – ему-то было без двух месяцев сорок. Она была в жилете со множеством карманов, в туговатой юбке камуфляжной расцветки, в тяжелых ботинках и шерстяных носках, скатанных книзу. Ноги были голые, потому что было не холодно, даже почти тепло.
Съехали с большого шоссе на узкую асфальтовую дорогу.
- Еще пятнадцать верст, - сказала Тамара.
- То есть полчаса?
- Примерно… - кивнула она и добавила: - Их специально в чертовой жопе селят, до электрички четыре часа пешком пилить, а автобус давно не ходит. Чтоб не расползлись.
Никита внутренне поежился, услышав такое презрительное к людям слово, но виду не подал, лишь спросил, как же они поступают, если что-то вдруг случится.
- Есть машина у начальника лагеря. Скорую можно по рации вызвать. И ментов. И полевая кухня приезжает каждый день. Так что не кисни, Никита Николаевич. Всё гуманно, высший сорт! Ничего, что я на «ты»?
То есть она поняла, что он тайком возмутился. Какая чуткая, страшное дело.
Ответил:
- Да, конечно, давай на «ты».
Приехали.
***
Там было два дощатых «спальных корпуса» и что-то вроде клуба со столовой. Тамара поставила машину около крыльца. Посигналила.
Подбежали человек пять, мужчины и женщины.
- Где начальник? – Тамара вылезла из кабины.
- В Егорьевск уехал, - ответил пожилой мужик. – Сказал, в обед будет.
- Ладно, - сказала она. – Обойдемся. Собирайте народ! – и посигналила еще раз, долго и пронзительно.
Никита тоже вышел из кабины, огляделся. Тоскливый вид, однако.
Люди шли, почти бежали, к машине.
Когда они собрались, Тамара открыла заднюю дверцу фургона.
- Внимание! - сказала она. – Мы приехали от гуманитарного фонда. Привезли вам помощь. Посылки типа. В каждой посылке рис, сахар, масло, конфеты, печенье, халва, джем, – она загибала пальцы. – Мыло. Тушенка. Вроде всё. На каждого человека по одной посылке. Есть парни поздоровей, чтоб мне самой коробки не таскать?
Выдвинулось двое мужчин лет сорока. Подошла еще одна крепкая тетка.
- Под расписку выдаете? – спросила она.
- Нет, - сказала Тамара. – Все на доверии. Ну, понеслась… Эй! Ты чего творишь? А ну отдай! – закричала она.
Потому что эта тетка, подождав чуточку, вдруг схватила две посылки и побежала к отдаленному корпусу.
- Стой! Отдавай! – кричала Тамара ей вслед.
- Она вообще-то с дочкой, - сказал какой-то мужик.
- Тогда ладно, - успокоилась Тамара.
- Ай-ай-ай, да не очень ладно! – распевно сказал другой мужик. – Дочка уже хватанула! Вон они бегут, вон!
Да, две женские фигуры бежали по размокшей тропинке, тащили коробки.
- Суки! – заорала Тамара и побежала за ними.
Никита вдруг испугался за нее и побежал следом.
Вбежав в корпус, двинулся на крики, распахнул дверь комнаты и увидел, как мать и дочь лежат на полу, не позволяя Тамаре залезть под кровать и вытащить лишнюю посылку.
Тамара встала с четверенек, начала яростно объяснять, что ей самой не жалко, но кто-то из беженцев, «из ваших соседей, из ваших товарищей, ясно вам?!» - останется без передачи. Без сахара, печенья и варенья. «Не стыдно?!» Мать и дочь, не вставая с пола, заслоняя телами подкроватное пространство, молчали. У них дрожали губы и, казалось, слюна падала с зубов. Или это ему только показалось?
- Звери! – прошипела Тамара, плюнула и вышла вон.
Вернулись к фургону.
Он уже был пуст.
- Самообслуживание, блин, - сказала Тамара. – Ну, кажись, поехали домой.
Захлопнула заднюю дверцу фургона, открыла кабину.
- А наша помощь где? – раздалось сзади.
Подошли еще человек пятнадцать.
- Уже, - сказала Тамара.
- То есть как уже! – завозмущались люди. – Где наши посылки? Опять обман?
- Внимание, - железным голосом сказала Тамара. – Мы привезли сюда пятьдесят шесть коробок. Ровно по числу проживающих в данном пункте временного размещения. Вот, накладная, - вытащила из кармана бумагу, потыкала пальцем в цифры прямо перед носом самого старого мужчины. – Увидели? Еще кто хочет посмотреть? Нет? А что ваши соседи все разокрали в две минуты, так вы сами с ними разбирайтесь.
- Под расписку надо было выдавать! - крикнули сзади. – Стеречь было надо!
- Так я, значит, и виновата? – возмутилась Тамара.
- Где наши посылки? Отдайте наши посылки! Жулики московские! Отдайте, хуже будет!
Люди обступили машину. Никите стало чуточку страшно – а вдруг они их не выпустят, устроят самосуд, черт знает. «Несчастные, отчаявшиеся люди, - думал он. – От таких можно всего ожидать. Вплоть до».
- Стоп! – Тамара снова отперла заднюю дверцу фургона. – Глядите! Все пусто. Ничего нет. Все ваши дружки-приятели разокрали. Ну, - наступала она, - чего смотрите?
- Нам жрать нечего! – крикнула женщина.
- На! – закричала Тамара, выхватила из кармана выкидной нож; щелкнуло лезвие. – На! – Тамара протянула этой женщине нож и свою левую руку: – Отрежь кусок, зажарь и сожри! Больше у меня ничего нету!
Женщина зарыдала. Старики оттащили ее. Тамара спрятала нож. Люди стали медленно расходиться.
***
- Звери, - вздыхала Тамара, гоня машину по шоссе. – Чистые звери. У своих крадут.
- Это несчастные люди! – Никита в ответ качал головой. – Ты хоть представляешь себе, чего они натерпелись? Полный обвал и впереди ничего. Никаких перспектив. Никакого будущего. Вообще. Это же страшно! Я не могу их ругать и осуждать. Вот честно, не могу.
- Звери, звери, - повторяла она. – Я к этим бабам присмотрелась, которые лишнюю посылку спиздили. Обе беременные. На шестом примерно месяце, точно говорю.
- Ну и что?
- А то, что они здесь уже больше года торчат. Они уже здесь между собой перееблись. Погоди, они еще размножаться начнут. Уссаться.
- А ты злая, - сказал Никита.
- Зато ты добрый. Минус на плюс, в результате нолик.
Небо потемнело. Сверкнуло, загрохотало. Они въехали в ливень.
- Люблю грозу в конце апреля, когда весенний что-то там! – засмеялась Тамара. – Стоп. Смотри, прямо завеса водяная. Я не могу вести. Я ничего не вижу. Постоим?
- Постоим.
Тамара съехала на обочину, заглушила двигатель.
- Радио включить?
- Не надо, - сказал Никита. – Давай послушаем дождь.
Дождь и в самом деле на разные голоса тарабанил по капоту, по крыше, по стеклу. Дворники попискивали, не справляясь со струями воды.
- Послушаем дождь, - тихо повторила Тамара. – Кап-кап, трын-трын. Какой ты лирический. И добрый. Наверное, из богатой семьи? – она выключила дворники, и в кабине стало еще темнее.
- Ну, так, - сказал Никита. – Более-менее обеспеченные. Папа доцент. Мама просто старший преподаватель.
- Тю! – сказала Тамара. – У меня покойный папа был профессор МАИ, а мама была секретарь Фрунзенского райкома партии. По оргработе. А я вот получилась злая. Поцелуй меня за это.
Она что-то нажала под его сиденьем, и спинка откинулась назад. Она налегла на него сверху. Они долго целовались, потом она левой рукой стала освобождать его от одежды.
- Ох ты, - лопотала она ему прямо в ухо. – Ох ты какой… Ох, я уже вся мокренькая… Давай я на тебя присяду, ммм?
- Ммм… - кивнул он.
Она задрала юбку и что-то сделала с трусами – наверное, сдвинула на сторону.
- Вот ты какой, - громко вскрикивала она. - Ну ты какой…
Никита чувствовал, что ему просто прекрасно, как не было, пожалуй, никогда – из-за какого-то сладкого легкомыслия, не испытанного до сих пор. Он всегда сдерживался, затягивал время, чтоб женщине подольше было приятно, и следил за собой, чтоб вовремя вытащить – а тут он чувствовал беззаботное и безнаказанное удовольствие. Но всё-таки спросил, скорее по привычке:
- Можно?
- Давай! – задрожала она, и потом застонала: - Ой, как тебя много… Ой, как хорошо…
- Не боишься? – шепнул он.
- Главное, ты сам не бойся! – сказала она. – Платок носовой есть?
- В кармане, достань сама, мне далеко тянуться.
- Спасибо.
***
Но эти слова - «главное, ты сам не бойся!» - Никита не забыл.
Особенно стал помнить после восемнадцатого июня, это был день его рождения, сорок лет, и папа-доцент, произносил тост и сказал: «Главное, сынище, ничего не бойся! Понял, что отец говорит? Главное – не бойся!» Кажется, Никита даже покраснел, потому что рядом с ним, во главе стола, сидела его жена, и она засмеялась, и чокнулась с ним, и сказала: «Вот именно! Слушай папу!».
Потому что жена считала его человеком, мягко говоря, нерешительным.
«Что же она тогда в виду имела? – сотый раз спрашивал себя Никита. – Ну, конечно, скорее всего какую-то обыкновенную ерунду. Типа не бойся, не залечу. А если залечу, то сама справлюсь. Скорее всего, так. А может быть, в другом смысле? Что она такая отвязанная, захочет - забеременеет и родит? Безо всяких мыслей о будущем? Вот как эти тётки-беженки? Ужас».
***
В конце июля, после отпуска, он пришел в фонд «Гуманус», получить бумагу о том, что он является членом общественного совета. Якобы это нужно было в отделе кадров его института. Так он объяснил жене.
В коридоре он сразу же наткнулся на Тамару.
Она была в той же самой камуфляжной юбке и в жилете с двадцатью карманами. Только вместо тяжелых шнурованных ботинок на ней были босоножки; виднелись толстые пальцы с короткими некрашеными ногтями.
Но главное – у нее торчал несомненно беременный живот. Не сильно, но явственно.
- Привет, Никита Николаевич, - она спокойно чмокнула его в щеку. – Как дела, как жизнь, как успехи?
- Привет, - сказал он, приобняв ее за плечи. – Ты…
- Что я? – она немного нарочито подняла брови.
- Ты беременна?
- Нет, что ты! – засмеялась Тамара, похлопывая себя по животу. – Пирожков наелась в буфете! С капустой!
- То есть…
- Ты вообще считать умеешь? – она засмеялась еще громче и стала загибать пальцы. – Май, июнь, июль! За три месяца такое не нарастает, - она снова хлопнула себя по животу. – Не тоскуй, Никита Николаевич, все хорошо.
- То есть ты уже была беременна? – она кивнула. - Ты, наверное, замужем? – она кивнула снова. – А кто твой муж?
- Ну, всё тебе сразу расскажи! – хмыкнула она.
- Ладно, - вздохнул Никита. – Хорошо. Тогда пока.
- Погоди, - сказала Тамара. – Минутку. В воскресенье надо ехать гуманитарку раздавать. Лагерь под Шатурой. Отъезд отсюда в девять ноль-ноль. Я тебя запишу к себе в пару?
- Конечно, - сказал он. – Обязательно.
