Это был суровый на вид дед, прятавший эмоции в бороде, из которой иногда вылетала моль. Зимой он работал кочегаром в школе, а в иное время выращивал на продажу огурцы и табак. Он называл себя старовером и читал только книги, напечатанные до орфографической реформы. Его представления о мире были соответствующие. Например, Неоныч был уверен, что молния это воспламенение атмосферной серы, а дрова горят, потому что из них выделяется теплород. Религиозно–магическое мышление целиком определяло его сознание. Когда он находил за кочегаркой кучу говна, оставленную курящей там школотой, он брал раскалённую кочергу и вонзал её в кучу, веря, что от этой магической атаки виновник немедленно опростается в штаны. Но по факту Неоныч просто нюхал жареное дерьмо.
Имя он носил в честь папеньки, человека трудной судьбы. И так как все известные ему исторические Неоны были мучениками — это накладывало определённую печать на характер Неона Неоныча. Характер его был крепок и упрям, а здоровье было таким могучим, что его даже не подкашивало увлечение старинной натуропатией.
Неоныч очень любил лечиться своими средствами. Даже когда у него ничего не болело — он лечился впрок, чтобы не заболеть в будущем. На полках у него стояли баночки и лежали мешочки, под потолком висели душистые венички, а в шкафу стояли самые разные настойки, в которых плавали, порой, пугающие вещи. На Юрьев день он ходил в поле собирать росу от болей в костях, а на Успение — кладбищенской земельки себе под кровать, от греховной похоти. Учитывая возраст Неоныча, это ему помогало.
Но однажды Неонычу подбросили шлюху. В тот день он сидел на веранде и через засиженные мухами очки читал старинную книгу. Вдруг за забором раздались неспокойные звуки автомобиля. Неоныч сурово пошёл посмотреть. Возле калитки лежала баба лет сорока. Она была смертельно пьяна, вид имела потасканный и грязный и источала очень сложное амбре, многое рассказывающее о её жизни. Так как Неоныч не имел телефона из принципа, а все его соседи давно померли от старости — то он, покачивая головой и айяйяйкая, пошёл за тележкой.
Неоныч взял её к себе. Он сначала с брезгливостью, но потом и с удовольствием стал выхаживать шлюху, заботясь о её телесном здоровье, а затем и духовном. Шлюха не поднималась три дня. Сначала от похмелья и упадка сил, затем от смущения, ну а затем наблюдая за своим новым покровителем. Дед пархал, как бабочка: обтирал её грязь салфетками, смоченными водкой, лечил содранные колени гусиным жиром и подорожником, обкуривал комнату чабрецом и пижмой, чтобы избавиться от злого духа и мух. Не признавая право человека на стыд, делал ей клизмы и выносил ведро. Он даже скручивал ей козьи ножки со своим лучшим самосадом, собранным в молодой месяц после трёхдневного поста и особой молитвы. И постепенно шлюха стала вставать и перемещаться по дому. Шлюха оказалась Прасковьей, Пронькой, и это старое русское имя свело деда с последнего ума.
Пронька была хитрая и быстро поняла, как себя вести. Она всё больше молчала и вид делала кающийся. Неоныч подарил ей одежду своей помершей бабки и Пронька приняла её, приняла даже старомодные труселя до колен. Неоныч ни о чём её не расспрашивал, не решаясь тревожить заживающие душевные раны, а она и не рассказывала. Она ждала, пока дед прикипит к ней покрепче, чтобы можно было спокойно обнаглеть. Она даже подумывала остаться здесь навсегда, если бы не один случай.
Одним утром они пили чай неизвестного никому, кроме Неоныча, состава, и говорили о том, как хорошо вот так сидеть и пить чай. И что жизнь хороша, и что она только начинается, а впереди много дел и что огурцы сами себя не посадят и что бог радуется, когда людям хорошо. Дед, распаренный чаем, вытирая пот тряпочкой, смотрел на Прасковью масляным взглядом и говорил, что ему трудно без хозяйки, а она женщина хорошая, послушная, а он старый и скоро помрёт, а она будет жить тут дальше в благости и чистоте, выращивать табак и огурцы, и он может даже похлопотать, чтобы её взяли в кочегарку, ибо дело это нехитрое, а выгоды имеет бесчисленные.
Шлюха слушала, опустив глаза, чтобы они не излучали алчность. Она скромно соглашалась, что теперь уже не та, что была раньше, и что поняла, наконец, благость скромной жизни, и вспоминала, как в детстве мечтала выйти замуж за благородного принца, который подарит ей золотое кольцо с камушком, да закрутила её нелёгкая судьбинушка. Дед слушал и покряхтывал, а борода таила несвойственную Неонычу эмоцию.
Ночью Пронька проснулась от вкрадчивых звуков, которые издавал дед, открывающий люк в подпол с соленьями. Там он повозился и поскрипел, а наутро он исчез, оставив записку, что "поѣхалъ въ городъ". Дед поехал за золотым украшением и счастливая улыбка подсвечивала бороду изнутри.
А когда он приехал — люк был открыт, тайник с деньгами, которые он копил 30 лет, пуст, а шлюхи не было.
С тех пор я долго не слышал о судьбе Неоныча. Но недавно говорили, что он продолжал какое–то время жить по–старому, а зимой его, бездыханного, нашли в кочегарке, лежащим на куче угля, сжимающим в одной руке золотое колечко, а в другой — почти допитую бутылку настойки, на дне которой виднелась какая–то пугающая вещь.
