Так получилось, что в молодые девяностые годы мы как раз прикололись курить трубочный табак. Началось все с кальяна, но штука эта громоздкая, в кармане не потаскаешь, а курение требует от организма жертв. Я первое время перебивался тем, что вытряхивал как заправский торчок беломорину, забивал купленный в ларьке ароматный табак и скуривал это в несколько приемов. Бычковал, короче. А табачок, как впрочем и беломор, не на каждом углу продавался, да и в наличии был не всегда.
Как-то раз, в конец обнаглев, я не утерпел до дому, и раздобыв очередную порцию, проделал свою стандартную процедуру не отходя далеко от того табачного ларька. Проверил, так сказать, бдительность общественности. Оказалось, что общественность бдит и меня приняли. Под визг общественности, едва початая беломорина была безнадежно разбодяжена ментами с целью установки наличия отсутствия состава. К счастью попались профессионалы и весь цирк занял от силы минут пятнадцать. Куча впечатлений осталась надолго, но я собственно отвлекся. Я не об этом хотел рассказать.
В то время работали мы в супермаркете вместе с моим товарищем, и как водится, ходили иногда на перекур. Михалыч, будучи в отличие от меня человеком основательным, быстро обзавелся самой настоящей трубкой, да и в виду природной запасливости, табачок у него почти не переводился. А у меня, соответственно - переводился. И вот однажды, обнаружив в своем кармане наличие этого самого отсутствия я с надеждой ждал перекура. Михалыч, однако, все не шел, а время все шло.
Долго ли, коротко ли, но поняв, что Михалыч видимо по своему обыкновению в очередной раз ушел в себя, я отправился на его поиски. Нашел я его, как и ожидалось, "в себе", задумчиво перебиравшим в руках пакетик сухого куриного бульона. Надо сказать, что когда Михалыч уходил в себя, на окружающую действительность он продолжал реагировать, но как-то не вполне. То есть, слова явно до него доходили, и основной их смысл он даже умудрялся расшифровывать, но как-то на автомате и в самой незамысловатой форме.
Мое появление он конечно отметил, но никакого значения из него не вывел. Когда стало ясно, что инициативу придется брать в свои руки, я решил перейти к делу и не мудрствуя лукаво прямо спросил:
- Ну чего, раскурим?
На лице Михалыча отобразилась работа мысли. По прошествии некоторого времени, мысль, в конечном итоге, по видимому, обрела форму и Михалыч, продолжавший пялиться на злосчастный пакетик Галина Бланка, выдал ее в следующем виде:
- Она же не курится!
Ответ был для меня, мягко говоря, неожиданным. Что бы его расшифровать, мне пришлось войти в положение Михалыча и погрузиться в ход его мыслей. Уйти "в него", так сказать. По всей видимости мне это удалось в совершенстве, поскольку мысль, продолжив свой ход из точки в которой был сфокусирован его взгляд, пройдя через очищенный от собственных мыслей мозг, таким же неожиданным образом завершилась сама собой:
- Как это не курица? Курица!
