Митя Волков когда-то в юности прочитал у Стендаля: «Меня эта женщина больше не интересует: я видел у нее на ногах чулки в сборках».
«Ну ни фига себе! – подумал Митя. – Вот ведь аристократ-эстет-пижон-говнюк!». Потому что Мите в молодости не очень везло с девушками, и такая мелочь и ерунда, как чулки в сборках, его никак не могла бы смутить. Наоборот! Он представлял себе эту женщину, в шумном пышном платье, в шляпе, в перчатках, в шелковых или лаковых туфельках, едва видных из-под оборок длинной юбки, в каких-то бесконечно соблазнительных перчатках, корсетах, турнюрах, буфах и лифах, не известных ему в точности, но сладостных в фантазии – и как только он видел в своих фантазиях эту чуть приподнятую юбку и на миг мелькающий чулок в сборках, у него в глазах темнело, и сердце начинало биться.
Он был согласен на чулки в сборках. Ему был смешон весь этот эротический снобизм. Он читал у Чехова: «Бывало, помню, в дни моего ловеласничества я бросал женщин из-за пятна на чулке, из-за одного глупого слова, из-за нечищеных зубов…» - и смеялся над героем; впрочем, чеховский герой в этом рассказе смеялся над собою сам, ибо все это было в прошлом, а сейчас он горячо и нежно любил неряху-растеряху Сашеньку.
Так что торопливо зашитые черной ниткой коричневые теплые рейтузы, или неправильная пуговица на кофте, или пальчик, выглядывавший из дырочки чулка – все это вызывало у Мити Волкова умиление и даже, как он сам себе с удивлением признавался, нечто вроде добавочного влечения.
Митя окончил институт, стал редактором, потом начал «помаленечку пописывать», как он сам говорил, нарочно напрашиваясь на неприличный вопрос, и когда этот вопрос следовал – радостно смеялся. «Какой милый и легкий человек!» - говорили все.
Тем временем девушки – то есть уже женщины – вокруг Мити менялись. Они становились куда более строго следящими за своей внешностью, чем в годы его студенческой юности. Никаких дырок на чулках, штопок, разноцветных пуговиц – не говоря уже о сапожках со сношенными каблуками; и уж конечно, не говоря о совсем интимных неувязках, которые умиляли Митю в юности, но уж совсем перестали ему встречаться в его зрелые годы. Непонятно – то ли это был общий прогресс, то ли круг общения Мити стал вот таким – красивым, аккуратным, подтянутым, отглаженным, причесанным и уложенным.
Но я, собственно, не о том.
***
Случилось так, что он познакомился с одной женщиной. Она была само изящество, сама прелесть и радость, и поэтому он в гостях попросил хозяйку представить его, а потом долго искал минутку, чтобы с ней о чем-то поговорить. В конце концов эта удача ему выпала, и они долго сидели на диване, беседуя о самых разных материях, в том числе о литературе. Через несколько дней он позвонил ей; они встретились, пообедали, потом немного погуляли. В беседе он вызнал, что она разведена, дети-подростки уехали с отцом и мачехой в Германию, но она не очень-то страдает: детям хорошо, да и ей, честно говоря, неплохо – и она засмеялась, чуть запрокинув голову, показывая еще совсем молодо-свежую шею, чудесные зубы и красиво вырезанные ноздри тонкого носа, розовые в свете внезапного солнечного луча, пробившегося сквозь листву – они гуляли в парке Трубецких, выйдя из кафе «Ти-Тайм».
- Неплохо? – переспросил Митя.
- Даже хорошо! – сказала она. – Дело в том, что я пишу…
Слава богу, она не сказала «немного пописываю», а то Мите пришлось бы сдерживать улыбку.
- Пишете? – обрадовался он. - Ого! Прекрасно А что можно вашего почитать, и где?
- Кое-что есть в сети, - ответила она, - кое-что и в журналах… Была книга года три назад.
- Подарите?
- Нет! – она покачала головой, своей красивой сухой головкой на высокой шее. – Я уже изжила тот стиль, ту тематику, вообще весь тот дискурс. Сейчас я пишу уже совсем иначе…
- Что же мне делать? – Митя поднял брови и развел руками, изображая шутливую растерянность.
- Я была бы рада, - с неожиданной доверительностью сказала она, вдруг положив палец на верхнюю пуговицу его пиджака, вернее, на то место, где перед пуговицей сходятся борта; Мите показалось, что ее миндалевидный ноготь сквозь рубашку коснулся его тела между ребрами и животом; коснулся как раз того самого места, которое древние греки называли «френ», и где они располагали душу.
Митя одновременно окаменел и сомлел.
- Я была бы рада, - негромко повторила она, - если бы вы прочитали мою новую повесть. Нет, я не жду от вас поправок, редактуры, а тем более рекомендаций в ваше издательство. Тут другое… Мне нужен взгляд, ощущение…
Митя ухватил ее за палец и сжал его.
- Вы мне давали визитку? – он кивнул. – Там есть ваш мейл? – он кивнул снова. – Ну, пустите же! – она засмеялась и выдернула свой палец из его кулака. – Не провожайте, я возьму такси, ну в смысле «Убер»…
Повернулась и ушла; она шагала по аллее, красивая, как итальянка из дневников Стендаля. Мите казалось, что у нее чулки чуточку в сборках, и это была прекрасная фантазия; он был влюблен, как в ранней юности.
Он еще в метро посмотрел почту в своем смартфоне; ну нет, конечно, она еще не доехала до дому.
Письмо пришло назавтра, ближе к вечеру.
Митя выгрузил прикрепленный файл, пересохранил его на рабочий стол, потом создал отдельную папку – но не в Документах, а в разделе «Windows», чтоб никто не разыскал в случае чего. Назвал «TAT-1» (потому она звалась Татьяной), переместил туда и, наконец, раскрыл.
***
Он даже не запомнил название опуса. То ли «Южный ветер с севера», то ли наоборот. Не в том дело.
Весь текст пестрел синими волнистыми подчеркиваниями. Сначала Митя подумал, что его новая знакомая слишком вольно обращается с запятыми и тире – ну хорошо, ладно, русский синтаксис штука сложная. Но почему так много? Ага. Вот оно что. Эта писательница ставила запятую после пробела! И точку, и точку с запятой. Пробелы между словами тоже были то в один удар, то в два, то в три.
Митя перевел дыхание. Читать вот так он не мог. С помощью «найти и заменить» он стал удалять лишние пробелы. Но текст все равно был пятнисто-синий, как далматин на детской картинке. В чем дело? Вот в чем: она ставила кавычки, потом пробел, потом текст. Или без пробела тире после кавычек! Абзацы эта дрянь тоже набирала пробелами: тыц-тыц-тыц, и все дела. Иногда шесть раз, иногда восемь, а иногда прямо на треть! Текст был больше восьми листов. Абзацы синели. Митя вспомнил ее, как она смеялась, чуть запрокинув голову и хвастаясь красивыми зубами. Еще синева – обнаружились пробелы перед двоеточиями. Зато после двоеточий пробелы не всегда были. Митя почесал живот – то самое место, куда она вчера днем вдруг уткнула свой палец – и вдруг, обнаружив два пробела перед вопросительным знаком, почувствовал едва ли не физическую неприязнь к ней. Как тот персонаж Стендаля, который увидел на ножках красавицы чулки в сборках; Митя вдруг это вспомнил.
- Вот черт!!! – громко закричал он.
- Что такое? – из-за двери спросила жена.
- Да тут какая-то графоманка свой бред прислала!
Он закрыл файл, потом перенес папку в корзину, а из корзины стер.
Компьютер спросил его: «Вы действительно хотите безвозвратно удалить эту папку?»
Митя ему ответил: «Да».
