С середины 80-х по конец 90-х наша семья жила в типичном позднесоветском/российском дворе в типичном же спальном районе. Двор выглядел так - "коробка" из четырех пятиэтажек с большим просторным двором между ними. А к торцу этой "коробки" прилепилась серо-коричневая заводская общага-малосемейка.
В этой общаге в конце 80-х жил мужик по имени Гена. Точнее это он тогда мне - ребенку - мужиком казался. А было ему на тот момент лет 27-28 (совсем молодой парень, лет на десять моложе меня нынешнего). Рыжеватый, рукастый, подтянутый, аккуратно подстриженый, в отглаженной клетчатой рубашке с неизменной ручкой в нагрудном кармане - выглядел Гена всегда крепко и ладно.
Работал Гена на одном из лучших городских заводов фрезеровщиком. Работал, судя по всему, также ладно и исправно, как выглядел. В общем, Гена был представителем того сословия, которое в советское время уважительно называли "рабочей косточкой".
В нашем дворе среди детей Гена, из-за своего доброго сердца и золотых рук, был звездой. Он всегда всем всё чинил (велосипеды в первую очередь), с удовольствием из подручных материалов строил всякие качели-лавочки и регулярно одаривал местных пацанов великолепными самодельными игрушками. Так, мне он как-то раз вручил выструганный из добротной доски меч. Чудо был что за меч. С гардой, витой ручкой и широким двусторонним лезвием. Меч Гена не поленился покрыть лаком.
Время шло. Мы подросли и пошли в школу, а Гена так и продолжал работать на своем заводе. Однажды он привел в свою малосемейку невысокую темноволосую женщину, которая через несколько месяцев начала появляться в нашем дворе с детской коляской. Это уже было начало 90-х, перед самым распадом СССР.
После распада Союза наша жизнь резко изменилась. Массовое обнищание, скачки цен, родители за копейки бьются на двух-трех работах. Изменилась и жизнь Гены. Его сократили с завода и устроиться он никуда не мог. Иногда он подрабатывал грузчиком в местном продуктовом магазинчике и начал регулярно прикладываться к бутылке. В те годы, в начале 90-х, пьяным мы его видели гораздо чаще, чем трезвым. Впрочем, это уже мало кого заботило. У всех своих проблем хватало.
Время продолжало идти. Примерно году к 95-му лицо Гены начало напоминать подгнивший, заросший щетиной баклажан, а сам Гена истощал и, когда не валялся где-нибудь в кустах, сидел в пахнувших мочой обносках на одной из сделанных когда-то собственными руками лавочек. Я, его помнил и он меня помнил, поэтому он постоянно стрелял у меня (я тогда уже был крепким курящим подростком) сигареты. Жена с ребенком, понятное дело, от Гены куда-то эвакуировались.
А году в 96-м до квартиры-малосемейки, принадлежавшей после приватизации Гене, добралась местная братва. Тогда такая схема была обычным делом. Бандюганы находили алкаша с квартирой и, когда последний был в состоянии глубокого похмелья, за ящик паленой водки подписывали с ним дарственную на какое-нибудь подставное лицо. Именно это с Геной и случилось и ему стало негде жить. Так Гена превратился в бомжа.
Идти Гене было некуда, поэтому он, недолго думая, поселился в коридорном балконе восьмого этажа своей общаги, прямо в нескольких метрах от двери своей "отжатой" квартиры. На балкон Гена притащил какое-то тряпье, матрас и обколотил его найденными на свалке кусками ДСП. Ел он то, что по старой памяти приносили соседи по общаге.
В феврале 97-го года Гена, спавший на своем балконе, замерз. Кто-то из соседей вызвал милицию, которая, не найдя в Гениной смерти ничего криминального, вызвала санитаров. Санитары приехали втроем, поднялись на восьмой этаж и, дождавшись, когда милиция уедет, просто сбросили тело Гены с восьмого этажа в огромный февральский сугроб. Перед этим один из них, конечно, вниз спустился, и отгонял нас - собравшихся на зрелище местных пацанов, подальше. Как сейчас помню этого последний Генин полет. Летел он плашмя, одна его окоченевшая рука была вытянута, а вторая согнута в локте.
Санитаров мы промеж себя осудили, хотя их мотивы были нам понятны. Ехать в похожем на вертикальный гроб лифте с пахучим, покрытым язвами трупом бомжа - то еще удовольствие. А тащить его на носилках с восьмого этажа по узкому лестничному пролету - очень тяжело и неудобно. Вот и сбросили. Никто ведь за это не спросит.
Гену я до сих пор помню и помню добром. Хотя прошло без малого двадцать пять лет.
Гена, дружище, если там, где ты сейчас, ты меня можешь услышать - знай, тот меч, который ты мне тогда подарил, до сих пор у меня. Я его сыну своему подарю, когда чуть чуть подрастет. Вот радости то будет!
