Знаете, о чем мечтает каждая еврейская бабушка?
Я вам сейчас скажу о чем.
Она мечтает о том, чтобы все дети сидели за столом и кушали куриный суп. И чтоб это кушать суп никогда не кончалось. Ни суп, ни дети, ни кушать. Кто-то может скажет, что об этом мечтает не только еврейская бабушка, но и любая другая. Не знаю, спорить не буду. У меня не было других бабушек, только еврейские. Так получилось.
— Саша, майне пупочкес, чтоб ты был мне здоров, проходи, мой руки, бабушка даст тебе такого супа, что ты съешь пальцы по самый локоть!
— Бабушка, я уже кушал дома и не хочу.
— Ай, ну он мне будет что-то говорить! Он кушал дома! Я тебя прошу, что ты там мог покушать! Это же не суп, это здоровье! Иди мой руки и не дури делай мне больную голову.
Почему-то бабушка всегда думает, что кушать дома у нас нечего. Спорить с бабушкой бесполезно и я кушаю. Бабушка стоит рядом, вытирает тарелки и ей хорошо.
В углу стоит швейная машинка «Зингер». Это замечательная штука. У машинки есть педаль, которую можно нажимать, и тогда коричневый кожаный ремень начинает крутить металлическое колесо. Но нажимать на педаль мне нельзя. Это, пожалуй, единственное, за что таки можно отхватить подзатыльник от дедушки Зелика, который в данный момент застегивает подтяжки и собирается идти играть в домино с дядей Борей Лифшицем и Васей Колюжным.
А я ем суп. Суп, вы не подумайте, очень вкусный, но я действительно поел дома и абсолютно не голоден.
Хорошо Моте Могилевскому, он такой человек, что может съесть не только суп, но и кастрюлю, этот Мотя.
Он живет в нашем доме вместе с мамой Брохой Пейсаховной и ему уже двадцать пять лет. Многие говорят, что Мотя дурак, с одной стороны это так. А кто-то говорит, что Мотя не так уж и прост. И я вам говорю, что это тоже так.
К примеру, в пятницу Броха Пейсаховна ходит на рынок и всегда берет с собой Мотю. На прошлой неделе она купила два десятка яиц и дала нести Моте. Этот Мотя и нес. Набрав полные руки яиц он шел за Брохой Пейсаховной, он шел за ней и как всегда хотел кушать.
— Мама, ну скоро вы? Купите уже скорее помидору и пошлите домой, я уже голодный и болею.
— Дама, почем лук? — спрашивает Броха Пейсаховна у торговки в шерстяном платке на голове.
— Цыбуля по двенадцать, — отвечает торговка.
— Что такое? Какое по двенадцать? Да по двенадцать я могу купить себе графскую усадьбу со швейцаром и ночной вазой! Да вы хоть себе думайте, когда считаете людей за больных на голову!
— Цыбуля по двенадцать, — отвечает торговка и зевает.
— Вы только посмотрите на ваш лук! Это же не лук, а одно волнение! Он маленький и не лузгается шкуркой!, — Броха Пейсаховна пытается отодрать кусочек кожуры, но она, к несчастью, хорошо отходит.
— Цыбуля по двенадцать, — отвечает торговка и забирает у Брохи Пейсаховны луковицу.
— Эта дама вытрепает мне все последние нервы, это не работник торговли, а какой-то гомельский налетчик, — вздыхает та. — Мотя, ну дай уже скорее кошелек, я буду брать этот прошлогодний лук за дорого, пусть она подавится.
Мотя, забыв, что в руках у него два десятка яиц, лезет в карман за кошельком. Яйца падают из рук Моти и весело бьются о землю, превращаясь в склизкую массу.
Так вот, Мотя очень любит кушать. Пожалуй, он ничего в жизни так не любит, как кушать. Мотина мама никогда не посылает его за хлебом в магазин, потому что Мотя если что-то и принесет домой, то это уже не хлеб, а половина горбушки.
Мотя никогда не объедается, он может съесть кастрюлю не разлитого холодца, поэтому Броха Пейсаховна никогда не отходит от кухни, когда его варит.
Но однажды Мотя таки почти объелся.
Случилось это прошлым летом, тогда Аркаша Серпик и лысый Паша Мазай поспорили с Мотей, что тот не съест большую кастрюлю манной каши.
Мотя хмыкнул и сказал:
— Аркаша Серпик, лысый Паша, вы имеете дело с профессионалом, мне жаль за вас и за ту бутылку настоящего французского коньяку, который вы мне прямо сейчас хотите проиграть. Идите варите свою манную кашу, я буду ждать вас тут, прямо во дворе, чтобы при свидетелях и судьях вы поняли, что не с тем связались.
После чего Мотя сел на лавочку и стал кушать куриную ножку, которую вынул из внутреннего кармана пиджака.
Аркаша Серпик и лысый Паша пошли варить целую кастрюлю манной каши, а слышавшая разговор Зина Хаскина стала рассказывать о пари всем по очень большому секрету.
— Ты только никому не говори, — именно так заканчивала передачу информации Зина Хаскина и шла нести благую весть дальше.
Таким образом, когда каша была готова, во дворе дома на Зеленой собралось скорее очень много зрителей, чем не очень много.
Мотя поставил кастрюлю перед собой. Кастрюля была довольно большая, при желании уместившейся в ней манной кашей можно было накормить пару начальных классов средней школы номер два имени товарища Серго Орджоникидзе, той самой, что находится через два дома, тоже по Зеленой.
— Мне нужен реквизит, — сказал Мотя. — Мне нужен графин свежей воды и все.
Графин принесли, Мотя взялся за ложку и начал кушать манную кашу.
Первую четверть кастрюли Мотя кушал хорошо. Он улыбался, хвалил кашу и аппетитно отрыгивал. Изредка Мотя запивал водой прямо из графина. Через какое-то время Мотя немного замедлил темп, но все равно был довольно бодр и оптимистичен.
Но чем больше Мотя кушал кашу, тем менее задорным он становился и тем больше ставок от зрителей перетекало в сторону того, что «Мотя таки не съест».
— Расстегните мне штаны- сказал Мотя и откинулся на спинку скамейки.
Аркаша Серпик и лысый Паша переглянулись, но просьбу выполнили.
Мотя теперь кушал с расстегнутыми штанами из неприлично вывернутой ширинки которой виднелись сатиновые трусы в желтый горошек.
— Оттягните мне трусы, — опять сказал Мотя.
Аркаша Серпик и лысый Паша переглянулись и оттягивать мотины трусы отказались.
Отказались это делать и все остальные, ссылаясь на то,ч то Мотя мухлюет и не надо тут рассказывать майсы и крутить левые гешефты, или кушай, Мотя, кашу или иди в продмаг за коньяком.
Мотя вздохнул и продолжал кушать.
Когда в кастрюле оставалось совсем немного каши, было видно, что Моте не хорошо. Мотя стал бледен, тяжело дышал и вообще выглядел чуть лучше, чем его собственный дедушка, который давно лежит на еврейском кладбище имени Первого Мая. Когда последняя ложка каши исчезла в его рту, Мотя откинулся на скамейке, закрыл глаза и больше не шевелился.
— Вэйз мир! Моте плохо! Моте нехорошо! Надо бежать за доктором Шварцем! — закричали сразу с разных сторон.
Доктор Шварц выслушал Аркашу Серпика и лысого Пашу, посмотрел на них через толстые линзы очков и спросил:
— И што ел Мотя?
— Мотя ел кашу.
— И какую кашу ел Мотя?
— Мотя ел манную кашу.
— Ну, так от манной каши еще никто не умирал. Идите, передайте Моте, что Мотя будет жив.
— Так он скушал много каши, этот Мотя.
— И сколько он мог скушать каши? Я вас умоляю.
— Кастрюльку каши мог скушать Мотя.
И Аркаша Серпик показал на пустую кастрюлю, которую все это время держал в руках лысый Паша.
— И что вот эту кастрюльку кушал Мотя?
— Вот эту кастрюльку скушал Мотя.
— Так Мотя может умереть от такой кастрюльки.
— Ну, так мы за вами пришли доктор Шварц, чтобы Мотя перестал умирать, и стал живой.
Промывание желудка Моте доктор Шварц сделал прямо во дворе, попросив отнести пострадавшего в кусты за гаражи.
Когда белый, как простыни мадам Гольдберг, Мотя на четвереньках выполз из-за гаражей, публика встречала его аплодисментами.
— Мотя, мы так за тебя боялись, что ты даже себе не думаешь как, — сказал лысый Паша.
— Мотя, ты так всех напугал, ты чуть не сделал нам инфаркт, чтоб ты был здоров, Мотя, — сказал Аркаша Серпик.
— Мотя, ахи эздерен копф, Мотя, — смахнула слезу Зина Хаскина.
— Где моя бутылка коньяка? — спросил Мотя. — И купите к ней что-нибудь покушать.
Знаете о чем мечтает еврейская бабушка? Я вам сейчас скажу о чем. Она мечтает о том, чтобы все дети сидели за столом и кушали куриный суп. И чтоб это кушать суп никогда не кончалось. Ни суп, ни дети, ни кушать. Только почему-то всё когда-нибудь кончается. И суп в кастрюле, и дети становятся взрослыми, и наши милые, любимые, добрые бабушки когда-нибудь умирают. А мы остаемся, чтобы сказать своим внукам:
— Майне пупочкес, чтоб ты был мне здоров, проходи, мой руки, я дам тебе такого супа, что ты съешь пальцы по самый локоть!
Александр Гутин.
