- Ладно, мужики, потопал я. Шоп у чубчик вам кисло было. Бывайте!
- Покеда!
Чубчик, слегка пошатываясь вышел из ворот, пошел по Бугаевской вверх, сквозь темнеющий, но при этом теряющий липкость и навязчивость воздух июльского одесского вечера.
- Слышь – сказал голосом в той стадии опьянения, когда может и лихо начаться, один из новеньких – А чо он нам про кисло задвинул? Наезд типа?
- Ой, да попустись. Сядь, нормально все. Это хорошее пожелание. Чубчик говорит, что у них всегда в семье так говорили, – охолонил его один из старожилов, который на пилораме работал.
- Да? – недоверие в голосе еще оставалось, но отступало перед авторитетом собеседника – А чо тогда?
Они уютно расположились прямо на бетонной рампе, у них еще оставалась закуска в виде мясистых, сахарных на разрезе помидор и разломанной кусками домашней колбасы. И хоть водка уже закончилась, но у каждого было еще по бутылке Янтаря. А что еще надо для роскошного вечера на Бугаевочке родной? Это вон Чубчик куда-то пошел, вроде как ждут его где-то, туса у него. Так он молодой, ему положено. Да и начальство он почти, не с руки ему с ними, простыми специалистами складской логистики долго засиживаться.
- Короче, погуглил я. Реально такая поговорка была. Типа хорошего пожелания, типа чтобы продажи хорошо шли.
Глоток все еще прохладного Янтаря, пауза, чтобы проверить слушают ли. И говоривший продолжил:
- Там как было, ну, типа до революции и все такое. Приезжали в Одессу торговать всяким, с сел типа. Ну, на Привоз, понял. И капустой квашеной из бочек тоже торговали, только бочки не пластмассовые как сейчас, а деревянные были, понял, и больше размерами. И если зае*ись все с продажами было, то капусту уже со дна как бы доставали, наклонялись, понял? А причесоны тогда были с чубами много у кого. И волосы, понял, в рассол окунались. И чубчик, типа, кислый становился.
- Блин. Круто!
- Слышь, а ты читал…
И беседа их пошла дальше, про Чубчика уже начали забывать.
А он, все так же пошатываясь, вышел на Дальницкую и повернул налево. Топать ему было далеко, он жил на «Дерибасовской» Молдаванки, на славной улице Степовой. Позади была трудная (а когда она легкая была?) неделя на складе, прием, отгрузка, инвентаризация. Номенклатуры вроде и немного, но она вся из электротехники, денег стоит, а отвечать ему, кладовщику. А впереди был чудный вечер дома или еще более чудный вечер, если он таки решится ехать на съемную хату к коханню Санькиному, Алене.
Алена снимала комнату в трехкомнатной на Сахалинчике и вчера к ней снова подселилась Олька с Белгорода, снова на сезон приехала. Саня говорит, что уже за Чубчика спрашивала. Соскучилась, поди. Чубчик довольно улыбнулся и этой мысли и нескольким другим, что следом за ней выскочили.
И потому не сразу услышал скрип рядом с собой. Услышав же, дернулся, обернулся. По Дальницкой, рядом с ним, получается, что по встречке, катила телега. Света на улице было немного, но хватало, чтобы разобрать эту повозку, понурую, хоть и массивную, лошадь. И деда, который сидел на телеге и смотрел на Чубчика с улыбкой.
- Шо, внучок, где идешь? Домой, никак? Чи до того бардака?
Чубчик немного опешил, но лишь немного.
- А тебе шо за печаль, старый? Иди и иду.
С одной стороны – пожилой, обижать нехорошо. А с другой – шо ему за дело, куда Чубчик собрался.
- А то сидай, подвезу немного – невозмутимо продолжил дед. – Все одно аж до Валиховского качу, мимо Степовой буду.
И Чубчик, удивительное дело, сел. Он бы мог сказать, что телега была странной, но дело в том, что Чубчик до этого вообще телеги только в фильмах видел. Ну, вообще, это и не телега была, пожалуй, коляска. Чубчик сел на скамейку впереди, рядом со странным дедом.
- А шо ночь не делаешь так поздно?
- Чего? – не понял Чубчик.
- Не спишь говорю, чего, ночь уже.
- А. С мужиками после смены засиделись. Да я и еще спать не буду, сейчас заскочу, переоденусь и к друзьям.
Дед покивал головой. Дальницкая шла мимо них, слева и справа, редкими фонарями, старыми фасадами, иногда обновленными в виде магазинов, складов и всякого, наносного.
- А мне бабушка говорила, что у нас в роду биндюжники были и тоже на телегах таких ездили. Чего-то вот вспомнил – вдруг прервал тишину Чубчик.
- Если на таких – то не биндюжники были, а извозчики. А, може, - тут дед улыбнулся, - и штейгеры-лихачи.
- А шо помнишь – то хорошо. Память, оно такое. Нужное. Как якорь-кошка мораку у море. Я вот, пока при памяти при чужой – при работе вроде как до сих пор, хоть и время мое прошло, другие уж работают. – продолжил дед, отчего-то погрустнев.
Чубчик покивал головой, как будто понял. Хотя, а чего тут не понять? При памяти, мол, не при маразме, работать дед может. Время-то сейчас нелегкое.
Светофор на Балковской показался.
Дед кивнул головой:
- А если тудой подняться, церква была. По молодому-глупому наделал я там весело...
Чубчик снова кивнул, хотя церкви он там отродясь не помнил. Но до дома уже было близко, всего квартал помолчать, а потом спрыгнуть и помахать рукой странному деду.
Да, в принципе, уже можно, пожалуй.
Чубчик уже взялся рукой за борта, напрягся, как впереди вдруг вспыхнул стремительно приближающийся свет фар.
Секунда-другая, свет фар уперся прямо в них, раздался скрип тормозов и что-то, похожее на УАЗик (глаза слепило, Чубчик не мог рассмотреть точнее), остановилось перед ними.
Дед матюкнулся. Хлопнули двери, в поток света вступили фигуры в фуражках.
- «Мля, мусора» - подумал Чубчик.
Он даже не сразу обратил внимание, когда глаза привыкли к свету, на странную расцветку машины. Потом уже присмотрелся. И к ней, и к форме. Нынешние блюстители закона одевались не так. Наверное, новая служба какая – подумал Чубчик и на этой мысли голову перестал этим мучать.
- Старший лейтенант Терёхин – козырнул один из подошедших.
Взгляд… Чубчик назвал бы его неприятным, но это была бы даже не полуправда, это была бы четвертинка от правды. Взгляд был пугающим. Взгляда не было. Словно бы два провала на лице, если смотреть боковым зрением, а стоило только всмотреться, тогда только проступали глаза, как будто нарисованная декорация. И горе тому Буратине, что сунет нос и прорвет холст этой декорации. Взгляд второго Чубчик описать бы не смог, тот грамотно сместился за деда, словно бы контролируя его.
- Гражданин, Вы почему в нетрезвом виде находитесь в общественном месте? В трезвяк Вас определить? Нарушаете. Проедемте-ка с нами, в отделение.
Тут вмешался дед.
- Хлопцы, да где ж йон нарушает? Везу внука до дому, до хаты, дрыхнуть. Оно нам надо той гембель, нарушаете…
- Ну-ну… - сказал старший лейтенант, почему-то не сводя взгляда с Чубчика – а вроде как спать молодой человек не планирует. Гулять, поди, поедет. До друзей. Мы аккурат на Сахалинчике крутимся, а нет его!
Чубчик вздрогнул. Градус нереальности и необычности уже явно побеждал градус алкоголя в его крови и становилось зябко и непонятно.
- Та не. – отрицательно покачал головой дед. – До дома отвезу.
Чубчика начала бить дрожь. Было зябко. И страшно от мысли о том, что надо будет куда-то двигать с этим лейтенантом. Еще страшнее было от откуда-то взявшегося понимания, что не послушать приказа этого лейтенанта уже не сможет, что тот на службе.
Старший лейтенант перевел взгляд на деда.
- Штейгер Чубчик, ты понимаешь, что делаешь? Ты помнишь условия, на которых нас с тобой когда-то брали к делу?
Дед кивнул. И Чубчик вдруг той же частью сознания, которая озаряла его пониманием до этого, понял, что и дед тоже на службе. И что дед может спорить с этим лейтенантом. И даже, вероятно, оспорить какие-то решения.
Милиционер (а ведь и правда, сообразил наконец оцепеневшим мозгом Чубчик – мент же советский по форме) кивнул головой.
- С Вами, гражданин, не прощаемся.
Потом козырнул деду:
- А ты бывай, штейгер Чубчик. Благодарю за службу.
И пошел к УАЗику. Второй, неслышный и незаметный, шмыгнул к водительскому месту. Хлопнули двери, машина взрыкнула, ослепила фарами спящие дома и уехала-растворилась в ночи.
Дед дернул поводья, лошадь меланхолично двинулась вперед, потянув за собой дрожки.
Ехали молча. Чубчик ловил за хвост мысли-рыбешки в своей голове, а дед просто словно бы погрузился в себя.
- Вот, паря, дом твой. Береги себя. Спать иди, надо тибе той цорес?
Чубчик кивнул головой. Куда-то ехать расхотелось абсолютно.
Он пошел к дому, обернулся, помахал рукой:
- Дед, спасибо! И что подвез, и что от мусоров отмазал.
Дед улыбнулся.
- Бывай, внучок. Шоп тибе кисло у чубчик было, Артемка!
Чубчик улыбнулся, пошел к двери подъезда. И уже, почти дойдя до него, дернулся. Откуда?! Он не знакомился с дедом, не называл ему своего имени!
Обернулся, деда, телеги и лошади уже почти не было на том месте, где они стояли. Они словно бы выцветали с картины ночной Степовой, отлетали черными точками, что поднимались стайкой к свету фонаря, а потом испуганной воробьиной стайкой разлетались в ночь.
Чубчик тихо чертыхнулся, помотал головой и пошел-побежал домой. Эта ночь была слишком сумасшедшей, надо было срочно перемотать ее, сменить сном на утро.
А через несколько часов его разбудил звонок телефона.
Глянул на экран – Оля из Белгорода. Чубчик поморщился. Обещал же вчера зайти, не зашел.
- Але, привет, Оль – сказал он сонным голосом в трубку.
- Тёма, привет! Ты живой, с тобой все нормально?
- Чо? Ты про чо, Оль?
- Ой… У нас тут вчера такое было! Саня с Мишкой вчера возле дома сцепились с какими-то кавказцами, драка была, с ножами, Санька в больнице, Аленка там с ним. А тебя не было, я ночью пыталась до тебя дозвониться. Санька, говорю, в больнице, но живой, зашивали. А мог бы умереть… Ты меня слышишь, Тёма, алё? – тараторила Олька.
- А мог бы умереть… - словно бы повторил за Олей Чубчик.
Почему-то вспомнились отчетливо и дед, и тот лейтенант. Картина, пусть очень странная, начинала вырисовываться в его мозгу, пугая своим смыслом. Извозчики…
Было зябко. Артем подошел к окошку, дернул шторы в сторону, пуская жаркое июльское солнце в комнату.
© Ammok
