– Алексей, здравствуйте.
Блондинка была эффектной. Настолько, что Алексею Михайловичу Трубникову даже польстило то, что она обратилась к нему по имени, без отчества. Хотя, если быть честным, то разница в возрасте между ним и его клиенткой была видна невооруженным взглядом и ей всё-таки стоило бы назвать его по имени и отчеству. Впервые за долгую карьеру строгий, но от этого только выделяющий всё, что нужно выделить, черный наряд девушки вкупе с низким пропитанным едва уловимой хрипотцой голосом вызывали у нотариуса эрекцию и швырнули его мысли в сторону, противоположную от этики отношений с клиентами. Даже черная косынка, говорившая о том, что у девушки траур, не могла переключить Алексея Михайловича на рабочий лад.
– Здравствуйте, присаживайтесь, – деловито кивнул он на стул. – Присаживайтесь и рассказывайте, кто вы, с чем пожаловали...
– Мне нужно изменить завещание. А еще лучше аннулировать.
Либо девушка была расстроена гораздо меньше, чем её обязывал траурный наряд, либо очень хорошо держала себя в руках.
– Напомните, пожалуйста, кто вы? – спросил Алексей Михайлович, попутно отмечая, что уж такую девицу он бы наверняка запомнил.
– Анна Шумейко. Но я у вас впервые.
– Ну, тогда…
– И мне нужно, чтобы вы внесли изменения в завещание Виктора Воронкова. Он был у вас около месяца назад. У него коротенькое завещание. – Анна выдержала паузу, надеясь на то, что нотариус вспомнит, но Алексей Михайлович молчал, а потому она добавила: – Там не было ничего, кроме пожелания кремации.
На самом деле Алексей Михайлович помнил этого клиента. В первую очередь, за счет странного поведения...
* * *
Большинство из приходивших составлять завещание, рассчитывали написать текст прямо у Трубникова в кабинете. И именно поэтому он старался отправить таких клиентов домой, предлагая вернуться с уже готовым текстом, который он и заверит. Потому что, как показывала практика, написание завещания затягивалось очень надолго. Была даже пара забавных случаев, когда человек, расписывая, кому и что достанется, начинал с того, что завещал квартиру детям, но в процессе несколько раз передумывал и, в конце концов, отписывал её какой-нибудь благотворительной организации.
Были, конечно, и такие клиенты, которые приходили, всё обдумав, и четко знали, кому, чего, сколько. Но таких можно было пересчитать по пальцам. Парень, о котором шла речь, умудрился попасть в обе категории клиентов. Он четко знал, какой будет его последняя воля, однако потратил много времени на то, чтобы объяснить, почему она будет таковой и насколько это важно.
Честно говоря, на протяжении всей беседы, большую часть которой логичнее было всё-таки назвать монологом, Трубникова не покидало чувство, что парень слегка не в себе.
– Завещание будет коротким: «Будучи в здравом уме и твёрдой памяти, завещаю кремировать моё тело после смерти». Дата. Подпись. Всё.
– Понятно, – кивнул Трубников и пододвинул к парню белый лист формата А4. – Так и пишите.
Парень подвинул листок к себе, взял ручку и, внимательно посмотрев на нотариуса, сказал:
– Но прежде чем мы перейдем к формальностям, я хотел бы объяснить, почему это для меня настолько важно.
Алексей Михайлович кивнул, давая понять, что готов внимательно слушать. Парень набрал воздуха в грудь, шумно выдохнул, собираясь с мыслями, и сообщил:
– Мы с матерью расходимся во взглядах на то, что происходит с человеком после того, как отведенный ему срок заканчивается. Она, как и большинство, считает, что душа после смерти попадает в рай или ад, а я, что у каждого есть возможность переродиться. Именно поэтому я настаиваю на кремации.
Трубников снова кивнул и парень продолжил:
– Я очень долго изучал этот вопрос и обнаружил множество совпадений и закономерностей, которые дают мне основание утверждать, что моя мать не права. Но, вы же можете себе представить, что такое спор с фанатиком? Именно по этой причине я и хочу нотариально заверить своё желание быть сожженным после смерти. Потому что другие способы решить возникшую задачу после того, как меня не станет, не будут иметь эффекта. Я видел множество похорон и все они сводятся к выполнению набора принятых в обществе штампов, без попыток понять причины и цели тех или иных обрядов. Я не считаю это верой. Это стадное следование существующим нормам. И чаще всего на желания самого покойного всем плевать, если он не успел их нотариально заверить, – сообщил парень и замолчал.
Алексей Михайлович решил было, что уже всё и вновь подвинул к клиенту листок бумаги и ручку. Но, как оказалось, тот просто собирался с мыслями.
– Вы знаете настоящую причину, по которой при отпевании священник повязывает голову покойному лентой с написанной на ней молитвой?
Трубников отрицательно помотал головой.
– А не задумывались, зачем завешивают зеркала в доме, где человек умер? Почему именно на сорок дней? Почему над могилой ставят крест? – и, не дожидаясь пока Алексей Михайлович еще раз мотнет головой, продолжил: – Все это делается для того, чтобы свести шанс реинкарнации к нулю. Если бы не все эти обряды и приметы, которые люди выполняют, не задумываясь о причинах, мы бы слышали о помнящих свои прошлые жизни, гораздо чаще. Но у пришедшего на смену старым богам немного иные цели. Старые боги, такие как Один, делали упор на качество произведенных душ. Именно поэтому большинство прошлых верований, которые теперь считаются мифами, содержали в себе знания о перерождении. Перерождения нужны для того, чтобы души могли исправить допущенные в прошлой жизни ошибки и стать лучше, качественнее. Но в какой-то момент произошла смена концепции и там, – парень указал пальцем куда-то в потолок, – почему-то стали делать упор на количество, абсолютно наплевав на качество. Теперь там, наверху, никому не нужны идеальные души. Куда важнее выполнить план по производству новых, которые, отработав минимальный срок, будут утилизированы. Крест во все времена был знаком отрицания, запрета. Именно поэтому над могилами ставят кресты сразу же. Душа прикована к телу ровно сорок дней. Не знаю, почему именно такой срок, но... – парень развел руками в стороны, – после этого, не имея возможности оторваться от гниющего тела, душа впадает в забвение и исчезает. Задача священников удержать душу в умершем теле на этот срок. Крест на крышке гроба, лента с молитвой... А вы не задумывались, что именно отпевающий священник кладет покойнику под сложенные на животе ладони? И для чего? Этот момент обычно проходит незамеченным, потому что все зациклены на переживаниях и скорби. Да и в голову никому не приходит, даже из тех, кто замечает это короткое движение, спросить, что именно теперь под ладонями покойного. Хотя, если всё-таки задать вопрос, то ответ вы обязательно получите. Вы получите ответы на любые вопросы. Но никто не задумывается о правдивости этих ответов. Скорбящим не до того, когда близкий человек умер.
Нотариус слушал парня и думал о том, что у него не все дома. А еще, он боялся его перебивать. Если парень действительно больной на голову, то неизвестно, как он отреагирует на предложение Трубникова закругляться. Кто его знает, что в голове у этих сумасшедших.
– Зеркала, – продолжал тем временем клиент, – эти проходы в параллельные измерения, которые дают возможность душе переключиться на отражение и разорвать связь с умершим телом, перейдя в мир отражения. Зеркала обладают очень сильной магией. Именно поэтому их завешивают – сводят вероятность освобождения души к минимуму. Знания, как бы тщательно их не скрывали, просачиваются в мир. И отголоски этих знаний доходят до нас порой очень странными способами. О причинах, по которым это происходит, можно разговаривать очень долго, а я и так отнимаю ваше время чем-то, как вы наверняка считаете, бесполезным. Но мне важно объяснить, почему этот аспект очень важен для меня. Я верю в перерождение. А для этого нужно разорвать контакт души с умершим телом. И гарантированно этого можно достичь только при помощи огня. Мы часто видим частицы правильных знаний, но у нас не хватает ума сложить все элементы мозаики в одно целое.
Парень замолчал и пододвинул листок с уже написанным завещанием к Трубникову. Текст был точь-в-точь таким, как он его и озвучил ранее: «Будучи в здравом уме и твёрдой памяти, завещаю кремировать моё тело после смерти».
– Хорошо, Виктор, – кивнул Алексей Михайлович. – Оригинал мы приложим к официальному бланку, Галина наберет и распечатает на компьютере…
– Есть один нюанс, Алексей Михайлович, – перебил нотариуса парень. Голос его стал отдавать сталью: – Если я умру, то за оставшейся у вас копией завещания придет мать и, наверняка приложит все усилия для того, чтобы изъять ее, аннулировать или внести исправления, отменяющие мою последнюю волю. Искушение может быть очень велико, но я бы не советовал вам ему поддаваться. И дело не в том, что репутация пойдет под откос, а в том, что под откос пойдет ваше психическое здоровье. Я не угрожаю. Я предупреждаю.
Парень замолчал, глядя в глаза нотариусу, а тот, в свою очередь, не отводил глаз от взгляда парня, стараясь ничем не выдавать разрастающийся внутри него страх.
– Кстати, о психическом здоровье… – парень полез в нагрудный карман и достал оттуда сложенный вчетверо листок. Развернул его, положил на стол. – Справка от психиатра, выдана сегодняшним числом. С головой у меня всё в порядке. Предлагаю присовокупить к завещанию…
***
– Помню, – кивнул нотариус, – своеобразный молодой человек.
– Он умер.
Алексея Михайловича это заявление ошарашило, несмотря на то, что он и ожидал чего-то подобного.
Девушка продолжила:
– Сейчас решается вопрос с похоронами, но проблема в завещании.
– Последняя воля усопшего, – кивнул Трубников. – Кремация.
– Вся его семья придерживается христианских взглядов и завещание станет для них дополнительным ударом.
– Тут, Анна, я ничего не могу поделать, – развел руками Алексей Михайлович. – Это его желание, сделанное в здравом уме, нотариально заверенное, занесенное в реестр.
Лицо девушки изменилось. Напускной траур уступил место совсем не напускному отчаянию.
– Вы просыпались в одной постели с покойником? – спросила она. – Представьте, вы трахаетесь, что-то жрете после секса, потому что организм требует срочно перекусить, засыпаете, слыша привычное дыхание, а утром, уже проснувшись, но еще не открыв глаза, понимаете: что-то не так, как обычно. Нет дыхания, нет тепла. А тело есть. И вам нужно позвонить, сообщить, что вы проснулись в одной постели с покойником. И сообщить это нужно матери того, с кем вы всего несколько часов назад ели печенье прямо в постели. Сразу после секса...
Она немного помолчала, затем полезла в сумочку, достала оттуда широкий конверт, положила его на стол и многозначительно посмотрела на Трубникова.
– Это его экземпляр. Никто ничего не узнает, если вы всего один раз замените профессиональную этику состраданием.
– Но, раз у вас есть его экземпляр... – начал Трубников, собираясь предложить девушке сделать вид, будто никакого завещания не было и попросту никому о нем не говорить.
– У него есть друзья. Они были в курсе темы завещания, – девушка тяжело вздохнула, сдерживая дрожь в голосе. – Такие же придурки, вообразившие, будто раскрыли вселенский заговор против человечества. И они обязательно придут за завещанием к вам, если им сказать, что я его в глаза не видела. Ну, может не к вам, к другому нотариусу. А тот заглянет в реестр и перенаправит их к вам. В итоге его сожгут, пепел развеют, как он и хотел, но мать этого не вынесет...
– Вы знаете, Аня, Виктор предупреждал именно о таком варианте развития событий, – заметил нотариус и вдруг понял, что за все время разговора девушка ни разу не назвала покойного по имени.
– И вы готовы отправить в могилу его мать только потому, что у самого него при жизни в голове поселилась какая-то блажь? – девушка еще раз тяжело вздохнула и повторила, словно непонятливому ребенку: – Она – верующий человек. Взгляды сына на религиозные аспекты жизни и без того причиняли ей боль, а вот такой посмертный «привет с того света» разобьет её окончательно. Поймите, Алексей, вы не сделаете хуже никому. Наоборот.
Анна вновь полезла в сумочку.
– У нас были некоторые сбережения. Если это поможет вас убедить, – она достала пачку банкнот, перетянутых резинкой, – то они ваши.
Пачка купюр, легшая на стол, перевесила профессиональную этику. Не последней причиной было и то, что, несмотря на траурный наряд, Анна Шумейко выглядела притягательно и будоражила сексуальную фантазию нотариуса. И если бы не траур...
– Хорошо, – осторожно сказал Алексей Михайлович, – я готов войти в ваше положение...
***
Ощущение, будто он в квартире не один, появилось у Трубникова ближе к вечеру и было сродни дежавю. В каждой мысли сквозило чувство, будто кто-то думает то же самое параллельно с ним, в каждом действии ощущалось еще чье-то движение, будто Алексей Михайлович преодолевал сопротивление встречного потока воздуха.
Поначалу он списывал всё на усталость и нервное перенапряжение. Еще бы! Не каждый день испытываешь такую гамму двойственных ощущений. С одной стороны, ты нарушаешь закон, а с другой – делаешь всё, что в твоих силах, чтобы не подливать масла в огонь скорби лишившейся сына матери. С одной стороны, ты, возможно, и помог бы от чистого сердца, но пятьдесят тысяч, это пятьдесят тысяч. За перераспечатку документа с обновленным текстом и копирование подписи через подсвеченное стекло, это легкие деньги. С третьей стороны, несмотря на трагичность и абсурдность ситуации, ты постоянно ловишь себя на мысли, что при других обстоятельствах обязательно попробовал бы залезть ей под юбку.
Трубников думал, что такая странная усталость обусловлена именно двойственностью отношения ко всем аспектам случившегося сегодня.
– Надо выкинуть сегодняшний день из головы, – порекомендовал он своему собственному отражению в зеркале. И тут же спросил, изменившимся тоном: – Так значит, ты хотел её трахнуть?
Голос принадлежал Трубникову, но вместе с тем Алексей Михайлович осознавал, что не думал такого говорить своему отражению. Слова вырвались изо рта против его воли. И это заставило его покрыться гусиной кожей.
– Ну, хоть кивни? – предложил Трубников отражению. – Я понимаю, она девка эффектная. На неё и пока я жив был, многие губу раскатывали.
Осознание, что его голосом, его голосовыми связками, звуками, вылетающими изо рта, управляет кто-то другой, бросило Алексея Михайловича в холодный пот. Он попытался было возразить самому себе, но губы, горло, язык его не слушались. Тогда Трубников попытался закричать. Но опять безуспешно. Он будто был заперт внутри собственного тела, будто передал управление речевым аппаратом кому-то извне.
– Правильно думаешь, – сказал Трубников, – Это я, Витя Воронков, завещание которого ты сегодня так бессовестно подделал.
«Да ну это же бред какой-то. Это, наверное, нервное расстройство на почве сегодняшних событий, – подумал Трубников, – должно же быть какое-то объяснение…»
– Есть объяснение, – сообщил Трубников вслух. – Но оно тебе не понравится.
Его голосовые связки издавали звуки, которые совсем не были связаны с его мыслями. Трубников был готов поклясться, что вылетающие из его рта слова не принадлежат ему.
– Да ты не парься, – сказал он вслух, – просто думай мысли. Я их все слышу. Такая у нас, у освободившихся от тела, особенность.
Алексей Михайлович почувствовал, как его спина покрывается испариной и по ней стекает одинокая капля холодного пота.
«Интересно, – подумал Трубников, – а как сходят с ума?»
– По-разному сходят. Но это не твой случай. Можешь даже не мечтать, – сказали его голосовые связки против его воли. Тебя, конечно, могут сдать в психушку, но для этого сейчас надо быть буйным или представлять опасность для окружающих. А несущий ахинею человек таковым считаться не может. Да и неохотно сейчас у нас с дурачками связываются. Психиатрия уже не та, что при СССР была.
Мысли в голове нотариуса играли в чехарду, перепрыгивая с одного на другое. Какая-то часть Трубникова думала о том, что он сошел с ума, какая-то допускала, что завладевший его голосом Виктор Воронков – это реальность. Еще Алексей Михайлович допускал, что задремал после трудного рабочего дня и то, что его голос ему не принадлежит – это всего лишь сон. Однако, у самого голоса на этот счет было другое мнение.
– Помнишь, я тебя предупреждал, что если ты пойдешь на поводу у тех, кто попросит изменить моё завещание, у тебя начнутся проблемы с психическим здоровьем?
Трубников помнил.
– Согласись, я же не мог тебе сказать, что оккупирую какую-то часть тебя. Ты бы не поверил. А так, ты не придал значения промелькнувшей вскользь угрозе, но она осталась в памяти. Ты не сошел с ума и не спишь, хотя тебе очень хотелось бы, чтобы это было сном.
Трубникову хотелось.
– Как я и говорил, скрыть знания полностью невозможно. «Сверхъестественное» смотрел?
Это был один из любимых сериалов Алексея Михайловича.
– Так вот, система работает очень похоже. Не знаю, сознательно или интуитивно, но авторы сериала отразили картину мира очень близко к правде. Освободить призрака можно, если сжечь его тело. И я очень хочу освободиться и родиться вновь. Хоронить меня будут завтра. У тебя, Алексей Михайлович есть все шансы помочь моей душе.
Трубников сделал усилие и прокашлялся. По своему желанию.
– А-а-а-а-а-а! – прокричал он, потому что хотел этого. – Твою ж мать, что это было?
Звуки из гортани выходили именно те, которые он и хотел произнести.
– Твою… нет, ну мне точно к невропатологу или психологу нужно. Или к обоим.
Дрожащими руками нотариус открыл бар, достал початую бутылку виски, налил себе полный стакан и залпом его осушил.
В голове почти сразу же зашумело.
– Спать, – приказал он сам себе. Быстренько помыться и спать. А то работа меня точно дураком сделает…
***
Как только Алексей Михайлович уснул, в сон к нему пришел Виктор Воронков.
– Извини, мы не договорили, – сообщил он, появившись напротив нотариуса, которому снилось, что он висит посреди бесконечной пустоты, наполненной истрепанными, изувеченными, сошедшими с ума душами, – только разбираюсь с этими энергетическими потоками. Мне не всё еще понятно. Не всё соответствует тому, что встречалось в книгах при жизни.
Трубников не знал, откуда ему известно, что беззвучно вопящие души, вьющиеся в этой бесконечности, сходят с ума, но он почему-то был уверен в этом.
– Вот здесь мы и остаемся до скончания веков, если современные обряды проведены правильно, – сообщила душа Воронкова. – Постепенно сходим с ума и растворяемся в вечности.
Трубников несколько раз обернулся, но повсюду, насколько хватало взгляда, происходило одно и то же. Души корчились, беззвучно кричали, извивались и метались из стороны в сторону.
– Страшно, правда? – спросил Трубникова Виктор.
Трубников кивнул.
– Видела б Анька это, не стала бы вытворять таких глупостей. Она хорошая баба. И не дура. Только атеистка. Ей по большому счету насрать, что там после смерти. Она вообще ни во что потустороннее не верит. И пришла к тебе сегодня просить подделать документы по зову сердца, потому что действительно верила, что делает как лучше, – призрак Воронкова хлопнул себя по лбу. – А, ты ж не в курсе, наверное! Она, когда проснулась и увидела, что я того, – Воронков скорчил смешную гримасу, – спокойно оделась, достала мою копию завещания и пошла к тебе. Решила все вопросы с тобой, как посчитала нужным, потом вернулась домой, разделась и лишь тогда взялась за телефон. Сказала, что мы долго не спали, что проснулась поздно, а я труп. И ей поверили.
Призрак тяжело вздохнул, оглядывая окружающее пространство, а затем продолжил:
– Я её не виню. Она как лучше хотела. Но ты… Ты же представитель, так сказать, закона. И перешагнул его. Неужели из-за денег? Или потому что тебе Аньку хотелось? А может, из-за всего сразу?
Трубников слушал призрака и не знал, что ответить. А Воронков всё говорил, говорил, говорил…
***
Проснулся нотариус совершенно разбитым. Голова была тяжелой, а тело измотанным, будто всю ночь Трубников таскал один и тот же мешок с картошкой на пятый этаж и обратно.
– Будь он неладен, этот вискарь, – пробормотал мужчина, доставая из аптечки анальгин.
В голове его таяли обрывки сна. Он помнил, что снилось ему нечто, связанное со вчерашним днем, но что именно, сказать бы не смог.
Списав всё на вчерашнюю усталость и алкоголь, Трубников позавтракал, выпил кофе, оделся и, спустившись во двор, сел в припаркованную возле подъезда машину.
Повернув зеркало заднего вида так, чтобы взглянуть на себя и оценить степень помятости, Алексей Михайлович увидел в отражении не себя, но Виктора Воронкова.
– Мы не договорили, – сообщил ему голос в собственной голове.
В памяти нотариуса, словно гигантское полотно, мгновенно развернулся сегодняшний, казалось бы, забытый сон.
– Если я не сошел с ума, то чего ты от меня хочешь? – устало и безэмоционально спросил Трубников.
Голос в голове замолчал. В отражении снова был Алексей Трубников. День прошел как обычно: клиенты, подписи, печати, разговоры.
А возвращаясь с работы, Трубников заехал в строительный магазин, чтобы купить алюминиевую канистру.
***
Наряд, выехавший по вызову кладбищенского сторожа, всю дорогу шутил о том, что мужик, дескать, допился до белочки, а теперь ему мерещатся вурдалаки, сшибающие кресты с могил. Но встретивший их у ворот кладбища сторож впечатления запойного пьяницы не производил. Он был трезв и до смерти перепуган.
– Я, ребятушки, сам к нему не пойду, – торопливо объяснял сторож. – У него с головой не порядок, это точно. Он кресты со всех свежих могилок в кучу собрал. И одну сегодняшнюю раскапывал уже, когда вы подъехали. У него лопата, а я чего… мне даже ружья не положено. А если б и было ружье, как в живого человека стрелять?
Пройдя вслед за сторожем, патрульные вышли в ту часть кладбища, где располагались свежие захоронения и в свете луны, милостиво выглянувшей из-за туч, увидели измазанного в земле человека, взгромождающего тело на гору из крестов.
– Мужик, – прокричал один из ППСников, – ты чо творишь?! Отойди нахрен!
– Вы не понимаете! Я обещал! – прокричал мужчина, схватив канистру и принявшись поливать кресты с лежащим на них телом. – Я должен! Иначе он не оставит меня в покое!
– Прекрати, мужик! – прокричал второй полицейский, доставая пистолет из кобуры.
– Я обещал и соврал! – прокричал мужчина, отбрасывая канистру в сторону и чиркая зажигалкой.
– Ты чо творишь, дурак?! – заорал полицейский, стреляя в воздух. – Последний раз предупреждаю!
– Я обещал! – вновь прокричал безумец.
И в следующее мгновение импровизированный костер из свежих крестов, с лежащим на нем телом, вспыхнул.
©VampiRUS
