Сумка, которую я собиралась купить, стоила почти двести евро — большие деньги для страны, экономика которой просела почти на двадцать процентов, и для меня, потому что моя личная экономика просела тоже, хоть и не так драматично. Я долго думала про эту сумку, и про то, что три таких — это минимальная зарплата в Португалии, и как глупо тратить на два сшитых вместе куска кожи такие деньжищи, тем более, что от тех кусков кожи, с которыми я благополучно существую сейчас, эти отличает только логотип — скачущая лошадка.
С другой стороны, сумка все равно нужна, и уж лучше я потрачусь разок и забуду об этом на ближайшие двести лет, им же, которые с лошадкой, сносу нет… В общем, обычные размышления прижимистой женщины, которая пытается при помощи рацио оправдать обычный каприз. Ясное дело, оправдала.
И вот захожу я в магазин, пардон, флагманский бутик, и навстречу мне стремится красивая продавщица, пардон, стилист-консультант. И все как в старые добрые доковидные времена, когда ничто на свете, включая войны и эболу, не могло помешать великому таинству шопинга. Она что-то говорит, и я, хоть точно знаю, что куплю, улыбаюсь этой минутной безмятежности.
Это все из другой жизни — ласковое журчание продавцов, шуршание дорогой упаковочной бумаги, плотные пакеты с ленточками…
— Извините! — настойчиво повторяет продавщица. — Вы не можете пока войти.
— Чего?
— Правила запрещают более двух покупателей одновременно. Вы могли бы подождать на улице?
На улице. У входа. Под палящим солнцем, а могла бы и под дождем, чего там. Подождать за дверью чтобы получить возможность потратить прилично денег на… на сумку. Ага, щас.
— Спасибо, — говорю я. — Вы только что сэкономили мне две сотни.
Я пожалела об этом раньше, чем закончила говорить — потому что продавщица ни в чем не виновата. Не она придумала эти правила, она просто продает сумки, и это не самый легкий труд в мире. Но я еще не забыла, что такое свобода и чувство собственного достоинства, и никакое сочувствие в мире не заставит меня торчать на пороге. Потому что это унизительно.
Так я думала, шагая по улице, выбирая место для обеда, надевая маску, чтобы пройти к столику, подставляя руки под дезинфектант, снимая маску, чтобы съесть комплексный обед, надевая маску, чтобы выйти на улицу — да, я думала о свободе, от которой мы отказались также легко, как я от сумки с лошадкой.
Мы удивительно быстро обрели новые бытовые привычки, но еще быстрее — привычку к покорности.
Ведь мое показательное для самой себя выступление в бутике, оно же ничего не значит. Ну не пойду я на концерт. Не куплю сумку. Маникюр даже не сделаю, бог с ним. Потому что неохота ждать, неудобно два часа сидеть в маске, да и вообще, все это противно и унизительно. Чего бы тут не попеть голосом Кипелова: «Я свободен».
Но когда речь идет о базовых потребностях, я смиряюсь. Купить еду, получить нужный документ, переместиться из точки А в точку Б — обычные дела обычной жизни физически неосуществимы без подчинения существующим правилам. Кто их придумал, на каком основании ввел, сколько в них смысла — неважно. Проще подчиниться.
А дальше, что называется, только под горку. Конечно, ты, незнакомый чувак, можешь измерить мне температуру, или для чего там ты направил мне в лоб этот прибор. Подумаешь, температура — мне же надо зайти в фитнес-зал, который я оплатила на год вперед.
Разумеется, я позволю другому незнакомому чуваку залезть мне в носоглотку, получить образец моей ДНК, изучить его, сделать с ним, что ему заблагорассудится — мне же нужна справка, чтобы сесть в самолет. И чтобы из него выйти.
И я не буду в претензии, когда в эту справку сунут свои носы чиновники, хотя год назад это была закрытая информация, персональные данные, претендовать на которую могли только врачи, причем не фельдшеры в стамбульском аэропорту, а те, которых выбрала я сама.
Я ненавижу дезинфектант, мне не нравится, как после него пахнут мои руки, но я покорно подставляю ладони. Я больше не решаю, чем пахнет моя личная собственная кожа — это решает кто-то другой.
Я больше не могу сказать «Не ваше собачье дело» в ответ на вопрос «С кем вы контактировали в последние четырнадцать дней?» И вы не можете. И никто не может, если хочет сохранить хотя бы иллюзию нормальной жизни. И проще согласиться, чем объяснять, почему я не хочу, чтобы мне измеряли температуру. Да и не объяснишь, не пустят — и иди доказывай, что не имели права, и все это незаконно, и деньги заплачены, и вообще произвол. Кому доказывать? Судиться с фитнесом из-за термометра? Или — «чик», у вас 36,2, добро пожаловать. Секундное дело.
Да, настроение общества неуклонно меняется, и, кажется, «карантинщиков» уже совсем не большинство. Разговоры о «второй волне» повергают в панику «не только лишь всех», страх умереть от новой чумы, загнавший человечество под лавку весной этого года, уже не всемогущ и всеобъемлющ. Но на смену ему пришел страх другой: опять закроют. Опять посадят по домам. Опять карантин, опять «меры».
Мы боимся не болезни — теперь мы боимся того, что нас снова начнут от нее спасать.
И лично я готова на многое, чтобы этого избежать: вот моя маска, мои руки, мои анализы и список моих контактов. Вот мышца, а то вена, колите вашу вакцину, хоть бензин колите, только оставьте меня в покое, дайте работать и жить.
Если вдуматься, это гениально: я сама, своими руками отдаю то, что составляет мое неотъемлемое право — ради того, чтобы получить то, что… тоже есть мое неотъемлемое право. Наша приватность, наша свобода, наша частная жизнь — в обмен на возможность работать. Не сидеть на шее у государства, а работать и платить налоги.
Это больше не бесплатно — право работать без постоянно висящей угрозы нового карантина.
В определенном смысле «ковидная» ситуация сентября куда хуже и страшнее, чем в марте. Тогда у нас был страх, но была и миссия: позаботиться о других, спасти жизни, цивилизацию и гуманистические ценности. Тогда мы принесли в жертву привычное — ради большой и красивой цели. Несмотря на закрытые границы и карантин мировое сообщество вроде как даже сплотилось — общий страх, общее горе, общие надежды на вакцину. Каждый из нас, ну почти каждый, чувствовал себя частью чего-то большего. Частью Человечества — с большой буквы Ч.
А теперь мы — стадо более или менее покорных овец. Которые отдадут все, что имеют, и даже не за травку посочнее, а за то, чтобы с них сняли шерсть. Вот наша новая привычка и наша новая реальность.
И не надо нам бояться вакцинации, чипов и прочей научной фантастики. Ковида, впрочем, тоже. Мы инфицированы куда более жуткой штукой — вирусом покорности. Вспомните день, когда вы впервые подумали: «Да нет в моей медицинской информации никакого секрета». День, когда вы решили, что в контроле и запретах нет ничего страшного, что ограничения нужны, что слово «права» неуместно в мире, захваченном вирусом, что мы все вернем, когда победим.
Вот тогда вас и укололи.
