Панкратов ел борщ с таким видом, будто решает уравнение Шредингера. На лбу морщинки, брови нахмурены, в темных зрачках злость к тайнам вселенной и калориям, которые он обязан усвоить.
Чуть в стороне от стола сгрудился персонал станции, почти в полном составе, сорок семь человек. Они смотрели на Панкратова с сожалением, надеждой и еще чем-то неуловимым в глазах: то ли страхом, то ли радостью – “хорошо, что не я!”
Подбежала Танечка, покачивая собранными в хвост темными волосами, принесла на фарфоровом блюдце порезанные рядком ломтики белоснежного сала – только из морозилки, еще не подтаявшие.
– Ешь, ешь, – подпихнул блюдце начальник станции Косаченко. – Там по Цельсию к пятидесяти подходит, одной амуницией не спасешься. Надо, чтобы и изнутри, так сказать…
Он собрал ладонь в кулак и тряхнул им в воздухе. Щеки начальника станции с готовностью вздрогнули. Он крякнул, посмотрел на тех, кто стоял за спиной, достал из-за пазухи фляжку. Налил в пластиковый стаканчик.
– Вот это еще… Чуть-чуть…
Тут же подскочил Шварц, станционный эскулап.
– Это не надо!
– Надо, – отпихнул его Косаченко. – Самую малость, для храбрости.
Строгий и педантичный, как все немцы, Шварц не решился в этот раз настаивать, отошел в сторону.
Через несколько минут Панкратов оставил пустые тарелки, перевел дух.
– Чаю! – крикнул начальник. – Ну, где там?
Снова появилась Танечка, бегом подлетела к столу, поставила стакан с крепко заваренным чаем, в котором плавало сразу две дольки лимона. Панкратов с благодарностью посмотрел на официантку, кивнул. Она улыбнулась ему в ответ, но как-то вымученно, покосившись на начальника.
– Ну, Андрей Ильич, по десятому кругу объяснять не стану, – Косаченко присел рядом, зачем-то собрал в кучку крошки на столе. – Сам все знаешь.
– Знаю, – выдавил из себя Андрей Ильич, допил чай, съел одну дольку лимона – прямо так, с кожурой – вторую оставил в стакане. – Пойду. Чего время терять…
– И правильно.
Панкратов ни с кем не прощался. В сущности, он и не знал никого из этих людей. На станции оказался случайно, с инспекцией. Разве что официанточка обращала на себя внимание милой улыбкой и стройной фигурой. С ней бы он познакомился поближе!
Панкратов ухватил ее за ягодицу, когда проходил мимо. Танечка ойкнула, стрельнула серыми глазками. Никогда бы не позволил себе такой вольности, но теперь… Кто знает – может, это последнее эротическое переживание в его жизни.
Теплая одежда, шлюз, шахта лифта.
– Дальше не провожаю, – Косаченко хлопнул Андрея по плечу. – Держи связь!
Он поспешно развернулся и, кутаясь в оранжевый пуховик, скрылся в клубах пара, валившего из шлюза.
Теперь все. Один на один со стихией. Андрей поправил маску, закрывающую лицо от мороза, щелкнул кнопкой рации, проверяя ее работоспособность. Хотя – зачем ему связь? Сообщить, что все удалось? Или не удалось и требуется помощь? Но никто не придет, не поможет.
Кабина лифта дернулась, поползла вверх. Скорость подъема можно регулировать и Панкратов поставил на среднее значение, чтобы не затягивать процесс, но и не провоцировать слишком сильный поток воздуха, набегающий на кабину, врывающийся через щели ледяными струями.
Конструкция собрана из прочной, высококачественной стали, все узлы надежные, хорошо смазаны морозоустойчивыми синтетиками. Но при такой температуре скрежетало даже прочное и отлично смазанное. Врывалось, кажется, в самый мозг, давило скрипом и металлическим лязгом на перепонки, просачиваясь через уши зимней шапки.
После семидесятого уровня кабина вынырнула из нагромождения корпусов климатической установки, продолжила подъем по ажурной вышке, устремленной вверх на многие десятки метров. Вдалеке можно было разглядеть еще несколько таких же вышек, а между ними… Между ними величественно вздымались в небо представители уникальной местной экосистемы, которые и были причиной всех нынешних бед Панкратова: гигантские грибы планеты Конгелатио.
Один гриб лежал на поверхности равнины, полузасыпанный снегом. Старый, промерз и обледенел настолько, что ножка не выдержала, подломилась. Остальные еще держались, но изменение климата и слишком резкое похолодание не позволили им в этом году сформировать шляпки, дотянуться до слоя атмосферы, в котором споры подхватывались ветрами, поднимались еще выше и разносились по всей планете. Грибы вымирали.
– Черт, я даже не миколог, – ворчал Андрей, – Почему должен их спасать? И этот тоже хорош…
Он вспомнил трясущиеся щеки Косаченко и его непонятное для простого инженера желание помочь подосиновикам-подберезовикам.
– Нас же заклюют! – горячился начальник станции, – Ты же знаешь зеленых. А Ксеноформнадзор с их распоряжениями и инструкциями? “Оставление в опасности уникального инопланетного вида”! Меня снимут, этих разгонят к чертовой матери…
За своих он переживал, надо отдать ему должное. Никого ведь не пустил на вышку, ну и сам, понятное дело, не полез. А Панкратов что? Панкратов человек посторонний, да еще ксенобиолог, прибывший с инспекцией. Ему, как говорится, сам бог велел…
Андрей оглянулся. Сквозь решетку лифтовой кабины были видны тонкие белесые нити, оплетающие конструкцию вышки. Они не касались подъемных механизмов лифта, будто знали – что можно трогать, а что нельзя.
Последние несколько лет у них симбиоз с человечеством. Впрочем, не столько с человечеством, сколько с его постройками. Ведь по вышке легко дотянуться до нужного слоя атмосферы, не формируя при этом ствол. А там уж, на самом верху, останется только шляпку соорудить!
Шляпку-то гриб соорудил, но, по словам того же Косаченко, замерз. Не раскрылся. На других вышках грибы и этого не смогли. Похоже, что здесь последний и теперь Андрею предстоит самому вспороть его верхушку, выпустить на волю потомство, которое, глядишь, долетит до более теплых регионов и сможет еще дать побеги.
– Ну что там у тебя? – зашипело в рации.
– Поднимаюсь. Уровень сто девяносто.
– Добро…
Кабина как-будто замедлила подъем. То ли так запрограммировано, то ли КПД электромоторов на высоте уменьшился. Здесь было совсем, до безобразия, просто отчаянно холодно! Пожалуй, Косаченко прав: если бы не болтающийся в брюхе горячий борщ, жирное сало и сто грамм водки, одна амуниция Панкратова бы не спасла. А так у него есть еще минут двадцать-тридцать до окончательного замерзания.
Лифт скрипнул в последний раз и остановился. С усилием сдвинув в сторону решетку, Андрей вышел на заиндевевший балкон, поднял голову вверх. Последний сегмент вышки не обслуживался подъемником, надо ползти самому, по лестнице. Туда, где над переплетением стальных балок раскинулась на несколько метров в стороны шляпка гриба.
– Чтоб я еще раз… Согласился… Пусть премию…
Андрей размеренно переставлял ноги, упираясь в лестничные перекладины, хватаясь руками – левой, правой… На полпути остановился, боязливо посмотрел вниз. Но это оказалось не страшно, потому что внизу почти ничего не видно: корпуса климатической установки занесло снегом и они сливались с белой пустыней, да еще и ветер гнал мутную взвесь снежинок, ухудшая видимость.
Потянул руку, чтобы схватиться за следующую перекладину. Рукавица не сразу оторвалась от металла, будто примерзла к нему.
– Что за ерунда?
Панкратов взглянул на укутанную в синтетику пятерню. “Не может такой материал к железу липнуть, даже при самом сильном холоде!” На рукавице ветер трепал несколько белесых нитей.
– Тьфу, зараза!
Внимательнее осмотрел лестницу. То, что ему сначала виделось намерзшей шубой, на деле оказалось мицелием. “Ладно, брат. Потопчусь по тебе, ты уж не обессудь!” Но с каждым шагом рукавицы и ботинки липли к лестнице все сильнее. В какой-то момент Панкратову пришлось с таким усилием отрывать руку от перекладины, что он чуть не потерял равновесие. В страхе прильнул к лестнице всем телом. Дождался, пока уймется сердцебиение, успокоился. Хотел двинуться дальше, но… Оторваться уже не смог.
Дернулся в одну сторону, другую… Будто веревками привязали!
– Мать твою, так-разтак!
Краем глаза заметил движение, замер. Нити мицелия шевелились. Ползли к нему, обхватывали, плотнее притягивали к железке, и, кажется, нащупывали прорехи в одежде, чтобы попасть внутрь, добраться до живого, теплого организма.
Первой мыслью Панкратова было связаться с начальником, но он ее сразу отбросил – не поможет ему Косаченко. На себя надо рассчитывать, только на себя! Но что делать? Обездвиженному, на морозе, который убьет его в ближайшие полчаса?
– Дурак! – заорал он что есть мочи, – Я же помочь тебе хочу! Споры твои гребаные из шляпки выпустить!
Дернулся со злостью и вдруг почувствовал, что хватка гриба ослабла. Подождал еще несколько секунд, потянул руку и смог оторвать ее от перекладины. “Он что, услышал меня? Понял?” Ученый в Андрее Панкратове протестовал против этой мысли, но реальность доказывала, что гриб действительно понял его и отступил.
“Ладно, потом будем анализировать и разбираться”. Резво подтянулся на полметра выше, еще на полметра и еще… Через минуту ксенобиолог уже был под самой шляпкой. Осталось довести дело до конца и спускаться вниз, но Андрей медлил. Почему? Он сам не мог себе объяснить.
“Что случится, когда я вскрою его? Споры разлетятся во все стороны, попадут и на меня. Это не опасно?” Он удивился тому, что раньше эта мысль даже не приходила в голову.
– Косаченко, вы на связи?
В эфире что-то щелкнуло пару раз, потом раздался хриплый голос:
– На месте. Как ты? Дополз?
– Я наверху. Хотел спросить… Вы наблюдали характер распыления спор? Они… Как бы… Сразу подхватываются, или оседают? Или еще что?
– Панкратов, милый, режь его и спускайся! Потом все обговорим!
Андрей отключил связь.
– “Режь его”, как же… Не ему резать-то…
Мгновение он сомневался, потом, повинуясь сиюминутному порыву, сдернул рукавицу и протянул голую руку к грибной мякоти, нависающей над ним. Она была очень холодной, но податливой, не промерзшей до конца. Андрей закрыл глаза и снова в его сознании требовательным набатом прозвучало – “режь”! Он вздохнул. А в голове опять: “Режь! Освободи нас!”
Ксенобиолог отдернул руку. “Это не моя мысль”. Страх боролся в нем с любопытством, но первый был обречен, ибо Андрей Панкратов ученый, всегда им был, с самой школьной скамьи. И он снова протянул руку, хоть ладонь уже ломило от мороза и велико было желание спрятать ее в рукавицу.
“Что ж ты сомневаешься? Сделай доброе дело!”
Андрей медленно оглядел шляпку гриба, раскинувшуюся над его головой. Кровь пульсировала в висках, в то время как ступни ног уже немели. Его время было на исходе.
“Я не отпущу тебя, пока не разрежешь!”
– Вот как? Не отпустишь…
Быстро надел рукавицу и стал спускаться, так и не закончив то, ради чего совершил трудный подъем. Щелкнул передатчиком.
– Косаченко, сколько раз вы присутствовали при раскрытии шляпки? Никто не пострадал от спор? Вообще у людей были прямые контакты с грибами?
В эфире шипело, и, хотя никто не отвечал, Панкратов знал, что его слышат. Наконец раздался голос:
– Ты что, спускаешься? А споры?
Андрей понял, что на его вопросы начальник станции отвечать не собирается.
– Со спорами и всем остальным будет разбираться специальная комиссия!
Он старался перескакивать через одну перекладину, как можно меньше держась за них руками. И его совсем не беспокоила опасность свалиться вниз, в бездну. Гораздо больше Панкратов боялся прилипнуть.
Прилип он уже в самом низу, за пару ступенек от балкона. Причем успел оторвать правую руку, которая теперь висела в воздухе, но вот левая и обе ноги уже были охвачены белыми нитями, которые тянулись к туловищу, оплетали его, притягивали к лестнице. Он чувствовал, как что-то щекочет его запястье, проникая в щель между манжетой и рукавицей.
“Куда же ты? Я ведь сказал, что не отпущу”.
Андрей хотел снова включить рацию, но побоялся нажимать кнопку на груди, не хотел рисковать свободной рукой. Слова тем временем продолжали сами собой появляться в сознании ксенобиолога.
“Они тебе не помогут. Да ты и сам знаешь. Все они – часть меня. Уже давно, несколько недель”.
– Так уж и все?
“Заражены спорами. Сам я, конечно, проверить не могу, но начальник станции проверял. Знаешь, что такое система опознания свой-чужой? Так вот здесь похожий механизм. Сознание зараженного не может распознать и использовать для вербального контакта одно слово – человек. Простой механизм, эффективный”.
Андрей смотрел, как теплый воздух рывками выходит сквозь фильтр его маски, мутным облачком разлетается на ветру. Что ж, скоро он перестанет дышать.
– Я наверх не полезу. Людей нехорошо захватывать. Понимаешь? Надо было договариваться. А теперь… Теперь я тебе не помощник.
“Глупый, ты же умрешь”
Андрей кивнул и подумал: “вместе умрем”.
Уже погружаясь в холодный сон, он умудрился нажать на кнопку.
– Косаченко… Слышь?
Щелчок.
– Слышу.
– Скажи… Скажи – человек.
Несколько мгновений эфир шипел, оставаясь без ответа.
– Не понял тебя, повтори.
Панкратов криво усмехнулся, закрыл глаза.
Ему снилось, что он бежит по зеленому лугу. Дальше – обрыв, за ним песчаный пляж. С шумом накатываются пенистые волны, от них веет прохладой, пахнет соленым. Здесь он родился. Это северное море, Белое. Но даже оно может быть ласковым, когда короткое лето согревает суровые поморские берега.
Он падает в траву. Ему хорошо. Воздух набегает теплыми волнами…
Панкратов открыл глаза. Стекло маски покрылось инеем, ничего не видно. Но рядом с ним кто-то есть, чей-то размытый силуэт. Человек?
– Ну-ка, вставай!
Голос доносился словно издалека, но Андрей понял, что это из-за маски и шапки. Удивительно, его тело будто и вправду обдувалось теплым воздухом. Галлюцинации? Нет, это на самом деле.
Неизвестный наклонился, провел рукой по стеклу, смахивая снежинки, улучшая обзор. Почти прижался к андрюхиной маске своей. Он увидел сквозь двойной слой стекла серые глаза.
– Будешь еще меня за жопу хватать? – глухо донеслось до него.
Панкратову хотелось засмеяться, но не хватило сил.
– Буду… Скажи…
– Человек? Это хотел услышать? Могу хоть десять раз повторить – человек, человек, человек… Только ты вставай!
Танечка помогла ему подняться, отсоединила от комбинезона Андрея какой-то шланг, тянущийся к гудящей коробке, похожей на кошачью переноску. Подхватила ее за ручку.
– Пригодится еще.
Они вошли в лифт и официантка крутанула рукоять управления на спуск, максимальная скорость.
– Почему мне такую не дали? – он легонько пнул “переноску”.
– Понятно, почему. Чтобы замерзал и некогда было бы тебе раздумывать о судьбах мира. Или чтобы ты, в крайнем случае, насовсем там околел, наверху. А ты, как я погляжу, это и собирался сделать.
Ноги и руки начинали отходить, их больно кололи тысячи игл. Андрей морщился и одновременно радовался, что девушка не видит его перекошенную от боли рожу.
– Как смогла? Не попасть под контроль?
Она едва заметно пожала плечами.
– Случайно. Проспала после смены долго, как раз когда… Меня, видимо, упустили из виду. Потом вижу – люди вокруг странные. Косаченко зачем-то вопросы дурацкие задает и кто неправильно отвечает, того к себе в кабинет. А у них перед этим эксперимент намечался, со спорами гриба. Сложила два и два… По вопросам начальника догадалась, какое слово они не произносят. Прикинулась своей. Три недели так жила, каждого боялась, кто еще недавно другом был, или просто знакомым. Пока ты не прилетел!
Повернулась к Панкратову и по ее серым глазам, скрытым маской, он понял, что девушка улыбается.
– Меня они еще долго не хватятся, а про тебя думают, что ты все – кирдык! – она провела по шее ребром ладони. – Рацию я отключила, уж извини. Чтобы ты случайно признаков жизни им не выказал.
Он посмотрел на правую сторону груди, где варварски, вместе с куском ткани и проводом была вырезана кнопка связи.
– Хорошо, что температура еще ниже упала, почти до шестидесяти, – продолжала Танечка.
– Почему?
– Гриб совсем замерз. А то бы не отдал тебя, крепко к лестнице примотал.
– Как же ты?
– Твоим аксессуаром, – она показала сверкнувший череповецкой сталью нож. Именно этим “аксессуаром” Андрей и собирался вскрывать шляпку.
– И куда мы теперь?
– На семидесятом уровне сойдем. Там есть служебный переход, по которому до ангара с челноками дойти можно. Позаимствуем один.
Андрей, только что вернувшийся с того света, долго смотрел на Танечку. На ее неуклюжий комбинезон, скрывающий изящную фигурку. На тяжелый обогреватель, похожий на кошачью переноску, который она самоотверженно выкрала, приволокла ради него на вышку и сама же теперь тащила, не прося о помощи. “Человек” – подумал ксенобиолог Андрей Панкратов и сжал зубы, стараясь не допустить подступившие слезы.
