Когда я был маленький, я видал Владимира Ильича Ленина. Было мне тогда лет девять. Случилось это у инженера-механика Путиловского завода Каплана Ефима Иннокентьевича в его квартире на улице Слуцкого (быв. Таврической). Инженер Каплан жил в старом особняке почти у самого Суворовского проспекта в квартире с видом на Николаевскую военную академию. Соседом его был писатель Ремизов, с которым Каплан часто сиживал за шахматами после рабочей смены. И надо признать, почти все время ему проигрывал. (Кто кому? Уточнить).
С Песков через Большеохтинский мост ходил трамвай 10-й номер. Мы приехали с мамой. Нас с Каплан ничего, в общем-то, не связывало. Мама была сослуживицей супруги Ефима Иннокентьевича. Мы прошли через Тульскую улицу к Таврическому саду, и уж от него – к особняку в стиле классический модерн, где жили Каплан. Облицовочный кирпич, изразцы, гнутые окна и решетка, которую не успел выломать пролетариат; настоящий модерн – явление довольно редкое в Ленинграде. Перед фасадом умирали два чахлых деревца. Листва то ли опала, то ли еще не проросла, то ли вообще не собиралась.
Праздновали юбилей Ефима Иннокентьевича. Сколько лет – я уж и не помню; детям все взрослые с определенного возраста кажутся стариками. Смутно припоминаю, что мы там ему подарили, кажется, самовар. В гостиной стоял огромный стол, за которым сидели приглашенные, человек десять. Я изредка подходил к столу, и мне что-либо с него перепадало, какой-нибудь кулич или засахаренный фрукт. Все кого-то ждали. Именинник иногда вставал из-за стола и подходил к окну, нервно доставал портсигар, вынимал из обоймы папироску, стучал ею о крышку, и вставлял в портсигар обратно.
Мама беседовала с женой юбиляра, Идой Павловной, женщиной редкостной красоты. Ее изящная, точеная фигура, изогнутая в декадентской позе, на всю жизнь отпечаталась в моей памяти. Ида Павловна напоминала мне белую шахматную королеву. Волосы цвета спелой ржи, небрежно стянутые огромным серебряным гребнем, спускались на облегающее стан длинное платье цвета топленого молока, сливались с ним. Вытянутой ступней ноги, закинутой на другую ногу, она дирижировала в такт музыке, исторгаемой граммофоном. Тонкие пальцы рук крутили вокруг вилки салфетку. Она меланхолически кивала маминым словам. Я видел Иду Павловну уже не в первый раз, но только в этот день, кажется, начал понимать, что влюблен в нее. Подходя к столу, я хотел оказаться поближе к ней.
За стол дети не приглашались. Время я проводил с сыном Каплан, моим ровесником, в небольшой комнате, кажется, спальне, где он мне показывал разные вещи. В том числе и по секрету – водолазный шлем, так называемую неполную трехболтовку, который заинтересовал меня больше прочих вещей. С восторгом и благоговением я разглядывал лежащую на кровати тяжеленную медную каску с иллюминаторами – спереди и по краям, с ручкой, вроде дверной – сверху шлема, с болтами, должными крепить устройство с подводным костюмом. Чудесный атрибут морского костюма настолько привлек мое внимание, что я никак не мог от него оторваться. Силачи-водолазы полностью заняли мое воображение; я уже видел море, чувствовал запах водорослей и слышал чаек. Я крутил иллюминатор, с трудом завинчивая тяжелую резьбу. Я пытался поднять шлем и даже взгромоздить на голову.
Вдруг раздался звонок, все гости всполошились и пошли к дверям, я сидел в комнате один. Шлем остался на кровати. Сейчас или никогда. Я взял его и с трудом водрузил на голову. Будто сверху на меня взгромоздили ведро с кирпичами. Огромная тяжесть навалилась на плечи и шею. Я поднялся качаясь. Стоять было тяжело. Удивительно было разглядывать комнату изнутри водолазного костюма. Чтобы посмотреть вправо или влево приходилось поворачиваться всем телом, движения давались с трудом, как будто я уже находился под водой. Я чувствовал себя настоящим водолазом. Мне захотелось осмотреть затонувший корабль весь целиком. Я вышел на палубу – в гостиную.
- А кто это у нас такой? – услышал я веселый картавый голос откуда-то сбоку. - Откуда здесь, батенька, матросы? – следом раздался задорный смех.
Через мутное стекло я еле разглядел пегого коротышку с короткой бородой. Он быстро шел мне навстречу, широко разводя руки. Я поворотился от него. В запотевшем иллюминаторе с другой стороны комнаты стояла Ида Павловна; она с ужасом и отвращением глядела на меня. В руках ее была черная коробка. Мне стало ужасно неловко. Мне стало стыдно. Господи, каким нелепым болваном я выглядел в ее глазах! На ватных ногах я поплыл обратно в комнату.
- Боже мой! - вскричала мама.
Кругом страшно завопили.
Я думал, они кричали из-за меня, но ошибся. В ту же секунду раздался выстрел.
Пуля ударила в шлем с такой силой, что я оглох от звона в черепной коробке. Ощущение было такое, словно мне по ушам со всей силы шлепнули резинкой из рогатки. Заряд прошел по касательной и, только чиркнув по водолазной каске, впился в буфет. Забренчали осколки посуды. Я повалился на бок, трехболтовка потянула голову вниз. Меня спасла стенка рядом, вдоль которой я съехал шлемом, и которая смягчила падение.
Я грохнулся на паркет и, кажется, потерял сознание. Очнулся я скоро. С меня снимали медное ведро с кирпичами. Болела шея и голова. Я ничего не слышал, как будто в квартире выключили звук. Густо пахло пистолетным выстрелом. В углу гостиной беззвучно боролись Ефим Иннокентьевич и Ида Павловна. Каплан вырывал у жены револьвер. Ему на помощь бросилось несколько мужчин. Наконец, она отпустила оружие и беззвучно расхохоталась. Я во все глаза глядел на нее – зачем она хотела меня убить? Гости жались по стенкам, с ужасом глядя на стрелявшую. Мать сидела на полу около меня и, вглядываясь в лицо, настойчиво о чем-то вопрошала. Я ничего не слышал, и только качал головой из стороны в сторону. Ида Павловна была прекрасна. С распущенными волосами, в надорванном на плече платье, она смеялась и рыдала одновременно. У нее была истерика.
Ленин удрал из квартиры. Вприпрыжку. Гости были столь напуганы, что никто от Капланов не расходился. Все ждали чего-то ужасного, какого-нибудь публичного расстрела. Постепенно ко мне вернулся слух. Я слышал даже шепоты по комнатам, и негромкий плач старушек в коридоре. Иду Павловну арестовали минут через двадцать. В отверстую квартиру ворвались красноармейцы с ружьями и человек пять в кожаных куртках с маузерами. Всех переписали. Иду Павловну повели. Никто не думал им помешать. Ефима Иннокентьевича, сына и тещу заперли на кухне. Каплан надела пальто, заколола волосы, и пошла с конвоем. Я бросился им наперерез с криком: - Она не хотела меня убивать! Ведь, правда?
Меня отшвырнули в сторону.
- Простите, - сказала мне Ида Павловна, улыбаясь - Я целилась не в вас.
Спустя неделю нам прислали из чрезвычайки водолазный шлем, тот самый, – для меня в подарок. Слева медь была сильно процарапана пулей. Мать не хотела брать его, и я закатил истерику. Я испытывал странные чувства к этой вещи. Я ненавидел эту каску, потому что она был причиной ужасных событий: моей неловкости перед прекрасной женщиной, стрельбы и ее ареста. С другой стороны, этот медный предмет оставался той нитью, которая связывала меня с Идой Павловной. Касаясь шлема, я вспоминал о ней. А её образ все более и более волновал меня, часто посещая в пору юношеских мечтаний, сладких грез и первых эротических снов.
Игорь Поночевный
