Жена моя в детстве жила с родителями в коммунальной квартире. Две комнаты. А в двух других комнатах той же квартиры жила ещё одна небогатая семья - отец, мать и сын. Отец был инвалид, без ноги, потерял ногу ещё в детстве, подорвался на мине времён войны на окраине деревни где-то под Орлом. Мать работала корневщицей в заводской столовой. А сынок Вова был умственно отсталый.
Вова был дурачок весёлый и безобидный. В развитии своём он остановился где-то на уровне 7-летнего ребёнка. Любил играть с мальчишками в войну или в казаки-разбойники, любил леденцы "Барбарис" и собак. Собаки тоже Вову любили. И дворовые приятели. Потому что Вова делился с приятелями леденцами, а с собаками - тем, что приносил им в газетке или в пакете с маминой работы. Наберёт на кухне костей и объедков, мама ему в карманы барбарисок насыплет, Вова во двор приходит - вокруг него сразу толпа друзей и собак.
Вот только друзья вырастали и переставали играть с Вовой в войну. Хотя по старой памяти иногда угощались Вовиными барбарисками. Собаки тоже вырастали, но Вову любили не меньше, чем раньше.
Шли годы, Вова подрос и даже закончил специальную школу для умственно отсталых. Мама устроила Вову на свою фабрику грузчиком. Вова работал хорошо, вот только его зарплату в кассе получала его мама, потому что Вова мог на всю получку накупить пластмассовых пистолетиков, пистонов, цветных шариков и барбарисок. Или просто раздать рубли и трёшки всем, кто попросит.
К этому времени папа Вовы уже умер. Коммуналку в старом доме расселили; семейству моей жены дали квартиру в новом доме, и Вове с мамой тоже дали квартиру в этом же доме. Однушку. В этом доме многие фабричные получили квартиры. По старой памяти Вове с его старой мамой понемножку помогала семья моей жены.
Прошло ещё время. Много лет. Вова превратился во взрослого мужика с разумом семилетнего ребёнка. Его старая мама всё так же была приятельницей родителей моей жены.
А потом как-то быстро, за один год, умерли сначала мои тесть с тёщей, а потом и мама Вовы. Вова остался один.
Какое-то время ему помогали соседи (из тех, что ещё остались жить в том доме и помнили его мать), и моя жена в том числе. Но, как вы понимаете, у всех свои дела, свои семьи. И вытирать сопли постороннему взрослому дурачку желающих находилось всё меньше. Врач, у которого Вова состоял на учёте в психдиспансере, однажды вызвал мою жену и ещё одну соседку, поговорил с ними и попросил их помочь оформить Вову на постоянное местожительство в психоневрологический интернат. Чтобы там он получал необходимый уход и внимание. Они помогли собрать какие-то бумаги, и Вова уехал жить в больницу навсегда. На санаторное отделение. В его бывшей квартире поселились другие люди, а пенсия поступала на счёт интерната. Я не знаю, как это делается, да и не суть важно.
Я был в курсе всей этой истории, поэтому не возражал, когда жена ездила помогать Вове сначала домой, а потом и в интернат. Мало того, что был не против - я сам ездил с ней навещать Вову в интернате, раз в неделю, по субботам. Мы привозили ему бельишко, зубную пасту, мыло, цветные карандаши, пластиковые пистолетики, цветные шарики, пряники и барбариски, а на День его рождения жена пекла пирог с вареньем, и Вова угощал своих интернатских приятелей.
Так продолжалось около трёх лет.
Потом в силу жизненных обстоятельств у жены изменился график работы, мы продали машину и переехали в другой район. И стали посещать Вову не каждую субботу, а только от случая к случаю. Вова всё так же бурно радовался нашим приездам и гостинцам, но расставаться в конце свиданий стало трудно. Вова плакал навзрыд и просил нас не уходить. Мы убеждали, что скоро приедем ещё, но действовало это слабо. Так продолжалось где-то полгода.
А потом в один из приездов нас попросил к себе в кабинет лечащий врач Вовы. Он рассказал нам о том, что после каждого нашего приезда Вова сутки-двое не может успокоиться, плачет, ничего не ест и почти не разговаривает. Каждую субботу Вова с раннего утра висит на решётке окна, выходящего на входные двери его корпуса. Вова не ходит на обед и полдник, Вова дежурит у окна целый день. Вова высматривает нас среди посетителей и очень боится пропустить наш приход. Но приходят к другим, а к нему - нет... И Вова снова рыдает, не ест и не пьёт, и почти не разговаривает до среды. Примерно в среду его немножко отпускает, он успокаивается. А в субботу всё начинается снова...
И доктор очень попросил нас принять решение. Его слова: "- Я прошу вас либо обязательно и постоянно посещать Вову по субботам; либо, если это невозможно - отказаться от посещений вообще. Потому что вся наша терапия, всё наше лечение летит коту под хвост, когда Вова надеется, что вы приедете, а вы не приезжаете... Лучше будет сказать Вове, что вы уехали далеко и насовсем. А потом вы напишете ему письмо..."
Нас с женой сильно выбила из колеи эта беседа. Но через какое-то время мы поняли, что от посещений надо отказаться. Жена проплакала дня три, я тоже был не в своей тарелке... Потом мы поехали к Вове и пять часов разговаривали с ним о том, что больше не сможем к нему часто приезжать. Вова плакал, держал нас за руки и заглядывал в глаза. Всю душу перевернул... Вечером я напился. А жена снова проревела весь вечер.
После этого мы девять лет, раз в месяц, передавали ему посылки в интернат. Бельишко, мыло, барбариски и цветные шарики. А на его День рождения - приезжали к нему и привозили пирог с вареньем. И два раза в месяц жена писала ему письма. Отвечал Вова нечасто и неаккуратно - он вообще не особо любил писать и читать.
А две недели назад Вова умер. Ему было 57 лет. Его похоронили в ограде родителей.
А у нас с женой в жизни образовалась какая-то пустота. Всё у нас хорошо. Дочка, внучка, кошки, собаки, приятели, работаем, не болеем...А Вовы нет.
© Duuremaar
