Нет, сам-то я летать не боюсь, но лучше бы я тогда отправился на отдых ЭрЖеДой. Да хоть на собаках…
Как-то я летел в отпуск на море и в самолете был некий мальчик лет пяти, шести. Я его даже не видел, только слышал, но именно эти три часа полёта запомнились мне из всего двухнедельного, насыщенного зарубежного отдыха.
Но поначалу ничто не предвещало, как говорится. Все шло обыденно: пара часов задержки, дьютик, загрузились в аэроплан, сидим, преем, «когда уже взлетим?!», наконец, инструктаж от стюардесс и, тронулись.
Взлет и посадка – самые ответственные моменты, особенно когда под тобой отживший свое Ту-154 в состоянии плацкарты. Тужатся двигатели, самолет содрогается, помогает себе крыльями, но старичок упорно карабкается ввысь. Наконец, заняли эшелон.
Едва прозвучало: «Можно отстегнуть ремни. Приятного полета!» и все вздохнули, как этот мальчик громко, без предупреждения и слез заплакал: «Ааа!». Тошно завыл на одной громкой заунывной ноте. У меня нет музыкального слуха, но сдается, так воет волк в полнолуние, прежде чем отгрызть себе ногу в капкане, не иначе.
Но люди летели на долгожданное море и были в отличном настроении, миролюбивы, потому слышались шуточки типа «Дайте же ему грудь!». Через полчаса, и в шутку и всерьез уже предлагали дать пацану снотворного. Спустя час стало не до шуток.
Мальчик выл как залипший Витас: «Уаа!» и смолкать даже не думал. На мгновенье прервется, хапнет воздуха и опять за старое. Глотка луженая.
Из середины салона, семью с «запевалой» пересадили подальше, – в самое начало, – к перегородке за которой хозяйство стюардесс. Напрасно – пластиковая панель отлично отражала и усиливала звук, вой был слышен даже в туалете. Все оправившиеся, неизменно отмечали этот неприятный факт.
Стюардессы же с ног сбились: то плед им тащат, то минералку, пятое, десятое. А главное, – нихуя же не понятно, какие его террористические требования?! Немедля освободить Василису Прекрасную? Отмена в саду тихого часа? Вотум недоверия супу, импичмент манке? Дать порулить? Псикаблябля, может? Что?! Ваши условия? Молчит! В смысле – воет и воет.
Даже кликнули по самолету врача. Вдруг что-то серьезное? – перитонит, или зуб режется. Нашелся один, осмотрел и красноречиво развел руками, – маленький путешественник был здоров как семенной бык на пике формы!
А стюардесса всех успокоила: – Уважаемые пассажиры, не волнуйтесь! Ребенок просто устал... – говорит она.
Чего-чего, бля?! Можно поближе, и по буквам? Устал он… Не похоже!!
Не снеся несмолкаемого психотропного воя, ожидаемо сломалась пара-тройка детишек помладше, – заплакали навзрыд и наперегонки. А тогда уже запретили алкоголь на борту и унять нервы было нечем. Обстановка откровенно накалялась.
Кто-то уже требовал валерьянки, кто корвалолу, а кто вовсе посадить самолет в гористые, безжизненные ебеня внизу – нервы дороже лазурного моря и всё включено. Уже слышались призывы применить кляп к волчонку, а кто-то возопил: «Да окропите же его святой водой! Я заплачу три штуки! Окропите!» – до такой степени он всех достал. Поспрашивали – воды не нашлось. Ээ, не знаю, но возможно, святая вода штатно, не помешает на борту, а, «Аэрофлот» и др.,?
Тут настало время кормежки. Едва из-за шторки посунулась тележка со съестным, пацан резко смолк. Клянусь, я видел это! – многие истово крестились и без сил растекались в утлых креслах. Что это? – выдохся наконец-то, кушает? Чу! – по салону пронеслось разочарованное коммюнике: «Кушает, кушает...». Подкрепившись, он тут же сделал попытку взяться за старое с новыми силами.
А оставался ещё целый час лету. Если он продолжит, то после приземления, следовало смело пиздовать не в спа резорт, а в советский неврологический санаторий, лечиться доступным электричеством, простоквашей и вечерними танцами под Кобзона.
Но тут, мы угодили в длинную полосу сильнейшей турбулентности. Такой, что теперь сто раз подумаю, прежде чем лезть в самолёт или даже пересмотреть старенький боевик «Турбулентность»...
Наш сто пятьдесят четвертый буквально заходил ходуном, затрещал. Страшно затряслись, заскрипели кресла. Запрыгали столики, пассажиры, кладь в ногах. Застонала обшивка. Я сидел на самом крыле и закрыл форточку и глаза, чтобы не видеть, как оно вот-вот в пизду отвалится! Я горячо и истово задумался над своим поведением и жизненными ценностями, а главное, – нахуя мне море, если дома есть ванна?
Откровенно перебздевшие, пассажиры молчали и молились. К счастью, молчал и наш мучитель. Иначе, некоторые повредились бы рассудком от столь яркой прелюдии отдыха. Я, – наверняка.
Спустя пятнадцать-двадцать бесконечных страшных минут, все закончилось. Пацан молчал. Минута, три, десять. «Укачало, укачало… Спит… – несмело пронеслось по салону. – Тише, тише вы, блядь! Шш!». Остаток полета и посадка прошли по-человечьи. Никогда еще так искренне не аплодировал пилотам…
А. Болдырев
