В середине июня 1985 года, буквально за пару дней до нашего выпуска из училища, командир 7-й курсантской роты майор Белянин вызвал своего внештатного ротного писаря в канцелярию. Похоже, для разбора полетов? Судя по всему, Григория Николаевича давно уже мучили несколько вопросов, ответы на которые он хотел получить от своего помощника до тех пор, пока тот не уехал к новому месту службы.
- Дмитрий Александрович, думаю, как офицер офицеру, ты мне ответишь на парочку вопросов. Скажи-ка, дорогой, как получалось, что в понедельник, когда я выходил на службу, у ответственных по роте офицеров после выходных было меньше увольнительных, чем я им оставлял?
- Наверное, они отдавали их с возвратом в другие роты? – Задумчиво ответил будущий офицер Дима. – Или где-то теряли.
Видимо, такой ответ явно не устроил нашего ротного. В то, что кто-то мог регулярно терять увольнительные записки, он почему-то не верил.
- Дима… Колись!
- Это просто, товарищ майор. Помните, летом после третьего курса, когда все уехали в отпуск, у нас был ремонт казармы? Я остался тогда в рабкоманде. Красили стены. И что-то еще по мелочи. Вы тогда оставили ключ от сейфа в этом шкафу. Сделать дубликат ключа у меня не получилось. Но когда рабочие меняли батареи отопления, я попросил сварщика вырезать в вашем сейфе небольшое отверстие…
Дима подошел к большому двухсекционному сейфу ротного. Немного поднапрягся и чуть-чуть отодвинул его от стены. На задней стенке виднелось небольшое аккуратное отверстие, в которое легко могла полезть рука. Когда сейф стоял у стены, это отверстие было совершенно не видно – просто стена канцелярии была покрашена точно в такой же цвет, что и сейф.
Ротный лишь восхищенно присвистнул от такого авангардизма.
- Сильно!
После мгновенной паузы он продолжил задавать свои вопросы.
- Ладно, с этим понятно. А как получалось так, что иногда после выходных увольнительных записок оказывалось значительно больше, чем я оставлял ответственным офицерам?
- Товарищ майор, наверное, ответственные брали их в других ротах? Взаймы. – Ответил Дима.
- Дима. Не юли! Я уточнял, не брали. Так откуда же они могли у них взяться?
За день до выпуска это едва ли уже было военной тайной. Дима попросил ротного отойти чуть в сторону. Засунул руку в сейф, пошарил там. И достал из сейфа несколько увольнительных записок. Внимательно посмотрел на них. Выбрал две и протянул их ротному.
- Одна из них не настоящая.
Григорий Николаевич с удивлением начал крутить их в руках. Рассматривать на просвет… Увольнительные записки были абсолютно похожи друг на друга. Он протянул одну из них Диме.
- Эта?
Дима мотанул головой.
- Нет, вот эта.
А затем взял ластик, который лежал на столе у ротного, и начал стирать буквы на увольнительной.
Оказывается, бланк увольнительной записки, от первой до последней буквы, был нарисован обычным карандашом! Круглая гербовая печать – цветным.
Ротный только развел руками.
- Да, Дима, силён! Это ж, сколько времени нужно было потратить, чтобы нарисовать одну такую увольнительную?!
В ответ Дима пожал плечами. Словно время для него не имело ни малейшего значения.
- А в строевом отделе не пробовал договориться, чтобы тебе дали бланки?
- Пробовал. Не получилось. – С легким сожалением ответил Дима.
- А в училищной типографии?
- Не интересно это было. Интересно было нарисовать самому.
Ротный с восхищением покрутил в руках увольнительную записку. Чисто теоретически нарисовать бланк было возможно. Но нарисовать цветным карандашом круглую гербовую печать…
Возможно, для кого-то другого это и было нереально. Но не для Димы. Для нашего Димы не было неразрешимых задач. Мы тогда думали, что у него просто врожденный талант. Но на четвертом курсе, когда перед выпуском из училища мы стремительно пытались наверстать упущенное и пытались как можно больше узнать о военном деле, я совершенно случайно увидел в руках у Димы дореволюционный учебник по чистописанию. Это было более чем неожиданно! В совершенстве освоив написание современных букв, теперь он оттачивал свои навыки на старославянских буквах, от руки рисовал в своей тетради идеально точные геометрические фигуры, работал с цветом и оттенками.
Все это казалось нам тогда чем-то совершенно бесполезным. Но именного тогда я впервые задумался о том, что за Диминым мастерством стояли долгие часы кропотливого труда и тренировок. Ведь, как говорил мой друг и известный изобретатель Томас Эдисон: «Гений – это один процент вдохновения и девяносто девять процентов пота». Для меня, как будущего офицера и разведчика, стало откровением, что моя будущая работа – это не только вдохновение, не только подвиги и взлёты, но в первую очередь это тяжелый, солдатский труд. Это умение не перевоевать, а передумать противника. Выполнить поставленные боевые задачи и сохранить при этом жизни своих бойцов.
Да, мы тогда еще не знали, что в далекой древности, после битв и сражений японские самураи занимались каллиграфией и рисованием, творчеством и музыкой. Уже позднее, когда сами прошли не одну войну, мы поняли, что именно творчество и стремление к совершенству помогали нам пережить боль потерь, жить дальше и не сойти с ума от увиденного и пережитого на войне. И за этот урок мы были искренне благодарны нашему Диме.
