До того дня я жил счастливой и заурядной жизнью персонажей сериала «Семейка Брейди». Одиннадцатого сентября в стадесятиэтажное здание, где я работал, врезался «Боинг-767». Теперь я знаю, каково это, когда на голову обрушивается небоскреб. Ничего не поделаешь, это часть моей жизни. Никогда бы не подумал, что мне доведется узнать то, что я знаю сейчас.
Было ничем не примечательное утро. По вторникам я обычно выезжаю на встречи с клиентами и занимаюсь телефонными продажами. Я приезжаю в офис без четверти восемь, съедаю кекс с отрубями, выпиваю чашку кофе и собираюсь с мыслями в преддверии рабочего дня.
По правде сказать, я был в отличном настроении. Мы с несколькими коллегами стояли и трепались в мужском туалете. Мы только что начали делить восемьдесят первый этаж одной из башен Центра международной торговли с «Банком Америки», и они повесили объявление с просьбой содержать туалет в чистоте. «Только поглядите, — сказал кто-то из нас. — Еще въехать не успели, а уже срут нам в уши». Было примерно без четверти девять.
Внезапно нас тряхнуло, как при землетрясении. Все спрашивали друг друга: «Вы слышали этот грохот?» Нет. Даже не знаю, как описать. Все здание как бы тряхануло до основания. Знаете, как бывает в старых домах, когда налетает сильный порыв ветра и все балки скрипят? Представьте этот скрип и умножьте на тысячу. Нас всех сшибло с ног. Из одной кабинки, на ходу застегивая брюки, выскочил какой-то парень и спрашивает: «Какого хрена?!» Мраморные стены туалета треснули.
Сразу думаешь: «Похоже на газопровод». Грохнуло очень мощно и близко. Я открыл дверь, выглянул из туалета и увидел огонь.
Кругом кричали. Моя коллега Алисия не могла выбраться из расположенного по соседству женского туалета. Дверной косяк смяло, и дверь заклинило. Один из ребят, Арт, вместе с другим парнем начали выбивать дверь ногами, и в конце концом им удалось ее вызволить.
Стена коридора дала трещину длиной в половину футбольного поля, а лифтовый холл возле моего кабинета совершенно разворотило. Подойдя поближе, можно было посмотреть прямо вниз. На полу валялись горящие обломки стены. Все заволокло дымом.
Я знал, где лестница, потому что на ней обычно курили несколько моих коллег. Я начал кричать: «На выход! На выход! На выход!» Менеджеры призывали всех к спокойствию и порядку, а я кричал: «На лестницу! На лестницу!»
Мы в полном раздрае выбрались на лестницу. Кто-то был в шоке, кто-то плакал. Мы начали гуськом, в два ряда, спускаться, как во время учебной пожарной тревоги. Мой мобильник остался у меня на столе, но у моих коллег были телефоны. Я раз двадцать набирал жене, но так и не дозвонился. Дженни отправилась в Бостон со своей матерью и бабушкой и гостила у моей семьи. Наш сын был с ней. Бену было шесть месяцев. Связаться с ними было невозможно.
На лестнице нас успокаивала мысль о том, что происходящее не может быть правдой. Здание не может обрушиться. Через какое-то время, по пути вниз, мы немного приободрились. Да, мы понимали, что произошло что-то плохое, но пожар не слишком сильно беспокоит вас, когда вы находитесь тридцатью этажами ниже.
Я даже отпустил идиотскую шуточку. Я думал, что меня услышит только мой приятель Райан, но в этот момент люди как-то притихли, и я во всеуслышание сказал: «Райан, обними меня». А он такой: «Майк… Я не знал». А я говорю: «Ну, мы все вот-вот умрем, так почему бы не признаться перед смертью». Кто-то рассмеялся, но парню передо мной было не до смеха.
— Держите свои шутки при себе! — сказал он.
Я почувствовал себя паршиво. Если подумать, он, возможно, лучше меня представлял себе ситуацию. Да, я видел физический ущерб, но не могу передать вам, насколько я был тогда наивен.
Мимо некоторых этажей мы проходили, не останавливаясь; в других случаях приходилось ждать по десять минут. «Может, это бомба взорвалась?» — гадали люди. Но все мы потихоньку выбирались. Я не думал, что могу умереть.
На сороковом этаже мы начали сталкиваться с пожарными. «Спускайтесь быстрее! — говорили они. — Не волнуйтесь, внизу безопасно». Почти у всех у них были каменные лица. Оглядываясь назад, я понимаю, что они были до ужаса напуганы.
Когда мы спустились ниже тридцатого этажа, они начали приносить с верхних этажей раненых. У одного мужчины рубашка на спине сгорела, а на плече был небольшой ожог. У какой-то женщины было сильно обожжено лицо.
На двадцатом этаже один из пожарных спросил нас: «Кто-нибудь умеет делать искусственное дыхание?» Сертификата у меня больше нет, но меня учили этому в колледже, десять лет назад. Может, в команде «скорой помощи» мне и не место, но, если надо, я могу кого-то спасти.
И вот вызываюсь я и еще один парень. Мы помогли грузному пожилому мужчине, который спускался с тяжелой одышкой, и обводили глазами толпу: «Вам нужна помощь? Вам нужна помощь?» В помощи никто не нуждался. Лестница освободилась. Пора было идти. Тот другой парень пошел вперед меня. Мы шли довольно быстро.
Бывали когда-нибудь в Центре международной торговли? Там есть такой полуэтаж, откуда можно спуститься и под землей пройти в большой молл. Наша лестница выходила на этот полуэтаж. Оттуда открывался вид на соседнюю башню. Тогда-то я и осознал всю серьезность случившегося. Всюду на площади под башнями виднелись мертвые тела, и все они были изувечены. Сложно сказать, сколько их было. Может, пятьдесят. Быстро обведя глазами это зрелище, я остановил взгляд на разбитой голове молодой женщины. Помню, я закрыл лицо ладонью, лишь бы этого не видеть. А потом бросился бежать. Навстречу мне с другой лестницы высыпали люди. Я остановился и сказал: «Не смотрите наружу! Не смотрите наружу!» Окна были забрызганы кровью. Кто-то из прыгнувших упал очень близко к зданию.
Казалось, голова у меня вот-вот взорвется.
Я добежал до лестницы и спустился. Молл сильно пострадал. Наверное, из-за упавших обломков самолета. Окна были разбиты. Из спринклеров брызгала вода.
Я увидел Алисию — коллегу, которую заперло в туалете. На площади она видела то же, что и я, и находилась в шоке. Она плакала и шла очень медленно. Я обнял ее одной рукой. Там была еще одна женщина в таком же состоянии. Я обнял их обеих и сказал: «Пойдемте. Надо идти. Надо идти».
Мы пошли через молл к эскалатору, чтобы подняться назад на первый этаж и выйти на Черч-стрит. Какие-то спасатели знаками показывали нам, в каком направлении двигаться. Думаю, они старались увести нас как можно дальше от пожара и вывести к Черч-стрит и гостинице «Миллениум Хилтон».
Я добрался до подножия эскалатора и тут же услышал треск: «Трах!» И началось. Я со всех ног побежал вверх по эскалатору и посмотрел на восток, в сторону Черч-стрит и гостиницы «Миллениум». В гостинице были зеркальные окна, и в их отражении я увидел, как падает вторая башня.
Как описать звук, с которым огромный небоскреб падает прямо над вами? Звук был под стать зрелищу — оглушительное цунами из стройматериалов, обрушивающихся на мою голову. Казалось, они падают прямо на улицу, куда я направлялся.
Я развернулся и побежал назад в здание. Мной руководил чистый инстинкт. Мысли были такие: «Если я останусь на улице, то окажусь прямиком под градом обломков. Если побегу внутрь, то, возможно, они туда не попадут». Так что я развернулся и побежал в здание, побежал в молл, и тут все обрушилось. Я бросился на землю, во все горло крича: «О нет! О нет! Дженни и Бен! Дженни и Бен!» Не слишком-то оригинальная реакция, но больше я ничего не мог сказать. Я готовился умереть.
Взрыв был колоссальный, шум стоял неописуемый. Я заплакал. Сейчас мне сложно представить, что, когда я в ожидании гибели лежал на земле, слыша этот шум, умирали тысячи людей. Этот шум был последним, что слышали тысячи людей перед смертью.
После обрушения все мгновенно почернело. Знаете, как маленькие дети на пляже собирают в ведерко песок? Вот в такое ведерко превратился мой рот, нос, уши, глаза — все было забито пылью. Я сплюнул. Меня вырвало — главным образом от ужаса. Я ощупал себя: не ранен ли я? Могу ли двигаться? Я был цел и невредим. Кругом раздавались стоны. Всюду плакали раненые.
В этот момент я второй раз столкнулся со смертью лицом к лицу. Да, я жив. Но меня погребло под каким-то обломком, и все застилает дым и пыль. Вот сейчас-то я и умру, а такая смерть еще хуже. Умирая, я буду все осознавать. Я так и останусь в этой западне, медленно заполняющейся дымом, и меня найдут, как одного из жителей Помпей.
Я сидел, непрерывно думая о своей жене и сыне. Но это были совсем не те мысли, которые вызывали у меня фотографии Дженни и Бена на моем столе. Я стал представлять свою семью без меня. Я представлял, что никогда больше не смогу к ним прикоснуться. Вместе с мыслями о них ко мне внезапно вернулось самообладание: «Я должен попытаться выжить».
Я разорвал свою рубашку и повязал обрывки вокруг рта и носа, чтобы хоть как-то защититься от дыма. Я пополз вперед в кромешной темноте. Я понятия не имел, куда ползу, но не мог позволить себе сдаться. Меня до сих пор преследуют воспоминания об тех минутах.
Я увидел огонек. Не могу сказать, что я был счастлив, потому что я был в ужасе, но свет означал надежду.
К счастью, меня завалило вместе с одним из пожарных. Я добрался до этого парня и держался за него, как за последнюю соломинку. Он был совершенно измотан, но держал себя в руках куда лучше моего. Я все повторял: «Что же нам делать?» В голове у меня не осталось ни одной рациональной мысли. Я находился в режиме выживания. К примеру, я не рассуждал, что раз дым идет в эту сторону, то я поползу в обратную сторону, где меня ждет свежий воздух. Я просто хватался за любую возможность.
Пожарный был похож на здоровенного ирландца с большими кустистыми усами. У него был топор. Он осмотрел стену, и она казалась сплошной, но потом он вытер ее рукой, а она стеклянная. Это была стеклянная стена книжного магазина «Бордерс». Прямо рядом с ней была дверь. Он выломал ее, и она распахнулась.
Все двинулись на свет. Нас уже было много. Люди кричали. Мы зашли в «Бордерс», поднялись наверх и вышли наружу. Пыль была такой густой, что почти скрадывала свет.
В тот момент я по-прежнему понятия не имел, что происходит. Я не знал, был ли это взрыв бомбы или что-то другое. Я не знал, конец это или всего лишь начало.
Я вошел в облако пыли. Я перешел Черч-стрит, сквозь пыль начал проникать тусклый свет, и я уже мог кое-то разглядеть. Я увидел рядом потерянную, плачущую, перепуганную женщину. Я остановился и спросил: «Вы в порядке? Вы в порядке?» Она не могла говорить. Я пошел дальше.
Я пошел по Виси-стрит, пользуясь ей в качестве ориентира. Пыль все больше рассеивалась, и я добрался до совершенно пустого перекрестка.
Невероятное зрелище: возле фургона с павлином телекомпании NBC стоял оператор с камерой в руках и, согнувшись пополам, рыдал.
В голове у меня был туман. Я увидел перевернувшуюся тележку с бубликами и взял пару напитков «Снэпплс». Одним я сполоснул рот и умыл лицо, другой выпил. Потом я снова побежал. Улицами владел хаос.
Хотя я бывал в этих местах миллион раз, я совершенно потерялся. Я посмотрел вверх и увидел свое здание, первую башню Центра международной торговли. Она была объята пламенем. Я поискал взглядом другую башню, потому что башни-близнецы всегда служили мне путеводной звездой. Я ее не увидел. Я стоял и думал: «Бред какой-то». С того ракурса разрушения открывались во всей полноте. Я посмотрел вверх и сказал: «Сегодня погибли сотни людей». Я попытался уяснить себе этот факт, уложить его в уме.
Моя жена происходит из еврейской семьи, и ее дедушка с бабушкой рассказывают о Холокосте и о человеческой жестокости и кровожадности. Такое поведение естественно для человека, говорил я себе. Просто мне, к сожалению, пришлось столкнуться с ним лично.
Возможно, со стороны такая реакция кажется странной. Но я просто пытался ухватиться хоть за что-то, хоть за какую-то логику или оправдание, чтобы окончательно не свихнуться.
Меня воспитывали в традициях ирландского католичества, и я считаю себя верующим человеком. И я возблагодарил Бога за то, что он сохранил мне жизнь ради моего сына. Но мне также свойственно мыслить логически. Я жив, потому что мне удалось укрыться под прочной опорной конструкцией, которая на меня не обрушилась. Я жив, потому что психопат в самолете решил врезаться в здание под определенным углом. Я жив, потому что спустился по этой лестнице, а не по той. Это я могу сказать сейчас. Но в тот момент я просто пытался хоть немного вернуть себе рассудок.
Я все еще бежал, когда снова услышал оглушительный грохот. Тогда я не знал, что это падала другая башня — моя. Уличный полицейский увидел меня и спросил: «Приятель, ты в порядке?» Ясно было, что ему страшно на меня смотреть. Мало того что я был весь в пыли, так еще и залит чужой кровью. Он пытался помочь, но заметно было, что он потрясен увиденным.
Я искал телефон-автомат, чтобы позвонить жене, но всюду было занято. Моя жена ни секунды не надеялась, что я выжил. Она включила телевизор и сказала: «Восемьдесят первый этаж. Оба здания обрушились. Никаких шансов». Из-за всех этих чувств ей тяжело было смотреть на Бена. «Стоит ли благодарить Бога, что у меня есть сын? Буду ли я, глядя на него, постоянно вспоминать Майка?» В такой ситуации от подобных мыслей не отделаешься.
Наконец я набрел на автомат, где женщина просто стояла и смотрела вверх. Я оттолкнул ее с дороги. Может, это было и грубо, но я должен был связаться с семьей. Я позвонил в Бостон, и механический голос сказал: «Внесите шесть долларов и двадцать пять центов». Я достал четвертак и позвонил своему брату в Нью-Йоркский университет. Я попал на автоответчик. «Я жив! Я жив! Позвони Дженни! Сообщи всем, что я жив!» Было тридцать четыре минуты одиннадцатого.
Я побежал к университету, где работал мой брат Крис. Я у родителей младший из шести детей. Старше всех две мои сестры, а дальше сплошняком пошли мальчики. Крис из нас второй по старшинству. Типичный старший брат. В детстве измывался надо мной и давал щелбаны. Пожалуй, из его кабинета открывался самый лучший вид на все происходящее. Но он ушел с работы с мыслью о том, что его брат мертв. Не в силах оглянуться, он пешком пошел по Манхэттенскому мосту домой в Бруклин.
По пути в Нью-Йоркский университет я встретил незнакомого парня по имени Гэри. У него был мобильник. Он все никак не мог дозвониться до Бостона. Я сказал: «Мне надо в Нью-Йоркский университет!» и побежал дальше. Но он продолжал звонить в Бостон и в конце концов дозвонился до моей семьи. К тому моменту дома находились четверо из пятерых моих братьев и сестер. Отец моей жены выехал из Нью-Йорка, захватив с собой в машину черный костюм.
Сотрудники университета приняли меня с распростертыми объятиями. «Мне ничего не нужно. Просто позвоните моей семье», — сказал я. Они звонили и звонили, но никак не могли дозвониться. Наконец им удалось связаться с Бостоном. Я сказал:
— Дженни, это я.
Она застонала. Я не узнавал ее голос.
— Я жив, я жив, — повторял я. — Я люблю тебя. Я люблю тебя.
Мы плакали без остановки. Потом связь прервалась.
Тогда я пошел в туалет, чтобы привести себя в порядок, и вдруг понял, что больше не могу открыть глаза. Они опухли. Я понимал, что не ослеп, но, если я поднимал веки, даже самый слабый свет приносил острую боль. Пока я бежал, я этого не чувствовал. Похоже, это случилось, как только я оказался в безопасности и адреналин схлынул. Врачи в университетской медчасти сказали:
— Да уж, у вас все глаза расцарапаны.
Мне закапали в глаза, но для того, чтобы увидеть, что с ними не так, понадобилось более навороченное оборудование. В результате у меня из глаз достали сто сорок семь осколков стеклопластика.
Крис приехал за мной из Бруклина, и я крепко его обнял. Позже он сказал:
— Знаешь, Майкл, все эти годы я засовывал тебя в спальники и колотил как раз для того, чтобы подготовить тебя к таким вот напастям.
Когда мы вернулись ко мне, я обессилел и все случившееся навалилось на меня разом. Я рыдал, как никогда в жизни. Я наконец дал себе волю, и мне стало лучше. Брат помог мне собраться, и мы поехали в Уэстчестер, куда отправились моя жена и семья. Дженни со всех ног бросилась к двери. Помню, как услышал стук ее шагов: «Топ-топ-топ-топ-топ».
Там же была моя мать. Мой папа. Мой тесть. Все меня обнимали. Потом мне принесли моего сына. По его угугуканью я понял, что он счастлив. Я обнял его, и с этого момента началось мое исцеление.
Потом я поехал в Мэн, чтобы несколько дней посидеть у океана и собраться с мыслями. Я повидался со всеми старыми друзьями. Это было изумительно. Все, кого я знаю, позвонили мне и сказали, что они меня любят. Все равно что живым очутиться на собственных похоронах.
После этого я некоторое время спрашивал себя: как мне теперь вернуться к работе? Как я смогу увлеченно продавать? У меня на рабочем столе лежал список людей, с которыми мне предстояло работать в следующем году, — а теперь он сгорел. Хоть убей, не могу вспомнить их имена. Это обойдется мне в четверть дохода, если не больше. И знаете что? Наплевать! Я жив и я здесь. И это самое главное.
Во второй башне я потерял друга. Такие, как он, внушают симпатию с первого взгляда. Говард Бултон. Прекрасный человек. Его малыш родился на три месяца раньше моего. Он работал на восемьдесят четвертом этаже, а я на восемьдесят первом. В последний раз он разговаривал со своей женой по телефону. Он сказал ей: «С первой башней Центра международной торговли что-то случилось. Все очень плохо. Боюсь, что Майкл пострадал. Я еду домой». Мне хочется думать, что Говарду не было страшно, ведь я же не боялся на лестнице. Мне хочется думать, что он услышал грохот одновременно со мной и больше ничего уже не чувствовал и не осознавал.
Я ходил на его похороны. Вид его жены и ребенка расстроил бы вас, даже если вы не были с ними знакомы. Но мне видеть их было еще тяжелее. На их месте могла оказаться моя семья. До сих пор — да и сейчас тоже — самым тяжелым ударом в моей жизни было узнать, что мой брат Брайан, который на год старше меня, страдает от рака. Мы с ним практически близнецы. У него герминогенный рак груди. Недавно он сказал мне хорошую новость: его могут прооперировать и вырезать опухоль. Но плохая новость в том, что вместе с ней могут отнять легкое. До одиннадцатого сентября риск, что он может лишиться легкого, мог бы меня обескуражить. Но я понял для себя, что люблю своего брата безусловной любовью. Я люблю его вовсе не за то, что он совершает со мной пробежки по горам. Моей первой мыслью было: «Слава Богу, что ему вырежут опухоль».
К счастью, я в состоянии с этим справиться. У меня невероятно сплоченная семья, которая во всем друг друга поддерживает, и много друзей. Я ходил к психотерапевту и могу положительно ответить на все стандартные вопросы. Вы испытываете необоснованный страх? Ага. Вы перестали получать удовольствие от своих любимых занятий? Ага. Вам знакомо чувство клаустрофобии? Ага. Меня мучают кошмары. Я вздрагиваю, услышав сирены. Но больше всего меня преследует запах. Поговорите с любым, кто находился в десяти кварталах от башен, и они скажут вам то же самое. Мой нос, рот и уши были забиты человеческим прахом. Я неделями доставал его из ушей.
Некоторое время я разрешал себе кое-какие выкрутасы. Не думаю, что случившееся превратит меня в Рэмбо или побудит спать с девятнадцатилетними девчонками. Да, мне еще какое-то время будет нелегко. На моей душе останутся шрамы. Но не думаю, что это долго будет меня мучить.
Я не спрашиваю себя: «За что?» Кто-то скажет: «Ты выбрался, тебе предначертана великая судьба». Отлично, говорю я им. Я выбрался, так почему бы еще и вам заодно меня не поприжать.
