Сестра моя старшая вышла замуж, за корейца по имени Платон, мужчина был видный, на лицо страшный, но для мужика пойдет. Высокий, что-то около 195 см, что для корейцев обычно не характерно, любитель помудрстовать, посидеть в чайхоне, покурить запрещённых веществ и поколотить жену. Которая должна была его содержать, любить и обожать. С Платоном пришел к нам в семью его сын от первого брака, лет на 5 меня старше- Стасик, который жил то у отца, то у бабки- матери этого отца.
Мне, волей- неволей приходилось с ним общаться, хотя невзлюбил я его с первого взгляда. И как оказалось потом- не зря невзлюбил.
Меня держали всегда если и не в строгости , то в любви к порядку, послушании и уважении к старшим. Лет шесть мне было, наверное.
Сестра моя, будучи вся в любви и романтичных воздыханиях, ссылаясь на то что мы вроде как очень даже дружим, периодически подкидывала Стасика к нам домой на- переночевать. Что для меня было совсем не радостно. Я был не жадным ребёнком, но любил во всем относительный порядок, даже в игрушках, а уж те более в учебниках и книжках. Стасик же относился ко всему с пренебрежением и неаккуратностью. Часто он брал у меня понравивившуюся вещь "погонять" и я её после этого не видел.
И дело было не в том, что этой вещи мне жаль, дело было в том, что рано или поздно за эту вещь спрашивали родители. И мне приходилось изворачиваться и врать родителям, что для меня выливалось в страшнейшие муки совести, вплоть до потери сна и аппетита. Сказать же что вещь спер Стасик для меня было невозможно- это был самый страшный грех- наябедничать.
Если родители и школа учили нас светлому, доброму, честному (сейчас это кажется смешным, но тогда школа реально воспитывала в детях лучшее), то Стасик натаскивал меня на жизнь асоциальную, и можно сказать, аморальную.
Он постоянно сбегал из дома и прогуливал школу, потому что дома его лупил пьяный Платон, а в школе его принимались воспитывать и учить.
Он же считал, что воспитывать его поздно, а учить он и сам может. Когда он сбегал, то обычно находил меня в школе на переменах, где на правах старшего родственника вытрясал с меня завтрак, что давала мне с собой мать, и мелочь на обед.
Где - нибудь за школой поглощая мой бутерброд и куря украденные у Платона сигареты он рассказывал мне и паре моих закадычных друзей, что "Вчера он с братвой зависал на блат- хате, пили до блевоты, и играли в карты на бабу", "маруху"- как он говорил, врал, конечно, напропалую ,вряд ли понимая сам, что несет.
Нам же он казался непререкаемым авторитетом живущим особой, высшей жизнью, знающим блатную жизнь и повидавшим всё. Он часто фигурировал в наших с друзьями разговорах, и был третейским судьей в спорах наших детских компаний. Причем судил всегда в свою пользу!
С одной стороны я тяготился общением с ним, так как приходилось обманывать родителей и таскать ему вечером еду, когда он в очередном "побеге", приходил к нашему дому или вылавливал меня где-то на улице. К тому же он высмеивал нас первоклашек, а особенно меня за мою любовь к порядку и чтению. Но, с другой стороны, то что он будучи в два раза старше нас, являлся вроде как моим родственником, существенно поднимало мой авторитет среди такой же малышни.
Ко мне мог подойти кто-то с улицы и попросить чтобы Стасик навалял Ринату с окраины поселка, потому что он отобрал новую битку для игры в кости и не отдает. Я, конечно же, принимал посильное участие и просил уже Стасика, который отбирал у бедного Рината и битку, и лянгу (снаряд для игры в эту самую лянгу- свинчатка , прикрученная к куску овечьей шкуры, которую пинали ногами, не давая ей приземляться на землю, что было- бы проигрышем), и велик и карманную мелочь.
Я же приглашал Стасика на наши сходки за барханами, где мы вечерами пекли в золе картошку и, открыв рты, слушали его рассказы "О блатной жизни". Там же он (это я сейчас понимаю что он был просто двенадцатилетний врун, а тогда он казался нам ужасно взрослым) учил нас "премудростям" общения с противоположным полом, которые он, конечно же, знал в совершенстве, на примере неполной колоды карт с голыми моделями. В тех же барханах он научил нас играть в ножички, курить и подробно инструктировал как таскать у отца сигареты и мелочь, так, чтобы не быть уличенными.
Так прошел год, мы уже были второклашками, Стасику было то ли 12, то ли 13 лет, он вел всё ту же жизнь. Но стал я замечать, что помимо нелюбви, крепло у меня сомнение в его состоятельности в качестве предводителя команчей, потому, что со сверстниками своими он не общается почти, и вступится за нас или разрешить какой - то спор с оппонентом, если он его возраста или младше не как мы на 5-6, а всего на пару лет, он не может и даже не пытается, зачастую не защищая, а обвиняя нас.
А череда последующих событий так и вовсе открыла глаза не только мне, но и моим товарищам на то, что чего-то он какой-то не герой вообще.
Началось всё с злополучной колоды.
Поймал его с этой колодой мой отец, когда он харчевался у нас в очередной раз, а в те годы, на минуточку, была уголовная статья за порнографию, тогда вам не здесь!
Герой не придумал ничего лучше, чем объявить эту колоду моей, в он дескать, тут вообще не причём, и я уговорил его её спрятать. Мало того, сам- то он её даже и не смотрел, а любовался ей постоянно я со- товарищи и назвал, этих самых моих сотоварищей. Стасик был препровожден к себе домой, а отец мой взялся за дознание в традициях старой доброй Святой Инквизиции - почти сразу вопросы свои адресуя мне посредством широкого кожаного ремня. О, я и сейчас помню те чудеса акробатики, что приходилось мне проявлять, дабы минимизировать количество соприкосновений ремня с задницей, но каким бы акробатом я не был, отец в своём деле был лучше. Тогда я не то, что играл в партизана, я просто онемел от шока и удивления, что можно так нагло врать. Но к чести своей сказать, а точнее ввиду своего, временами ослинного, упрямства я так и не рассказал ничего, за что после экзекуции был приговорён к заключению в пределах ограды дома на две недели.
Так как прогулки до школы и в пределах двора мне дозволялись, товарищи мои о гнусном поступке нашего криминального кумира узнали почти сразу. О чем не преминули ему объявить на ближайшей сходке, где были им же сразу и биты оба, со счетом 2:0 в пользу Стасика.
После акта предательства я не виделся с ним пару месяцев, встретив его в поселке на автобусной остановке, где я с друзьями сошел со школьного автобуса после занятий. Мы стояли и разговаривали, так как прощаться до вечера нам было жаль, а домой от остановки идти в разные стороны, когда раздался свист и из-за угла дома показался Стасик.
-Здорово, жиганы,- крикнул Стасик не доходя до нас и отставив в сторону ногу, в независимой и наглой, как ему казалось, позе. Мы молча и очень неодобрительно смотрели на него, не двигаясь с места.
Он тоже стоял у угла дома, и, видимо, опасался подходить- хоть мы и слабее, но нас трое!
С целью произведения на нас должного эффекта , он достал из кармана целую пачку сигарет "Космос" и огромную коробку каминных спичек. Картинно прикурив от огромной спички, он предложил нам :"Покурим?" и бросил, всё продолжающую гореть, спичку в открытый люк подземного газового коллектора, лицом к краю которого он стоял. Оттуда совершенно незамедлительно пыхнуло жаром, который обдал нам ноги и раздался оглушительный взрыв, от которого мы присели, а Стасика откинуло на спину.
Пару секунд царила тишина, потом раздался совершенно оглушительный, непрерывный вой. Стасик резко вскочил на ноги, спрятал лицо в ладонях и продолжая выть, побежал в сторону посёлка.
Мы постояли в ступоре несколько мгновений, переглянулись и не сговариваясь припустили каждый в свою сторону- по домам.
Прибежав домой, я обнаружил подвывающего Стасика у нас в бане, где он поливал свою голову и верхнюю часть туловища холодной водой.
- Дай мне, что- нибудь,- воскликнул он. Я, увидев слезающую клочками с его лица и рук кожу, в панике заметался по бане. Ничего в ней не найдя, метнулся в дом, вспомнив, о том, что кто-то советовал смазывать ожоги жиром. Схватив дома банку хлопкового масла я вернулся в баню, сунул её Стасику и крикнул: "Маж его".
Он открыв банку начал намазывать масло на кожу и принялся орать ещё громче: "Оно не помогает", и выбежал из бани. Я за ним. Стастик забежал в дом, где в спальне сдернул скровати родителей простыню и принялся рвать её на лоскуты и наматывать их на руки, шею и лицо, не прекращая ни на минуту страшно завывать.
-Нельзя, мама убьёт,- заорал уже я и принялся отбирать остатки простыни у погорельца. Почему мне так важно тогда показалось сохранить простыню, я уже и не помню.
Помню, что в этот момент в дверях появилась мать, она вызвала скорую и Стасика увезли.
Стасик выздоровел, и даже следов от ожогов у него почти не осталось, так, небольшие более светлые участки на его смуглой кожей. Во время дознания он обвинил в злостном курении и последующей за этим попытки его убить меня с друзьями, но тут уже родители поверили нам, потому что наши показания были один в один, да к тому же проверены неоднократно на очных ставках.
Со Стасиком мы больше никак не дружили, а я старательно его избегал при встречах родственников.
К стыду своему скажу: много позже этого случая я больше жалел порванной простыни, чем обожженного мальчика. Почему так не знаю.
