Со Степанычем я познакомился году в 96. Он тогда блистал на местном алкогольном небосводе улицы Пушкинской. Знакомство вышло замысловатое. Я остановился у ларька на Марата, чтобы купить технический спирт, вместо незамерзающей жидкости для машины. У местных бродяг этот напиток назывался «Красная шапочка» или «Белоснежка», по цвету пластикового колпачка на бутылке. Стоил этот спирт недорого, и вполне подходил для алкогольный возлияний.
Я вылез из машины и попытался проконсультироваться с неприветливой ларечницей. Я спросил, что лучше – бутылочка с красным колпачком или с белым, и в чем их принципиальное отличие. Ларечница, сурово поджав губы, плюнула в меня односложным «не знаю», и ушла в глухую оборону. Она презрительно молчала, как партизан на допросе, сверля меня злобными глазками. Чем-то я не понравился этой строгой даме. То ли ей была не по вкусу моя машина, то ли костюм с галстуком, то ли физиономия, то ли я грубо посягнул на ее личный стратегический запас технического спирта. В любом случае она явно дала мне понять, что ответ из нее я смогу вытянуть только раскаленными клещами.
Неожиданно мне на помощь пришел синеватого вида мужичок, слега покачивающийся на декабрьском ветру.
- Командир, - сипло обратился он ко мне, - бери «Белоснежку», она помягше будет. Не так горло дерёт. Но и «красная шапочка» нормальная. Не боись, не траванешься. На себе проверено.
Я отблагодарил своего добровольного сомелье, презентовав ему один из купленных флаконов. Заливать на его глазах жидкость в бочок омывателя я не стал, поскольку не хотел задеть его тонкие чувства. Кроме того, он, обидевшись за любимый напиток, мог легко запустить мне этим флаконом в заднее стекло, с криком «Под Кандагаром было круче!».
С тех пор мы часто стали пересекаться с этим мужичком на улице. Познакомились. Звали его Степаныч. Мое имя он тоже знал, но называл меня всегда Командир. Сам определял дистанцию. Иногда останавливались на улице поболтать на пару минут. Он мне рассказывал местные новости – где сосульки сбивать будут, когда снегоуборочная машина поедет. Чтобы я грамотно машину парковал. Поразительно, но он никогда не клянчил у меня деньги. Был он человеком потерянным, но не потерявшим остатки самоуважения. Считал, что это ниже его достоинства. Поэтому я всегда давал ему подработать – то просил его машину из сугроба откопать, то помочь завестись с разгона, то строительный мусор после ремонта вынести. За вознаграждение, как понятно. И казалось мне, что живем мы с ним в некотором симбиозе и определенном взаимоуважении.
К сожалению, уважение оказалось односторонним.
Ездил я тогда на сотой «Ауди», сигаре, у которой половина пластиковых агрегатов была на клипсах – практически всё защелкивалось и отщелкивалось безо всякого крепежа. Надо было только знать, на что нажать и куда потянуть. Одним из таких агрегатов были поворотники.
Если кто ездил за рулем в те воровские годы помнит, как водители снимали на ночь дворники, как вытаскивали магнитофон на салазках, как ставили секретки на колеса. А поворотники для «Ауди» стоили тогда реально дороже дворников. И вот, просыпаюсь я как-то утром, а левый поворотник на моей «Ауди» экспроприирован. Только пустая глазница чернеет.
А вечером подкатывает ко мне Степаныч, и говорит, что у его брата точно такой поворотник есть. По случаю. Не надо ли мне не за дорого? Я поворотник у него купил, конечно, но посмотрел с прищуром. Через пару дней история повторилась, но уже с правым поворотником. Вторично совершив эту унизительную сделку, и, решив, что меня явно держат за фраера, я поехал к своему механику Игнату, который посадил каждый поворотник изнутри на два огромных самореза, чтобы снять их можно было только с помощью фомки, и с явной потерей товарного вида.
Степаныча я нашел вечером на скамейке рядом с памятником Пушкину, пьяненького и мрачного. Закурили.
– Смотри, - сказал я своему недавнему приятелю, - начал я борьбу с воровством на нашей улице. Во-первых, прикрутил я на машине шурупами все что можно, так, что хрен оторвешь. И, во-вторых, на каждом поворотнике я слово х*й нацарапал. Оберег такой. Кто поворотник оторвет, тот этим самым х*ем и будет. Как, Степаныч, одобряешь мои превентивные меры?
- Правильно, - просипел Степаныч, - нечего чужое добро тырить. И посмотрел на меня печально и грустно, словно прощаясь.
С тех пор я его больше не видел. То ли запил Степаныч с горя, и пропал, то ли совесть не давала ему со мной больше пересекаться, а может и сел мужчина. Все может быть, ведь пути господни неисповедимы. От сумы и от тюрьмы… Каждый, при прочих равных, может стать Степанычем.
Главное не стать тем, что нацарапано на поворотнике.
©Борис Крумер
