По просьбе tpv текстом.
Догадливый хлопчик
Одной дивчине лет тринадцати захотелось почесать свою марфутку. Большим хлопцам давать она боялась, да и набиваться самой в таких годах как-то совестно. Она подозвала хлопчика лет семи и начала с ним шутковать, баловаться, а потом легла, задрала подол и говорит:
— Ложись на меня!
А хлопчик сроду такого не слышал и не видел — известно, смутился, побоялся лезть. Она манила, манила его — не хочет и все тут.
— Боюсь я, чего это я туда полезу!
Пока она с ним толковала, другой хлопец, лет четырнадцати, подслушал. Подкрался он незаметно из-за кустов и на нее! Засунул, ясное дело, куда следует. А младший увидал, что они делают, и говорит:
— Я думал там работать треба, а под шкуру и я бы засунул!
Как овод отправил душу в ад
Один дьякон овдовел лет в сорок. Жениться-то второй раз нельзя, так что он, бедолажный, долго говел. Взять в дом дивчину — перед дочкой стыдно, дочке-то уже лет семнадцать.
Раз дьякон поехал с ней на пасеку, и так ему захотелось, что прямо хоть кричи. Попалась бы сучка, так он бы и сучку вымахал с великой охотой. А дело было перед вечером. Дочка лежала на траве, книгу читала. Дьякон глядел-глядел на нее и говорит:
— Катя, дай мне разочек. Я одним кончиком.
Дочка растерялась, покраснела, молчит. Помолчала, да как скажет:
— Папаня, да вы в своем ли уме? Разве это можно? Если б я потаскуха была, и то страшный грех, а я-то еще девушка.
— Да что ты. Катя, разве я не знаю? Я невинности нарушать не буду. Ты ложись, я только над духом подержу, может и полегчает. А то невмоготу мне, сил нет.
Ну раз так, дочка отказывать не стала. Решила уважить отца, пусть душу отведет, подержит над душком — какой вред будет? Легла она, приподняла платье и говорит:
— Папаня, если только подержать, так извольте. Но дальше — Боже вас избави!
Ножки раздвинулись, кудряшки по сторонам разошлись, посередине розовая прогалина показалась. Дьякон аж затрясся, скинул штаны, нацелил как есть против прогалины и держит.
А на ту пору откуда ни возьмись — овод, да как жахнет дьякона прямо за голую задницу. Дьякон как кивнет гузном вниз, да и засупонил дочке по самые яйца.
Дьякон тут и кончил, и говорит:
Меня овод укусил,
Душу в пекло засадил.
После свадьбы
У кацапов так заведено — после венца молодые не ходят ночевать к соседям, а ночуют дома, со стариками в одной хате.
Один кацап оженил сына в рождественский мясоед. После свадебного гульбища полегли они спать. Старики на сей раз уступили постель молодым, а себе постлали на полу. Вот молодой, не долго думавши, чтоб даром времени не проводить, влез на молодую и начал целку колоть. А у самого огурец-то здоровый, так что только он начал сверлить, она прям криком кричит:
— О-о-о! Вань, послюни, страсть больно, послюни, Ванюша!
А старик лежит внизу, все слышит и говорит:
— Не слушай, Ванька, вали на сухача, она сама соку дасть.
— Ва-а-анечка! Пусти! Ой, умру!
А старый опять с полу:
— Такого примеру сроду не бывало, чтоб женщина от того померла.
А молодка одно кричит:
— О-о-ой, пусти, Ванюша, обделаюсь ведь!
— Это бывает, Ванька, ослобони ее.
Фальшивая дивчина
Один хлопец поехал в соседнее село к свату погостить. А был он красивый, шельма, на хлопца даже мало похож, больше на девушку смахивал, да и голос у него был тонкий, похожий на девичий. Захотелось ему пойти на вечерницу, а хлопцам он показаться боялся, побьют еще парубки, а не побьют, так большой магарыч потребуют.
И надумал он устроить такую шутку: взял у сватьи девичью одежу — надел юбку, кожух, запаску, повязался платком и пошел на вечерницу.
Девчатам и в голову не пришло, что это не дивчина. Все около нее вертятся, спрашивают, что там у нее в селе деется, что на улице, что на вечерницах. Девчата ее сестричкой величают. Стали спать ложиться, девчата приезжую дивчину нарасхват тянут, одна к себе, другая к себе.
— Я с Марусей лягу!
— Нет, я с ней!
Так долго они спорили, каждая хотела положить с собой. Победила старостина дочка, настояла на своем, положила гостью рядом. Вот легли они. Фальшивая Маруся с Наташкою обнялись и завели разговор про всякую всячину. Маруся давай расспрашивать, как у них, спят ли девчата с хлопцами, как муж с женою, или нет. Наташка ей про всех рассказала. А Маруся и говорит:
— А ты, сестричка, сама-то не пробовала с хлопцами?
— Избави Боже, разве это можно? Боюсь я. Как придется замуж выходить, от стыда очи повылазят.
— Ну так, сестричка, не ты первая, не ты последняя будешь.
— Так-то оно так, а лучше быть честной, чем потом глазами хлопать.
— А что, Наташка, у вас девчата друг с другом балуются или нет?
— Ты это про что? Не понимаю я!
— Э! А у нас ой как интересно балуются!
— Как же? Расскажи, Маруся.
— Да разве ты сама не знаешь? Когда захочется очень, станет невмоготу, так одна на другую влезет и ерзает. Все немножко полегче станет. С хлопцами дело иметь — бесчестье, еще, чего доброго, с пузом будешь, а от дивчины какой грех?
— Вон как у вас, Маруся. А у нас девчата глупые, не знают этого. У нас и в заведении этого нет.
— Давай, я тебя поучу. Подымай юбку, лезь на меня, и я подыму, побалуемся.
— Да я не умею, уж лучше ты лезь.
— Нет, сначала ты, а я потом.
Фальшивая Маруся, чтоб у нее-то не торчал, придавила его поясом. Старостина девка влезла на Марусю, потерлась-потерлась своей марфуткой, ничего не вышло, только ее больше раздразнила, аж в жар бросило.
— Ну, теперь я на тебя, Наташка, — сказала Маруся.
Фальшивая Маруся влез на Наташку, достал своего дурня из-под пояса, а у девки так засвербило, горит огнем. Потыкал он ее слегка не в середину, а так, сверху, только чтоб посильнее раздразнить, а потом как натянет, так и прохватил целку. Она в горячке и не почувствовала.
Он ее пёр, а она подмахивала, так и не догадалась, что все взаправду. Кончил он, слез с нее, Наташка и говорит:
— Ох, у тебя, Маруся, и семён, все равно как у хлопца хороший петух. А у наших девчат — никуда не годятся, с ними разве побалуешься как надо! Гости, Маруся, у свата подольше, буду с тобой баловаться.
Хлопец пролежал с ней до свету, и не меньше как раза три ее вымахал. А утром у свата поел, да и поехал скорее домой, пока не разобрались, что за Маруся приезжала.
Как муж научился с женой спать
У одного богатого помещика был сын, один как перст. Воспитывали его с детства так скромно, что он ни одного матерного словечка не слыхал, не знал даже как называется штука, что у него впереди.
Вырос он, исполнилось ему ровно двадцать лет. Помещик из боязни, чтоб сын не разбаловался, решил его женить. Через неделю или через две сыграли свадьбу. После гулянья надо их спать отправлять, а батька хотел разъяснить сыну, что делать с женой, что куда затыкать, но по скромности сказал так:
— Теперь у тебя, Коля, есть подруга. Живите, любите друг друга, утешайтесь. С этого дня вы будете спать вместе. Если пожелаете получить удовольствие, вложи свое выдающееся ей во вдающееся. Это для молодых приятное наслаждение. Ну, словом, сам узнаешь.
Настала ночь. Молодые легли вместе. Долго они не спали, все разговаривали, шутили, целовались, а больше ничего. Жених не знал, что с ней делать, а спросить стеснялся. Невеста ждала-ждала, пока он на нее полезет, да так и не дождалась. Повернулась спиной вверх и захрапела. А жених вспомнил, чему его батька учил, и стал готовиться. Прежде чем дело начать, стал ощупывать, где у него выдающееся. Положил два пальца на лоб и стал вести ими по голове вниз. Натолкнулся на нос и остановился. Пощупал его и решил, что это самое выдающееся. Потом начал искать у нее вдающееся. Повел пальцами от головы вниз, дошел до зада, пролез между половинками и остановился. Подумал-подумал и решил, что это самое вдающееся. И давай своим носом тыкать невесту в задницу. А невесте как на грех побздеть захотелось. Вложил он ей раза три в задницу нос, да и бросил. Чуть не чихнул, аж голова закружилась. Лежит себе и думает:
— Черт знает какая гадость! И еще говорят — наслажденье! Вонь нюхать не особенно приятно, лучше я без того обойдусь.
Невеста ночь спит, другую, третью, а муженек все не лезет на нее. Она уж хотела бросить его — кому такой нужен, ничего не умеет, а вдруг и совсем не может. Пошла она к матери, плачет. Начала жалиться, что муж не хочет с ней спать как следует. Мать ее подучила, чтоб она попробовала сама напроситься, и тогда уже, коли муж совсем непригодный окажется, чтоб просила развод.
И вот через неделю-другую молодая со своим муженьком как-то шутила-шутила, пока у него не встал дыбом. Так она ухватила его и держит, разобрала, что он у него порядочный. Потом легла пузом вверх, подняла сорочку и говорит ему:
— Коля, ложись на меня сверху.
Лег он и руками поддерживает сам себя, чтоб, значит, ее не придавить. А она тем временем пролезла к нему в штаны, да и выташила молодца. Даже залюбовалась на него: такой громадный, красный-красный, жилы синие проступили, а головка блестит, как маслом намазанная. Совсем ей невтерпеж стало, глядишь, заждалась.
— Голубчик мой, заложи этот корешок мне между ног.
Он послушался, направил как есть промеж ног. Она его взяла за головку и поставила куда следует. Он тыкал-тыкал потихоньку — не лезет. А она и говорит:
— Нажимай, нажимай сильней, не бойся.
Жених, или уже муж, как нажал с силой, так и всунул до половины туда. Засадил и держит. Видит молодая жена — муж-то не знает, что его надо глубже совать, и говорит ему;
— Ты, мой дорогой, двигай, двигай своим корешком: задвигай и выдвигай, так будет лучше.
Стал он двигать. Двигал-двигал, пока обоих не разобрало — она ему подмахивает, но и он не отстает, двигает все быстрее, во вкус вошел.
Тут только он понял, где у него выдающееся, а у ней вдающееся. С того раза они начали по пять раз за ночь тешиться. Она нахвалиться на своего мужа не может. Матери сказала, что со своим Колей ни за какие деньги не расстанется.
Чесалка
У одно попа было три дочки, да попадья. Жил он в глухой деревне, но приход был не совсем поганый, так что жили они порядочно. Всегда имели работника или работницу, были у них кони и коровы. Только вот беда — работники у попа подолгу не уживались, а все через дочек — очень уж они их гоняли то за тем, то за этим, а чуть что не так, крику не оберешься.
И вот нанялся к ним один малый за дешевую цену — расторопный такой, всякому умел угодить. Звали его Иваном, парнище он был сильный, красивый. Пожил Иван недолго, а барышням успел понравиться. Весь день он им угождал, все просьбы исполнял без отговорок. Барышни его полюбили, привыкли к нему, как к своему, так что частенько и шутили с ним на словах.
Видит Иван, что тут можно и поживиться, и решил пуститься на хитрость. Раз собрались поповны в кухне, лясы точат. А Иван ходит по кухне и все за свой сафон похватывается, все почесывает его. Одна барышня заметила и спрашивает:
— Что это ты, Иван, хватаешься за штаны, все чешешь чего-то?
— Да я чесалку по привычке ищу. Дома-то я часто ее чесал, а тут не обо что.
— А обо что ты ее чесал?
— Так обо что же еще? Возьмешь, заложишь барышне в щелку, которая промеж ног и шмыгаешь. И хорошо делается — прямо за уши не оттащишь.
— Да как же так, Иван? Что, у барышни не болит, когда ты заложишь туда чесалку?
— Зачем оно будет болеть? Ей хорошо становится, смачно. Все равно как пирог с вареньем укусить.
— А я и не знала. У меня ведь щелка эта часто чешется, так я ее пальцем чешу. Другой раз забудешь, ногтем заденешь, больно оцарапаешься. А у тебя чесалка без ногтей?
— Откуда им там быть?
— Ну, коли оно не болит, так я тебя могу пожалеть, ты бравый хлопец. Коли захочешь почесать, так почеши свою чесалку об мою дырочку.
Сестры этого разговора не слыхали, они как раз на двор выбежали, а Ивану это на руку. Пока была она одна, Иван и говорит:
— Барышня, мне сейчас хочется почесать.
— Ну так что ж, давай в сарай сходим.
Пошли они в сарай, Иван стал с ней заигрывать, щупает то за сиську, то за щелочку за эту. Стало ей там горячо. А Иван, знай, жару ей подбрасывает — все складки перещупал. Чувствует, налилась она, сок пустила.
Так девка разгорелась, что лихорадка ее начала трясти. Тогда вынул он свою чесалку, задрал ей подол и запихнул чуть не по самые яйца. У Ивана колом стоял, так что порвал он барышне целку без всякого труда, все равно как папиросную бумагу, и чесал ее сколько влезет. Она тоже была не прочь почесаться. Иван спустить еще не успел, а девка вдруг подпрыгнула, обняла его крепко, так прижалась, что больно стало. Щелка-то ее разыгралась, дергается, чесалку обнимает, никак не уймется. Тут Иван и кончил.
Только тогда она почувствовала, что внутри-то слегка саднит. Смотрит — кровь! Иван ее успокоил:
— Это, — говорит, — только по первому разу. Вот завтра еще почешемся, и болеть не будет.
После этого она похвалилась сестрам, как чесалась с Иваном, и как ей приятно было чесаться. Они и не догадывались, что делать это стыдно и грешно, сами потихоньку почесывались. Дело известное, как щелка пухом покрылась, зудит, не утерпишь. А поповны-то, почитай, взрослые, давно уж марфутки свои чешут. Как по перинам на ночь разлягутся, каждая свою ладошкой накроет и сама себя распаляет. Чуть не до дыры протирает, все им мало.
А проведали сестры, что у Ивана инструмент для этого есть. Очень им захотелось попробовать, что за чесалка такая. Первая-то сказала, что с Иваном чесаться куда слаще, чем самой. И в голову им ничего не лезло, пока тайком одна от другой не стали они ходить к Ивану в сарай и чесаться с ним вволю. А Иван всех трех по очереди махал, сколько хотел. С тех пор он блаженствовал лучше чем в раю: мало того что чешется вволю, обед давали лучше, чем себе, всегда ему первый кусочек, прямо-таки умирать не надо.
Прошло так почти полгода. Замечает Иван — дело худо: все три барышни начали пузеть. Начесал! Собрался он тогда бежать. Вот выбрал он удобное время — все легли спать после обеда, собрал свои пожитки, связал, взвалил на плечи, и ходу! Прихватил камешек и шурует огородами по-над речкой.
Одна барышня, однако, не спала, заметила она, что Иван уходит, и бросилась за ним в погоню. Он бежит — она за ним, он быстрей — она не отстает, знай жарит за ним и кричит:
— Иван, отдай мою чесалку… Иван, чесалку отдай!
Видит Иван, что с ней ничего не поделаешь — прилипла, как сорочка к заднему месту. Взял да кинул камешек в реку:
— Вот твоя чесалка, ищи в воде, — а сам подался дальше.
Поповна подоткнула платье, полезла в воду и стала шарить по дну. Искала, искала, ничего нет. Вернулась домой, жалуется батьке:
— Папа, наш Иван убежал домой и унес было мою чесалку. Я увидела, погналась за ним, он бросил ее в воду. Идите искать, я все равно без нее жива не буду.
А поп не понял, про какую такую чесалку она твердит, да подумал, что Иван бросил в воду ее гребешок с бриллиантами. Забрал с собой всю семью, пошли искать. Барышни поскидали платья и в одних сорочках залезли в воду. Поп и с себя скинул всю одежду, и тоже в одной сорочке пошел искать. Все понаклонялись и цапают по дну руками. Долго они щупали дно, да никто ничего не нашел.
Поп уже уморился, аж спина заболела у него. Надоело согнувшись ходить, в глазах позеленело. Разогнулся он и стоит, а сорочка-то у него была коротковата. Меньшая поповна посмотрела на батьку, стремглав к нему побежала, да как схватит за то самое место. Тянет, как вола за веревку. Поп было испугался, глаза вытаращил и дивится. А она обрадовалась и кричит сестрам:
— Вот где Иванова чесалка, а мы ее ищем! Ишь какой папка! И не стыдно вам, взяли чесалку и молчите…
Поп подумал, что дочки с ума посходили, а потом увидел, как мокрые рубахи им животы обтянули: вот те и раз! Похоже, брюхаты дочки-то. Прикусил сам себе язык, догадался, в чем дело. Вот она какая, чесалка.
Хотел гнаться за Иваном, да поздно.
Горячая дивчина
Одна дивчина очень захотела, а почесать некому. К тому же звать взрослого парня она боялась, вдруг все прознают, что она дает. И вот нашла она одного малого лет двенадцати и поволокла его в коноплю. Хлопец догадался, зачем она его волочет, а делать ему это было неохота. Он ей и говорит:
— Ты вперед иди, а я сзади буду, а то неровен час люди заметят.
Согласилась она, пошла вперед. А он тем временем кликнул своего старшого брата лет восемнадцати и пошел за девкой в коноплю. Догнал ее, дивчина стала с ним заигрывать, придумала учить, как надо с девчатами баловаться. А старший брат, как кот за воробьем, в коноплю крадется. Добрался до них и лег напротив в борозде. Притаился, а сам слушает, чем дело кончится. Дивчина позаигрывала немного с хлопчиком, а потом легла, заголила живот, ноги развела. У самой от волнения дыханье сперло, а марфутка зачесалась, мочи нет — посередине две красные стежки подрагивают, изнутри слюна течет.
— Ляг на меня!
А хлопчик отнекивается:
— Да я не умею.
— Ляг, я поучу, — а у самой голос дрожит.
— Боязно.
— Да чего ты боишься: это ж так весело, ляг!
Хлопчик собрался было лезть, а потом и говорит:
— Закройся, а то мне стыдно.
Она закинула подол на голову, а хлопчик кивнул брату. Тот — скорее из-под конопли, как ошпаренный. Да не медля прямо к дивчине, заправил ей и пялит ее вовсю. Дивчина этой шутки не заметила, а только чует, что уж больно ей хорошо, и причитает:
— Вот тебе и не умеешь, вот и не страшно. Молодец, Грицю. Та-а-к, та-а-к! Еще, еще… Приходи завтра.
А малый, как брат начал махать, домой ударил. Дивчина фартук опустила, смотрит: господи! на ней не малый, а взрослый парубок.
С тех пор она стала часто ему давать, только бы другим не рассказывал.
