1978-й год. Поздний вечер, настолько поздний, что черно-белый телевизор уже показал все что мог и только тихо пищал.
Папа Стаса сидел в своем любимом кожаном кресле на фоне ковра и внимательно изучал школьный дневник. Внимательно и в то же время нарочито-брезгливо. Так всегда происходило перед неминуемой экзекуцией.
Рядом в трусах, майке и в одном тапочке стоял одиннадцатилетний Стас. Стас внутри себя считал секунды до конца жизни и двумя руками обнимал себя, как будто это могло как-то помочь.
- Так, так, очень интересно, ага вот, открываем эту неделю. О, да у нас тут свежая двойка по математике.
У Стаса дробно застучали зубы, сами собой потекли слезы и забарабанили по паркету.
- П-п-п-а-па, я исправлю! Я исправлю! Это я п-п-п-ерепутал номер задачи и решил не ту! Я все исправлю!
Папа перешел на подчеркнуто ласковый голосок, чтобы было страшнее. В такие моменты он всегда называл сына - Стасик:
- Ну, конечно же исправишь. Куда ты денешься? А пока, Стасик, дружочек, принеси-ка ты мне пожалуйста скакалочку.
- Папа, не надо, я исправлю! Пожалуйста, пожалуйста.
Папа неожиданно и очень громко ударил ладонью по кожаному подлокотнику кресла.
Стас вздрогнул, еще крепче себя обнял и роняя на пол слезы, побрел в свою комнату за специальной скакалкой для порки.
Через минуту вернулся всхлипывая. Папа приготовился вставать и даже протянул руку за скакалкой, но напоролся на странный взгляд сына и от неожиданности сел обратно в кресло. Это был незнакомый, полный ненависти взгляд. Стас смотрел на отца прямо, даже с некоторым вызовом и презрением. Внезапно он бросил на пол скакалку, подбоченился и заговорил:
- Папа, ты правда думаешь, что ты Макаренко и Сухомлинский в одном лице и что твоей богатой педагогической палитры в виде скакалки и ремня, вполне достаточно для воспитания?
Папа, ты думаешь что ты старый и умный и знаешь жизнь, у тебя ведь два высших образования. Так вот, папа, я тебе могу сказать с полным правом, что в жизни ты дурак -дураком, просто маленький, наивный мальчик. За что ты меня регулярно избиваешь как бесправного пленного? За двойки по математике? За диктанты по русскому? Да засунь свои диктанты себе в жопу. Жизнь на самом деле гораздо длиннее и гораздо короче, чем ты о ней думаешь. Ну, не стану я инженером и не буду работать у тебя в конторе. Ах какая беда! Да что бы ты знал, через девять лет всю вашу контору купит твой парторг и устроит в ней водочный магазин, а через тринадцать лет и весь Советский союз развалится как трухлявый пень. И ничего, жизнь, представь себе, продолжится. Да только вот эти мои двойки ничем не будут отличаться от пятерок и наоборот. Все потеряет ценность и превратится в пыль, все кроме семьи. А ты сейчас, ради не понятно чего, изображаешь тут великого инквизитора и небезуспешно пытаешься, внушить своему единственному сыну ненависть к тебе.
Если меня спросят про моего отца, все что я смогу ответить – это то, что мой отец был злобным садистом и по любому поводу херачил меня скакалкой. Но я его все равно любил, ведь он мой отец и он когда-то носил меня на шее, когда у меня уставали ножки и я держался за «травку» и пел песенку, чтобы расплатиться за дорогу.
Папа, ты довел своего сына до такого дикого состояния, что он как нейтронная бомба излучает во все времена и пространства, мегатонны страха и отчаяния. Даже до моего времени дошел этот мой бывший первобытный страх из семьдесят восьмого года. Я пока там сплю, спасаю себя тут, в 78-м. Не пытайся понять, просто слушай, может потом поймешь.
Я, кстати, старше тебя и намного, мне пятьдесят пять. У меня две взрослые дочери и два внука. Ты вот, папа, всем прожужжал уши, хвастался что, еще до моего рождения ездил в Крым и видел Ласточкино гнездо, просто Синкевич, не меньше. По сути - это главное твое достижение в жизни, ведь ты до сегодняшнего дня жил как ромашка в гербарии, где привязали там и срал, что тебе говорили, то ты и делал. А я, представь себе, даже не знаю где мой школьный аттестат с двойками, я даже не уверен, что я его вообще забрал из школы. У меня нет высшего образования, каюсь, но я не спился и не сел в тюрьму, как ты мне предрекал. Удивительно, правда? Так вот, большую часть своей жизни я живу в Берлине. Я художник, у меня куча персональный выставок по всему миру, от Токио и до Нью-Йорка. У нас большой трехэтажный дом с садом. Большой дом – это не большая квартира и не большая дача. Мой дом скорее похож на ваш партийный пансионат, куда тебя так ни разу и не пустили. Одна моя картина стоит гораздо дороже вот этой нашей квартиры. Я тоже не самый мудрый человек на свете, зато у меня хватило ума не мешать жить моим дочерям и не лезть в их жизнь, в которой я ни черта не смыслю. Я просто их люблю и они отвечают мне тем же.
Ладно, папа, я сейчас пойду спать, утром не приставай ко мне с вопросами, все равно я ничего не буду помнить, но ты постарайся все запомнить и намотать на ус. Береги себя, папа и не заморачивайся по пустякам, а то однажды перенервничаешь на работе в своих интригах и умрешь в трамвае по дороге домой. Ну, это так, к слову. Найди, наконец, общий язык со своим сыном. Это ведь совсем не трудно. Не опоздай, дети растут моментально.
Стас потрепал отца по чуть седеющим волосам, сбросил с ноги единственный тапочек и быстро вышел из комнаты.
А папа уперся взглядом в черно-белую таблицу в телевизоре…
© Грубас
