– Пять тысяч евро, – по-немецки эта фраза прозвучала, как приговор. Я швырнул на гостиничную кровать телефон и налил себе еще вискаря. Пятера за перевоз тела из Зёльдена в Кишинев – это больно. Особенно, когда ее нет. При этом всю дорогу за катафалком орхидеи никто бросать не будет, и оркестр не сыграет Шопена. Просто отвезти полированный ящик с нетяжелым дедом – пять косарей! Живого орангутанга или негра-нелегала доставить было бы дешевле. Трансцендентальные австро-уебки…
Всего неделю назад я жевал картон пресных дней в мастерской и писал шутки для стендапа. Дед Борис позвонил аккурат восьмого марта. Я как раз собирался в клуб, в котором иногда эякулировал со сцены мутным соусом юмора на тех, кому за тридцать. Как для внука язвительного еврея, получалось жиденько.
– Алло, сученок?
– Дед, я сколько раз просил так меня не называть?
– Не придирайся к словам. Я хотел сказать «мой мальчик». Звоню с предложением, от которого даже идиот не смог бы отказаться. Ты не хочешь перед моей смертью увидеть Альпы? Едем вдвоем на твоей машине. Лыжи, палки, снег – все за мой счет. А будешь хорошо себя вести, то и подъемник.
Тот факт, что дед тронулся, я воспринял спокойно. Он бредил морем и яхтами, хотя всю жизнь работал зубным техником в Кишиневе. Копил, копил, копил и никогда ничего не покупал. От такого потребительского целибата у любого кингстоны сорвет. Что он хотел купить, подержанный авианосец или «Ласточку» из «Бесприданницы»? Даже бабушка, папина мама, не знала. Я все ждал, когда он позвонит и скажет что-то типа: «Внучонок, про санкции слыхал? Моя «Ласточка» тоже под замес попала». И вот, собственно, дождался...
– Но почему Альпы?
– Мне сказали, там красивее, чем в Геническе.
– А что тебе по этому поводу сказала бабушка?
– Ничего внятного. До сих пор визг стоит, как будто Горбачев на том свете насилует Новодворскую.
Через два дня мы поехали…
***
Добрались почти без происшествий. На молдавской границе дед немного покривлялся, разговаривая с пограничником на старославянском, и на все вопросы отвечал «дондеже есьм». За бесконечными спорами, вроде «Был ли нытик Гамлет евреем», пересекли Румынию. На одышливом толстяке квартирного вопроса проехали Венгрию и в Братиславе схлестнулись по поводу юмора. Он доказывал мне, что Райкин чуть ли не прилетел с планеты смеха, где Жванецкие растут на манер чертополоха и тянутся лысыми головками к солнцу. Я включал ему современных комиков, вроде Карлина и Луи Си Кея. Он смотрел с каменным лицом и, в конце концов, брякнул мне:
– Феноменальная пропасть между поколениями… Как сказал Гильгамеш богине Иштар, храни тебя бог, и иди-ка ты нахуй. Нужен мне твой Люся Кей, как тампакс Сердючке.
Легкая, необременительная пиздопротивность всегда была бесплатным приложением к его жадности. Впрочем, это у нас семейное. К тому же, евреи вечно не согласны друг с другом и со всем остальным миром. До Зёльдена ехали почти молча.
После заселения он помрачнел еще больше. Космическая цена проката лыж и скай-пасса настроения ему тоже не улучшили. Когда мы поднялись на Тифенбахкогель, на высоту больше трех километров, у меня не то что дух захватило, как пишут в этих ваших беллетристиках, а пальцы на ногах завернулись в рулон. Ничего более величественного я не видел. Дед не разделил моих восторгов:
– Горы – это окаменевший кал динозавров. Тебе это любой молдавский ученый скажет. Зачем я сюда приехал? Что тут красивого? Я когда-то золотую челюсть Якову Ботезату сделал. Вот это было загляденье. Пообещай, сученок, что развеешь мой прах над морем, – я кивнул и поехал по широченной трассе вниз, а он потопал в кафе за глинтвейном.
Подъемник в третий раз тащил меня на гору, когда я увидел, что слегка пошатывающийся дед выплыл из фуд-корта с чьими-то саночками. Он подошел к началу черной трассы, уселся уголком и, помогая себе руками, покатил, улюлюкая. Как потом оказалось – непосредственно в ад.
Еле дождавшись открытия дверей, я выскочил из кабинки, всегнулся в крепления и понесся за ним. На моих глазах дедушка стремительно превращался в братоубийственный неуправляемый снаряд. Набирая скорость, саночник чуть не скосил пару-тройку зазевавшихся лыжников. Внезапно он съехал с трассы и, подпрыгнув на сугробе, влетел в желтую опору снежной пушки. Я всегда верил в мгновенную карму, но это было как-то чересчур за кражу саночек. Когда у меня получилось спуститься, дед был в сознании и пьяно улыбался.
– Старый дурак… Хотел детство вспомнить, а развалился быстрей, чем Югославия. Ничего, ничего… Сам с себя смеюсь, значит, жив, – пробормотал он и отключился.
Потом были спасатели, скорая и врач в синей шапочке, который развел руками и прокаркал что-то прискорбное… Диагностировали множественные ушибы, перелом ступни и сотрясение мозга. Состояние было стабильно-херовое. Но когда в регистратуре мне дали счет, я резко пожелал поменяться с дедом местами.
Поначалу я мог только часто-часто моргать. Хотелось развидеть хотя бы один ноль или увидеть запятую. За такие деньги у нас можно вылечить от бубонной чумы или круглый год омолаживаться под бобровой струей. И еще на гематоген останется. К тому же, было непонятно, сколько ему тут чилить.
***
Больница в Инсбруке больше напоминала пятизвездочную гостиницу. В основном, это касалось цен. Все дедовские накопления ушли за неделю. Больной шел на поправку ни шатко, ни валко. Как только платить стало нечем, доктор заявил, что пациент здоров, как космонавт. Ясным мартовским днем санитар вывез не ходячего деда на коляске и помог загрузить в машину. Мы поехали…
Пару часов дед ворчал без передышки и уснул только после Инсбрука. Километров через пятьдесят тишины я решил проверить, как он. Остановился в кармане на шоссе. Потормошил. Рука оказалась ледяной. Пульс не прощупывался, дыхания не было. Проверил еще несколько раз и убедился окончательно: он умер…
Скорую вызывать не стал, памятуя о конских ценниках местного здравоохранения. В полнейшем ступоре проехал до первой попавшейся гостиницы у дороги и, оставив деда в машине, снял номер. Подключился к вайфаю, накатил для успокоения и начал звонить. Сначала обрадовал родственников, чтобы разделить с ними тяжесть утраты. После долгих препирательств, делиться согласились только мои родители и бабушка. Остальные отделались бесполезными, как пупок у женщины, соболезнованиями. Да, не все горячо любили прижимистого покойничка... Потом обзвонил все службы, прикинул расходы с доставкой тела за пять тысяч и впал в анабиоз. Таких астрономических денег не было. На семейном вайбер-совете деда Бориса решили везти своим, то есть моим, ходом.
Когда стемнело, я спустился к машине и перегрузил все барахло из стоявшего на крыше бокса «Thule» в салон. Спокойно выехал на трассу и, немного покружив, нашел съезд в ближайший лесок. Переложить тело из машины в «Тулика» оказалось не так-то просто, но каких-то пятнадцать минут дикого ужаса и – вуаля бля, дед поместился, как будто багажник был на него скроен. Разве что ступни пришлось вывернуть в разные стороны, чтобы крышка закрылась. В третьей позиции в последний путь дедушка отправился.
Я вернулся в гостиницу, допил вискарь и завалился спать. Будильник прозвонил в восемь, возвращая меня в мерзкую реальность с гробом на колесах. Самое страшное в моей жизни утро началось с дерьмовейшего завтрака из знаменитых венских сосисок с горчицей и кофе. Такой дряни, признаться, не ел ни разу. Было ощущение, что я купился на рекламу «горячего секса» в публичном доме, а мне через дырку в стене намазали елдачок бальзамом «Звездочка» с горчицей и немного подрочили для разогрева. Но разочарование от дегустации венских сосисонов оказалось не единственным. Когда я вышел на стоянку и увидел свою машину, у меня отказало сразу несколько органов чувств: «Тулика» на крыше не было…
В плохо соображающую и ничего не слышащую, кроме ударов пульса, голову понемногу вползали мрачные мысли. Что я скажу дома? «Извините, у меня в Австрии спиздили дедушку»? Проклянут до седьмого колена и будут правы. Такие шлемазлы даже богу не нужны.
В панике я вернулся в Инсбрук, где битый час проторчал в полиции, пытаясь объяснить, что именно у меня украли. Доблестные полицаи отказывались верить и предлагали приложить холодную курицу ко лбу, что, видимо, по их мнению, помогает от слабоумия. В итоге, меня попросили не предпринимать самостоятельных поисков и оставаться в городе, чтобы опознать тело в случае обнаружения.
– А писюны вам в фантики не завернуть? – спросил я их по-русски и поехал искать.
Без толку прочесав окрестности места преступления, я свернул с основной дороги. Вряд ли похитители потрошили бокс у всех на виду. Местные будут делать это за воротами домов, а труп скинут в любое ущелье, зверью на радость. Надежды на то, что я увижу, как дедушку тащит какой-нибудь крысоавстрияк с лопатой, было мало. Скорее всего, проезжий румын терпеливо потащит его домой через три границы. Он соберет во дворе полдеревни таких же вороватых уебанов и взломает автобокс, предвкушая поживу. Воображение рисовало их дебильные рожи, когда они увидят подразложившийся киндер-сюрприз. Наведет же им дедуля суеты напоследок...
На своем корявом немецком я безрезультатно расспросил человек двадцать пейзан и к вечеру прилично вымотался. В деревенской гостинице, где я был единственным постояльцем, в моем распоряжении оказался холл с настоящим камином. Пил пиво, смотрел на огонь и думал, что шансов найти практически нет. Поисковую операцию можно сворачивать.
Огонь погас. Я взял тубус от чипсов «Принглс» и засыпал туда теплого пепла. Откупорил еще бутылочку, помянул. После четвертого «Гиннеса» бросил взгляд на упаковку и содрогнулся. С красной колбы на меня с укоризной смотрело аномально усатое лицо дедушки Бориса с сыром и как бы говорило: «Ну, ты и сученок». Я ринулся спать. Всю ночь мне снилась какая-то инфернальная дичь с волосней: секс кузнечиков в дедовских усах, бакенбарды-убийцы и торжественное смоление волосатого адыгейца в махачкалинском барбершопе…
***
Утром по телефону признался родне, что из-за стремного запаха покойного пришлось сжечь в готичном венгерском городке, как будто созданном для кремации. А деньги на это дело случайно нашлись у деда в чемодане в потайном карманчике. Бабушка кричала до хрипоты, особенно, из-за денег, но я справился. Со свидетельством о смерти решил что-то выкружить уже на месте, а по приезду сказать, что документы украли.
Ехать решил без остановок на ночлег и через сутки был дома. Первым делом вручил бабуле урну. Пришлось, конечно, подсуетиться по дороге и купить в нашем крематории что-то поприличнее, чем упаковка от чипсов.
– Он хотел, чтобы его развеяли над морем, – протянул я прах, и мы заплакали.
Начались стандартные хлопоты. Договорились помянуть по месту, а потом отвезти останки в Одессу. На поминки собралось человек тридцать родни. Прах почтительно поставили в сервант на место супницы из сервиза. Звучали хорошие, добрые слова. Все было трогательно и слезоточиво.
В самый разгар застолья, когда я рассказывал, как покойный ловко катался на санках, у бабушки зазвонил телефон:
– Это Боря... – ахнула она, сняла трубку и случайно поставила ухом на громкую.
– Здравствуйте. Говорит старший следователь отдела по борьбе с контрабандой Александр Чобану. Мы конфисковали мертвого мужчину, которого пытались незаконно ввезти в Молдову. При нем был телефон с вашим номером. «Супруга бля» это вы?
– Й-й-я...бля… То есть, так у него в телефоне записана…
– Нужно, чтобы вы приехали на опознание.
– Но мы сейчас оплакиваем его прах... Он в урне.
– Вы что-то не то оплакиваете. Он в морге. Запишите мой номер, и завтра я вас жду, нужно будет дать объяснения.
Я уже взялся за ручку входной двери, когда бабушка настигла меня и огрела трубой от советского пылесоса «Урал»:
– Ты где деда дел, сученок?! И кто сейчас в серванте стоит?!
И был гевалт, и было покаяние. И били меня все тридцать человек, пока не потушили свет в бестолковке. Но со временем все уладилось, синяки сошли, сломанные ребра зажили. А через неделю мы таки развеяли деда над морем и на обратном пути купили бабушке новый пылесос с хорошей скидкой…
© mobilshark
