Когда тебе девять лет, под тобой велосипед, а впереди спуск — жизнь начинает говорить с тобой на единственно понятном языке. Языке непреодолимых желаний. Остается только ответить ей действием и выжить.
Мне было как раз девять, и мы с мамой поехали в гости к какой-то её тётушке в Белую Калитву — маленький городок на юге, чуть-чуть не доезжая Ростова-на-Дону. Ни городок, ни тётушка были ничем, в общем, непримечательны, разве что у тётушки хранился велосипед «Бабочка», известный всем как «Дутик».
Так что мы наполовину пошли, а наполовину поехали на пляж, мама осталась загорать, а я помчался исследовать окрестности. Велосипед был мне уже немного маловат, но разве ж это препятствие для исследователя.
И я нашёл гору. Рядом с речкой Калитвой был парк, а на центральной его аллее был длинный спуск с широкой лестницей. Вдоль лестницы сбоку шла бетонная дорожка для колясок, ровная, как взлетная полоса. Метров сто чистого восторга.
Что делают мальчики при таких раскладах? Мальчики едут.
Ну, мальчик и поехал.
Через полпути вниз «Дутик» достиг максимальной для пухлоколёсого велосипедика скорости и начал крениться вправо. Я пытался перевесить его влево, но транспорт был неумолим. Велосипед лёг набок, а я закрыл глаза.
И не открывал, пока всё вокруг не стихло. Когда я наконец открыл глаза, прямо перед лицом, очень близко, висела педаль с маленьким разбитым катафотом, а сам я был замысловато обмотан вокруг велосипеда.
Пришлось медленно разматываться и вставать. Больно не было, но выглядел я точно как в анекдоте про котика — «до батареи одни уши доехали». Всё было стёрто: ладони, локти, плечи, колени, косточки на лодыжках и даже висок.
Через двадцать минут я предстал перед мамой вверх тормашками — в смысле, она лежала на полотенчике, блаженно подставив лицо солнцу, я а подошел со стороны головы и предстал.
Мальчик кровавый в глазах.
На плече мальчика висел, как коромысло, согнутый точно посередине велосипед. Мама охнула и села — она как-то не была готова к тому, что всю жизнь воспитывала цельного ребенка, а потом он вдруг появляется, стёртый на треть. Остаток дня я пролежал на диване, весь посыпанный стрептоцидным порошком, мне было велено не шевелиться и покрываться корочками. И я покрывался.
И много ещё раз я слышал этот зов весёлой бездны.
Когда нужно было перебежать дорогу прямо перед Камазом — шея до сих пор помнит лёгкий ветерок от промелькнувшей совсем близко подножки грузовика.
Когда захотелось непременно залезть на одну из двух стоящих рядом высоченных, за двадцать метров, берез. И где-то там на самом верху, отчаянно раскачиваясь на ветру, перебраться по веткам с одной березы на другую.
Когда, в конце концов, всё было готово к лётным испытаниям дельтаплана из реек и мешковины. Дельтаплан весил столько, что я едва мог его поднять, но верил, что это только пока я не прыгнул с крыши сарая. А ради полёта, известно, стоит и потерпеть.
