— Падажжите, — говорит, — смарите, что тут есть!
Мы были в измененном состоянии и собирались к Васе на дачу. Почему она открыла шкаф и зачем мы достали из него шмотки ее мамы, сохранившиеся с семидесятых годов: платье цвета июльского неба, розовый брючный костюм и желтый сарафан — неизвестно. Но мы их достали. И надели. Вася напялила нежно-розовые брюки клеш и розовую распашонку, Аня кислотный солнечный сарафан — вырви глаз, а мне досталось коротенькое голубое платье трапецией, с белым воротничком и белыми манжетами на коротких рукавах, оно весьма условно прикрывало жопу — только если стоять прямо, как шомпол. Мы взяли васину ужасную собаку Жулю, жирную гладкую дворнягу на коротких ножках, которая «издалека и в темноте похожа на бультерьера», купили пива и поехали. Еще у нас были черепашьи огромные очки, клипсы на ушах и туфли на платформе.
— Падажжите, — говорила Вася, пытаясь влезть с собакой в набитую электричку. Этой собакой она тыркала в людей, пропустите мол женщину с ребенком. Мы с Аней тащили эмалированное ведро, в нем были бутылки с пивом, а обратно мы должны были везти малину. Потому что мы ехали помогать васиной бабушке собирать урожай.
Васина бабушка была женщиной темной, носила валенки и мохеровый огромный берет, и очень не любила всех. Особенно соседа Чуваша. «Дайте, — говорит, — мне топор, он забор по ночам отодвигает». Мы ее очень боялись и старались вести себя примерно. Примерно так, чтобы она не догадалась, что мы пьем вино.
В электричке мы произвели фурор, а на станции нас встретили молодые люди, которые, в общем, нам уже особо не удивлялись. И мы сразу поехали купаться. Мы купались очень хорошо и долго, а ближе к ночи нам непременно нужно было показаться бабушке, пока мы еще могли говорить, чтобы объяснить ей, что все хорошо, мы приехали, где малина — давайте ее собирать.
— Падажжите, — сказала Вася и поднесла палец к губам. — Тщщщщ, бабка спит, надо идти очень тихо, пустите меня вперед, вы тут нихера не знаете!
И она пошла вперед. Впереди возвышалась поленница дров и стояло огромное цинковое корыто с высокими бортами. Именно возле поленницы у бедняжки отказал вестибулярный аппарат.
— Блять, я падаю!— надрывно прошептала Вася, выпучила глаза и повалилась в корыто, с ужасным грохотом обрушив все дрова. И вот она сидела в корыте, вся в поленьях и сучьях, так, что с бортов свисали руки и ноги в прекрасных нежно- розовых брюках-клеш. — Падажжите, — сипела она, заливаясь слезами от сдавленного смеха, — я упала в дерьмо! Наташа, в дерьмооо!
У васиной бабушки были козы, и она, как древний алхимик создавала в корыте специальное удобрение из навоза, травы и еще чего-то неизвестного, но пахучего. Каждый человек имеет право создать свой философский камень. Неважно из чего. Это была ванна, до краёв наполненная жидким говном.
И я совсем не могла ее вытаскивать, потому что ослабла от смеха — мы дергали Васю за руки, складываясь пополам, и все шипели друг другу — тщщщ, тщщщ. Шипели и плакали.
Бабушка стояла под фонарем, сложив руки на груди, и мрачно наблюдала, как мы бултыхаемся в эликсире вечной молодости. Потом она стала нам помогать.
Когда мы вылезли из корыта, мы все оказались примерно одинакового цвета. И розовый брючный костюм, и жёлтый сарафан, и голубое платье, и собака Жуля, и ведро, и бабушка.
До сих пор живо вижу эту картину, когда слышу «напиться в дрова и в говно».
© Грета Флай
