Люто выбешивают. Потому что утро, и люди едут на работу. Та сам едешь на работу. И вот приходишь такой на остановку, а они уже стоят, вечные, как бронзовый Ильич. С тележками, авоськами и прочими кошёлками, неторопливо разогреваются легкой ритуальной руганью перед штурмом муниципального транспорта.
У нас теперь местами цивилизация, а потому социальную карту требуется прикладывать к валидатору. И это значит, что каждая бабка, взойдя на подножку и как следует раскорячившись в проходе, начнет рассупонивать свою кошелку, из кошелки она достанет потрескавшеесе от времени портмоне фабрики Розы Люксембург, завернутое для верности в целлофановый кулечек, и начнет шуршать этим кулечком, разыскивая карточку, которая в итоге окажется совсем в другом месте. И так ровно по количеству бабок. Карточки они прикладывают как попало, а потому из кабины выбегает нервный водитель и начинает прикладывать карточки за бабок. А что вы хотели — это его зарплата!
Затем, добродушно или не очень перегагакиваясь, словно стадо гусынь, они неторопливо но верно, словно ледник, займут все места, включая стоячие и начнут ехать. На следующей остановке входят еще штук десять бабок, так что вежливые представители рабочего класса, играя желваками, остаются под дождем ждать коммерческую маршрутку пятнадцатью минутами позже.
Что их толкает в путь, хочу я спросить словами великого французского поэта Шарля Бодлера, ненависть к чему или кому? Почему не скучается бабкам у домашнего очага над эстампами с былой жизнью? Какого они прут каждый день всей толпой на другой конец города? Ради петрушки с рынка, что на 15 копеек дешевле? Нет, я не верю. Мне кажется, что все они члены тайной секты, давшие обет всячески вредить простым людям, опаздывающим на работу.
Вот такая ненависть у меня.
А старость я уважаю и бабушку свою любил. Впрочем, она никуда не ездила по утрам на автобусе. Даже в праздники.
