«Правильно было когда-то сказано, что хорошо воспитанный человек может читать все. Осуждать то, что естественно, могут лишь люди духовно бесстыдные, изощренные похабники, которые, придерживаясь гнусной лжеморали, не смотрят на содержание, а с гневом набрасываются на отдельные слова. …Люди, которых коробит от сильных выражений, просто трусы, пугающиеся настоящей жизни, и такие слабые люди наносят наибольший вред культуре и общественной морали».
Ярослав Гашек, «Похождения бравого солдата Швейка»
Моё отношение к матерщине вряд ли выразить лучше, чем это сделал классик мировой литературы. Окружающий меня мир в этом смысле очень двойствен: с одной стороны, на каждом шагу я слышу матерщину, с другой стороны, периодически подвергаюсь критике людей, которых смущает тот факт, что я могу использовать слово «хуй» и меня не испепелит молния и не разобьет паралич. Как будто мы живем в разных вселенных: в их мире все ходят в белых туниках по лепесткам магнолии.
Еще один любимый пример из другого классика, Марка Твена. В «Приключениях Тома Сойера» есть эпизод, в котором беспризорник Гекльберри Финн попадает под опеку богатой вдовы. Она моет, кормит и одевает страдальца, и все бы хорошо, да Геку приходится периодически сбегать на сеновал. Для чего? Чтобы там поматериться вдоволь. Такова его натура.
Матерщина — весьма эффективное средство психологической разрядки. Русская матерщина в этом смысле даст сто очков английской. Главное отличие заключается в том, что русский матерный по-прежнему несет в себе сакральный смысл, утраченный в английском. Наши матюки звучны и производят те самые небольшие сотрясения пространства, за которые мы их и ценим. В яркости образов ли дело или в том, что мы еще не до конца выработали этот ресурс? Что вы восклицаете, когда на дороге вас подрезает автолюбитель с ограниченными способностями к анализу дорожной ситуации? Неужели вы воскликнете: «Тысяча чертей! Негодяй!» Боюсь, что вы заорете: «Да ты ебанулся, сука!?»
Каждый из нас наверняка помнит свои первые опыты в области матерщины. Бабушка хорошенько мне навешала, когда я первый раз появился дома со словом «блядь» на губах. Одно коротенькое слово, которое мне на ухо сказал мальчик во дворе, я его и выговорить-то правильно не умел. Негодяй утверждал, что «мамка даст тебе рубль, если ты скажешь вот это».
Я не был настолько наивен, чтобы верить всему, однако проверить стоило! Реакция была молниеносной и сокрушительной. Как тут не зауважать магические слова, имеющие такие последствия? В результате с самого детства мы растем, испытывая трепет по отношению к некоторой области нашей речи. Запретный плод в чистом виде, мат становится символом взросления наравне с сигаретами и алкоголем.
Впервые с печатным матерным словом я познакомился, когда читал «Это я, Эдичка» Лимонова. Помню, первые три страницы без перерыва хохотал, натыкаясь на щедро рассыпанные в тексте хуи. Это было странное ощущение, вроде потери невинности: печатный лист, до этого несший только благородные плоды просвещения, оказался способным на неожиданный фокус. Привык я к этому быстро, вскоре научился отличать виртуозную матерщину от безвкусицы, а позже и вовсе стал понимать, когда автор переходит границу, за которой становится приторно, как от переслащенного чая.
А чуть позже выяснилось, что все эти постные бородатые мужчины с портретов в кабинетах русского языка и литературы ругались, как сапожники. Солнце русской поэзии писал и говорил гадости, от которых мою учительницу Галину Адамовну хватила бы кондрашка. Стократ труднее найти талантливого писателя, который бы не ввернул словечко-другое иногда, и знаете что? Готов поставить свою голову, что и читать этих абстинентов — все равно что жевать шнурки от ботинок.
Еще один нюанс: для получения желанной разрядки необходима обратная связь. Читатели, слушатели, публика. Сколько не кричи «Хуй!» в центре Сан-Хосе, никому нет до этого дела. Парадоксально, но крича: «Fuck!» там же, вы удивите не больше людей. Если будете достаточно настойчивы, вас просто увезет полицейская машина. Несколько часов в отделении, штраф за асоциальное поведение и никакого общественного резонанса.
Один из гигантов жанра stand-up comedy Джордж Карлин в своем классическом номере «Семь грязных слов» привел те жалкие остатки табуированных слов английского языка, которые еще на что-то годны: «Shit, Piss, Fuck, Cunt, Cocksucker, Motherfucker, and Tits». Сиськи? Вы шутите?
Заметьте, что здесь нет того полета фантазии, простора воображения и отвратительных образов, которыми славится славянская или балканская матерщина. Неудивительно, что Америка потребляет такое количество антидепрессантов. Мало того, что это трудовой лагерь с усиленным питанием, так они еще и душу облегчить не могут как следует.
Выразительность английской ругани на порядок ниже родной русской. Сравните синонимические «cunt» и «пизда» — что звучит похабней? Ответ очевиден. Первое — будто и не ругательство вовсе. Я бы выкинул оттуда слово piss, которым можно поразить разве что обитателей детсада, и добавил слово nigger, которое приобрело вес в последние несколько лет.
Всего семь слов. Сколько комбинаций можно составить из семи слов, принимая во внимание грамматическую простоту английского языка? Выбор небогатый. Пиздобол? Уебан? Ничего даже близко напоминающего наше оружие массового поражения.
Свобода слова, защищенная первой поправкой к Конституции США, привела к тому, что сакральность английских ругательств снижена до предела. Киноиндустрия, сатира и юмор ответственны за это падение нравов в последние несколько десятилетий. Английские крепкие выражения истрепались от длительного употребления. Впрочем, наша культура движется в том же направлении семимильными шагами. Чем сильнее мы боремся, тем больше привлекаем внимание к явлению. Школьники зажигают так, что уши закладывает, и родник матерной речи уже давно переместился под крыши дошкольных учреждений.
У матерщины есть некий отчетливый аромат маскулинности. Искусно закладывающая дама по-прежнему способна сорвать аплодисменты ценителей, но при этом на нее будут смотреть с опаской, как на красивую, но ядовитую змею. Похожее чувство в отношении молодежи: словно дети играют в войну. Пистолеты похожие, пистоны трещат, но никому не больно.
«Только ниггер может называть другого ниггера „ниггером“». Вся эта сраная эпидемия политкорректности, над которой потешаются миллионы людей в Штатах и за их пределами, имеет еще одну, неожиданную сторону. Что это, как не очередной гвоздь в колесо психической разрядки? Гигантская индустрия, продающая тысячи тонн седативных препаратов, не заинтересована в альтернативных способах облегчения души.
Американское общество не то что перестало называть вещи своими именами, оно скорее придумало обыденным житейским явлениям какие-то словесные костыли. Нет больше «калек», «слабоумных» и «глухонемых». Человек, который слышит вместо слова «инвалид» хуйню вроде «лица с физическими неудобствами», невольно почувствует себя причастным к ярмарке лицемерия. Неуютно жить в стране, где запрещено слово «негр», зато за десятку в кинотеатре вас два часа будут кормить словом «motherfucker», пока вы не охуеете.
Лично я отказываюсь от участия в гастролях евнухов. Если моя бессмертная душа требует слова «хуйло», будет использовано слово «хуйло». Я выступаю за свободу выражения. Помогите себе сами. Между бейсбольной битой и перспективой быть посланным нахуй мой выбор очевиден. Пошлите меня даже дважды, только бы вам стало лучше.
Я никого не сужу и не хожу по кругу с транспарантами. А вы, надеюсь, хотя бы в постели кричите «Еби меня сильней, милый!»
© Коля Сулима
