Раздирающая души и галоши история любви, где-то граничащая с разнузданной эротикой.. Особенно рекомендуется домашним хозяйкам при исполнении.
…А надысь приходит ко мне почтальонша и грит: ну что ты, старый хрен, опять разлегся? Дважды уже, грит, стучала! Тебя председатель вызывает!
А я и думаю, что у ей там опять приключилося? Неужто бык Борька опять с цепи сорвался? Аль мужа в заграницу опять отправила погулять?
Ну делать нечего, с председательшей не поспоришь, хучь я уж посчитай двенадцатый годок на пензии и колхозу етому ихнему имею полное римское право дулю показать – шестьдесят без малого годов на них горбатил. Слез я с печи, выходные валенки набул, тулупчик почистил, клюшку свою взял да пошел.
А председательша мне и грит: "Здравствуй, свет Сан Саныч! Думали мы тут промеж себя, и решила я за успехи в учебе и примерное поведение тебя и внучку твою премировать билетом в Малый зал Большой нашей Назюзюкинской консертории." Только, грит, Сан Саныч, ты уж извини – до Назюзюкина тебе за свой счет добираться придется, мы все лимиты на культурно-осветительную работу уже, грит, истратили, когда фонарь у клуба ставили, чтобы молодежь после танцев разобраться могла, где свои, а где чужие…
Ну что делать… Собрались мы с внучей. Младший сынуля, слава богу, до станции нас на "Харлее" своем подкинул, а то бы пришлось Сивку запрягать… а где ж я его там на станции запаркую-то, и кто ж ему овсеца-то всыпет? Фрося-то моя наотрез отказалась нас везти. "Я тебя, грит, знаю, старый хрыч – ты только городских етих шалав в мене-юбках узыришь, ишши тебя потом… Да и хрен бы с тобой, старый ты хрыч, за пятьдесят шесть годов надоел уж, внучку вот жалко – пропадет ведь…" А что ей, внучке-то, сделается? Я ж ее и самбе обучал, и ушой она владет. Давеча физкультурнику нашему так впаяла (он, сучий сын, грит – "я, дескать, только подстраховать хотел ее на брусьях"), что две недели из хаты морду не высовывал…
Ну да ладно… Собрались мы, значить, сели на "Харлей"… Председательша на крыльцо сельсовета выскочила, все платочком вслед махала… А на прощание она мне говорит: "Ты уж там, Сан Саныч, с внучей каку-нито мелодию запомни, запиши да привези… Наши-то оркестранты своим Шопеном-Гауэром уж достали – может, хоть через вас чего новое переймут… А то как заиграют, так хоть сама в домовину лезь…"
Поезд нам попался хороший, скорый... И чистенький такой, видать, фирмешный, не в пример трамваю нашему, что от сельсовета до кладбища пустили. Всего-то и написано под самым потолком, да аккуратненько и красиво так: "Металлиса". Да реклама "Супер-Йохимбе" висит. А проводница Светка оказалась, мы с ей в сорок седьмом годе… ну да об этом потом… Так мы всю дорогу в ейном служебном купе молодость вспоминали, шашнадцать часов как одна минутка и пролетели… Назюзюкинск чуть было не проскочили – вовремя опомнились… Выбегаю из купе, а там народишшу в проходе стоит! Оне, оказыватся, всю дорогу в дверь ломились, чаю им приспичило! Ну Светку так просто не возьмешь. "Я, грит, вас наскрозь вижу… Вам сначала чаю подай, а потом туалет открывать придется, а у меня там все чистенько…"
Ну ладно. От вокзала до консертории мы быстро добралися. А домина там така, что кажный етаж мужики да тетки поставлены поддерживать! И ведь голые все, как в бане! Да среди бела дня на всем народе! Тьфу, срамота! Только ето оказалася Большая зала, а у нас билеты в Малую. Пришлося нам сначала на два етажа спускаться, а потом на пять подниматься. Ну, я внуче говорю: ты тут, Ксюша, сиди музыку слушай да на ус мотай, а я пока по делам сбегаю.
А сам заначку из галоши достал (только ты меня Фросе-то моей не выдавай, милок) и давай в аптеку, за "Йохимбой"...А там народишшу - страсть! Оне в етом городе, видать, все больныя! Я грю – мне как ветерану японско-финской войны, отпустите "Йохимбу" без очереди. А они грят – тебе, дед, ето без надобности! Я грю – да я и сам знаю, что без надобности, дык я ж про запас! А то я, можа, ишшо тридцать годов в город не выберуся! Но народ такой поганый – какой ты, грят, на хрен ветеран? На тебе еще, грят, пахать да пахать!
Ну, в обчем, все перво отделение я в аптеке простоял. Выполз весь растерзанный, потный, одну галошу в клочья, гады, изорвали, зато "Йохимбу" купил. Прибегаю в консерторию – а там уже антракт, и народ в антракте гуляет. Нашел внучу. Ну что, грю, Ксюша, чего хорошего слыхала-переняла? Да так говорит, дедуля, бахали тут по матфею, страсть господня. Уж лучше, грит, Шопен-Гауэр. Во втором отделении, грит, повеселее будет – Хы. Турина, "Андалузские сцены" для Альта, Марфы и струнного квартета "Твикс" (близнецы, то есть, по-аглицки – это мне внуча растолковала).
Ну пошли мы пока гулять по антракту. А я после битвы за "Йохимбу" пить хочу – ужас! А у их там хуже, чем в нашем клубе – буфета воопче нет! Только книжками торгуют – "Так говорил Нострадамус" да "Чем мужик от бабы отличается". Ну чем мужик от бабы отличается, ето у нас и дети грудные знають – у наших мужиков даже если сиськи есть, молока хрен дождешься. А что до Нострадамуса, так я сам так за свою жисть настрадался, что порасскажу не хуже евонного…
Смотрю, а по полу-то сплошь бутылки из под пива катаются, да две четвертинки "Топаза" пустые…А в углу три девицы под окном на лавочке сидят, пиво пьют. А рядом с ними четыре чехла черных стоят. У меня внуча тоже с таким в музыкальную школу ходит, на скрипке она у меня учится. Ну, думаю, наверно ето тот самый "Твикс" и есть, перед выступлением разминается… А четвертая, должно, переволновалась да до ветру побежала… Где ж они только, думаю, пиво-то взяли? А потом понял – они, хитрюги, в чехлы-то вместо струментов пива набрали! Я ж тоже с внучкиным ксперементировал – дюжина пива влазит, да пара вобл впридачу!
Ну, я с ними разговорился, воблой их угостил, а они меня пивком… А внуча-то моя пива не пьет, я ее в строгости воспитываю… Смотрю, машина кака-то стоит, "Самсунь" написано, "Чай да кофе". Пошарил я в карманах, наскреб мелочи, сую, значить, сам в машину-то, а она монеты мои в обрат выкидыват. А девицы смеются – делуль, грят, она машина корейская, потому и монеты ей корейски требуются! Расстроился я – ведь кабы знал, так у меня ж етих монет корейских дома мешок запрятан, с войны приташшил!
Ну тут третий гудок дали, пришлось в залу итти. Сели мы согласно купленным, сидим. А сцена пустая, только за сценой, слыхать, кто-й то пиликает, тренируется, значить. Вышла тут деваха, вся из себя, фигуристая, типа моей Фроси, платье блестючее в обтяжку, разрез до пупа, и объявляет: "Хы. Турина. "Андалузские сцены". Исполняют Альт, Марфа и струнный квартет "Твикс". Тут вдруг за сценой такой визг и стук поднялся!
И выбегают на сцену етот самый Альт – мушшина видный такой, с бородой, вылитый тот немец, что нам все тогда "Хальт!" да "Цурюк!" кричал. А за ним, я понял, ета самая Марфа с хомутом каким-то, на котором струны натянуты, да ну Альта дубасить! А за ними четыре девицы (Нет, смотрю, не те, что пиво-то пили. Те тошшые, как твоя швабра, видать им дохтур прописал пиво пить для оздоровления, а эти гладкие такие, красивые), и все визжат! Я так понял, что у них там промеж себя что-то на тренировке вышло – то ли Альт не у Марфы соль взял, как обещал, то ли перец не той показал… Короче, приревновала его Марфа ко всему квартету - Ну, прям как моя Фрося! Только ихняя-то городская Марфа против моей Фроси в подметки не годится – длинна, тошша, волос в мелкую завитушку, как у той овцы тонкорунной (Так что сама ведь, милок, виновата! Мужик-то – он не собака, на кости бросаться! Куды ж ей соваться против твиксов етих?) И глупа – зачем же при всем честном народе-то! Моя-то Фрося только в хате меня гоняла, потихоньку; ухватом перетянет пару раз по хребтине, да и остынет. А я к фершалице знакомой потом подойду, дык она мне булетень выпишет на неделю. Только, грит, ты кажный день ко мне вечерком на осмотр приходи…Ну да ето друга история…
В опчем, устроили они на сцене сцену… Ето прям не Андалусия была (а ты что, милок, думал? Я и в Гишпании повоевать успел. Водку "Испанский летчик" видел? Так там же на етикетке мой патрет!), а Африка кака-то. Помню, когда нас в Анголу посылали, типа по обмену опытом, была там одна негритяночка… Как сейчас помню, Патрисия Лумумба звали… Она мне потом фотку выслала (от старухи своей под подстилкой в будке у Шарика прячу – ты уж не выдавай меня, милок!) – пацаненок такой весь черненький, а волос светленький и глазки голубые, и весь прям-таки в меня!
Ну, в опчем, обломала ета Марфа городская свой хомут об Альта-беднягу, вроде полегчало ей…А народу пондравилось, "Бис!" кричат, "Бис!" - дескать, "Ишшо давай, бисова дытына!" А Марфа свой ндрав показыват – я, грит, об етого Альта свой хомут изломала, одна струна осталася, и я вам не Поганини какая-нибудь на одной струне капризы свои показывать… Принесите, грит, другой хомут, тогда и разговор будет…
Ну, министратор тут же засуетился, побежал за другим хомутом, а я на часы свои "Буре" смотрю – матушки, на поезд обратный опаздываем! Бегом, грю, внученька, одевайся! Все-ж таки успели, в последний вагон вскочили. "Йохимбу" чуть не выронил. Внучка увидала- что это у тебя, грит, дедуля? Все, грит, бабушке скажу! Ну прям хуже етой моники! Пришлось ей в вагоне-ресторане петушка на палочке купить…Проводница на етот раз не Светка была, Олька…
Обратно, приезжаем на наш вокзал – смотрю, сынуля на "Харлее" нас встречает, а рядом Фрося моя… Стоит, бедняжка, в лице ни кровиночки, платочек мокрый мнет… Обнял я ее, прижал к груди, поцеловал, а она, бедняжка, рыдает, слово вымолвить не может…
Ну, внуча-то к папеньке своему на "Харлей" вскочила, встали они на дыбки да понеслися, только снег да грязь из-под колес…А мы с Фросей моей сели в дровенки, и повез нас Сивка потихонечку, как тогда, пятьдесят шесть лет назад…
А "Йохимбу" я опять же к Шарику под подстилку припрятал – пущай лежит, она мне пока без надобности. А Шарик мне верный друг, кроме меня никого до себя не допущает, даже Фросю...
