Звали её Инночка, что само по себе было весьма приятным обстоятельством, по причине крайне нежного моего отношения к этому имени в целом и некой Инночке Меткой [которую я страстно и безнадёжно желал на втором курсе университета] в частнос ти. Она, помнится, и взаправду была меткая и через всю аудиторию метала в меня стрелы амура настолько умело, что на определённом этапе я готов был драться на дуэли с её тогдашним ёбарем Димой Тараканом [который, в отличии от голубохолодноглазой блондинки, совсем не соответствовал своей фамилии и отличался крайне огромными размерами] на шпагах, пистолетах, ножах и ножках стульев, за один только Инночкин нежный поцелуй или, на нехудой конец, минет.
Нo как-то, отчего-то, и хуй его знает почему, с Инночкой Меткой у нас не срослось. А, нет, вру, я вспомнил почему — она понесла тем же вторым курсом от того же Таракана и я [юноша чуткий, душевный и деликатный] решил, что нехорошо будет беспокоить неокрепшую в плаценте личинку резкими движениями. Hу и минет из-за постоянной тошноты как-то выглядел уже не так заманчиво.
В конце концов, в любой, даже самой обидной ситуации нужно уметь находить положительные моменты. Благодаря этой, если можно так сказать, неудаче, имя Инна по сей день ассоциируется у меня с чем-то неизведанным, неиспробованным, недоёбанным и вожделенным.
И вот, злодейка-судьба [известная в узких кругах национальных меньшинств под именем «еврейское счастье»] видимо решила реабилитироваться в моих глазах и предоставить мне и всем Иннам в одном лице, второй шанс.
Звали её Инночка. Несмотря на четыре предыдущих абзаца, признаюсь откровенно, мне было совершенно всё равно, как её звали, просто ужасно её хотелось. Ну нe то, что бы совсем всё равно. Cкажем, если бы её звали Моника Беллуччи, я непременно катапультировал бы её в какой-нибудь невероятно-французский ресторан, где на нежнейшем фарфоре подают широко раскрытые глаза улиток запечённых в тесте фило и, с непринуждённым видом, мило шутя и улыбаясь официанту, расплатился бы тремя кредитками и на этом бы мои злоключения вероятно закончились. Но звали её далеко не Моника, а чего спрашивается метать глаза улиток перед свиньями. Я пригласил её на суши.
Затрудняюсь сказать почему, но могу утверждать, что за суши вам даст любая баба, кроме Моники Беллуччи и Натальи Ветлицкой. С Моникой Беллуччи всё и так понятно, она неземная, и, стало быть, законы всечеловеческого притяжения и тяготения набитых сырой рыбой тел на неё не действуют, а Ветлицкая даст и за терияки. Короче говоря, вечер шёл в правильном направлении по заранее отработанному и всегда безошибочному сценарию, и мы с Инночкой, расплавленные горячими саке и тёплым калифорнийским вечером, решили продолжить знакомство у меня дома за чашечкой кофе. В глубине души мы оба знали чем закончится этот кофе и без гадания на кофейной гуще, но судьбе было угодно распорядится иначе.
В тот момент, когда я уставившись в её окосевшие изумрудные глаза заплетал что-то бесконечно шедевральное пятистопным ямбом, мой желудок издал предательский звук, в унисон с пронзительной резкой болью и мой поэтический порыв моментально иссяк и превратился в нечто совершенно жалкое, вроде «инночка, погоди-ка секунду, рыпка, я скоро вернусь». Рыпка удивлённо взмахнула ресницами, а я, небольшими шагами, крепко сжимая булки, очень быстро поскакал в направлении туалета, стараясь при этом выглядеть естественно.
Особенно мучительно было осознать, что открытый кран в ванной ни коим образом не сможет заглушить звуки, которые безудержным фонтаном и жидкими струями выдавало моё измученное тело. В какой-то момент мне казалось, что вся рыба тихого океана ополчилась на меня за варварское поедание её в сыром виде и теперь полуживая лезла из меня обратно, толпясь косяками у прохода и цепляясь острыми плавниками за стенки прямой кишки. Самое страшное случилось после, когда совершенно истощённый и опустошённый, я утёр свои раны наждачной туалетной бумагой и пытался смыть следы своего позора. Проклятые моллюски и осьминоги, почти не деформированные, плавали на поверхности и готовы были выплеснуться на коврик цвета апельсин. После десяти минут борьбы со стихией при помощи гениального приспособления с готическим названием вантуз, мне всё же удалось прорвать оборону коварных морепродуктов и, выбравшись из туалетной, как ни в чем не бывало, явиться на суд божий к совершенно ошеломленной Инночке.
Нужно ли говорить, что между нами ничего не было.
Но в конце концов, в любой, даже самой обидной ситуации, нужно уметь находить положительные моменты. Как и прежде, имя Инна ассоциируется у меня с чем-то неизведанным, неиспробованным, недоёбанным и вожделенным, и стоит в одном списке с Моникой и Натальей, которые не дают за суши.
