То ли оттого, что внутренний холод нынче слился с внешним, войдя в поганый резонанс, заставив не только тело, но и саму душу дрожать и стучать от стужи зубами или что у неё там…толи ещё почему…но вспоминаю в эти дни тебя часто и с панической теплотой….
Друг не друг… Сейчас это слово вылощено и искажено, и приобретает всё более летучее значение, чем тогда… в тех же девяностых… Сейчас другом можно стать, написав пару тёплых электронных писем… да и то тёплые они будут более по техническим, нежели ментальным причинам.
Помню, как ты долго и неторопливо, с обстоятельными перекурами, избивал меня, и без того подыхающего, на специально для этого снятой однокомнатной квартире.
Вербальная стадия борьбы за личность минула где-то с год назад, и ты и я понимали, что словами страшными ли, красивыми ли, меня уже не спасти. Пиздюлями скорее всего тоже, и обоим от этого было так обидно… В атаках моих было более злости (бессильной), чем силы, и нет наверное проклятий страшнее тех, которыми я осыпал тебя. Я падал и снова вставал, сначала даже на ноги. Ты снял свитер (жарко стало), молча и с утомительной точностью бил меня крепкими, ослепительно звонкими ладонями, в основном в лицо. Затем связал, забрал вещи, запер в хате и уехал до утра. Суть конфликта была элементарна – мне нужно было за дозой, а ты не пускал. На следующий день привез сонников, травы и ещё пиздюлей. Ну вот на хуя тебе всё это было надо?
Ебучий замок разобрать было нЕчем, поэтому следующей ночью я связал лоскуты распущенной повдоль простыни, накрепко привязал всё это к батарее и, благо этаж был третий, слез по узлам на козырёк магазина, потом в хлябающих тапочках (один опал, как тяжёлый лист) по зарешеченному окну вниз. Липкий, суетливый побег. Вообще-то сначала я планировал уебать тебе стулом на входе, раз уж всё равно развязался, забрать у тебя обувь, лопатник, всё чин чинарём… Но до утра терпеть сил не было, да и зассал, что с первого удара не получиться, а если не получится, то мне точно пиздец.
Где-то через месяц я позвонил тебе сам. Плакал, что-то молол. Дальше было некуда…
Хата была та же, только вместо верёвки на этот раз были наручники. Ты разрулил где-то соломки, первые два дня варил мне кокнар. Когда соломка кончилась, привёз какую-то не то врачиху, не то медсестру которая, узнав стаж, настаивала на стационарном лечении.
- Его необходимо изолировать как минимум на месяц. Иначе с героиновой зависимостью можно даже и не начинать бороться.
- Да он уже три раза лежал, всё бестолку. Сразу же опять начинает.
- Ничего не бестолку – дозу-то каждый раз, считай, вдвое сбивал.
- Заткнись, ублюдок ёбаный. Извините.
- Да ничего, ничего…
Капельница, инъекции реланиума прямо в её резиновый патрубок. Хорошо бы такие вены…
Помогло ли это всё? Нет. И дальше, как оказалось, Есть куда.
В этот раз, к чести сказать, я выдержал уже три дня. Без особого труда уболтал тебя сменить наручники на что-нибудь погуманнее. Наручники, мол, трут и давят, и без того хуёво. Запястья мои были в ссадинах, и верёвку ты затянул неполностью.
На полосы ушли обе шторы. Спускаться с пододеяльником, содержащим маленький, но (как мне тогда казалось) тяжеленный телевизор, было сложно. Бежать в этот раз пришлось босиком, как Порфирий, невзирая на осень, потому что тапочки ты увёз. Дико ныли от верёвки передние и боковые зубы. Идущего с телевизором по козырьку магазина, меня заметил с балкона какой-то ветхий дед, одетый в рубашку тошнотворно-фиолетового цвета. «Ах ты ворюгаб!» крикнул дед. «Иди нахуй, я ключи забыл» - не в тему ответил я, стараясь не наступать на многочисленные стёкла.
Парадокс – вроде сбежал, а свобода-то осталась там, в квартире.
Через два месяца избитый, с изрезанными руками, в состоянии лютой абстиненции, опираясь на палочку, пришёл к тебе домой. Пока ты в ванной брил машинкой мои полувыдерганные нечистые патлы, я толкнул тебе заведомо беспонтовую тему, что в наш город прибыл известный в узких кругах народный целитель, способный исцелить от наркозависимости на любом её этапе. Берёт, правда, очень дорого, но зато и гарантия стопроцентная. Единственный такой специалист в России. Уникум…
- Ты чё, уёбок. Совсем за лоха меня держишь? Я не верю ни единому твоему ебаному слову. Уникум блядь… Ты же проширяешь всё до копейки.
- Миха… Это мой последний шанс, братан… Кроме тебя обратиться не к кому…
- Не дави на гниль, я ведь тебя отлично знаю… И не верти башкой. Кто тебя отпиздил-то так? Весь череп в ямках каких-то.
- Кто… Коллеги твои ебучие. Неважно это.
- Как это неважно. Мало дали.
- Миха, он уедет через два дня и всё, мне пиздец. Я ведь тебе отдам потом, я в долг…
- Да пошёл ты нахуй. Не дам я тебе нихуя. Мне единственно что, баран ты ёбаный, родителей твоих жалко.
Денег ты мне дал. Хватило аж на месяц.
Ну и последняя наша встреча, чтобы, так сказать, завершить картинку.
Произошла она спустя полгода после вышеописанных событий и была весьма короткой. Длиною в один удар.
Я брёл по оживлённой улице с ещё двумя наркозависимыми. Вдруг к тротуару резко прижалась твоя белая нива, ты молниеносно выскочил, схватил меня за рукав, затем в такой последовательности: визг какой-то тётки; мутный тяжёлый всплеск с перезвонами в левой стороне черепа; темнота.
Спутники мои потом рассказывали, что сначала ты хотел погрузить меня в машину. Потом постоял, подумал, пнул меня ещё пару раз и уехал.
Всё, больше мы не виделись. Весною девяносто девятого в составе сводного отряда тебя убили в чечне.
…словно еду зимою в промозглом погрохатывающем вагоне поздней электрички, в вагоне, который косен, грязен и пуст, и иней, и тусклый затхлый свет и волокутся за мутными окнами убогие слепые дома в нехорошем полумраке сибирского вечера, я спохмелья и избит, всё спиздили, всего обобрали, какой там билет, хорошо хоть зубы все, вздрагиваю от холода и жмурящегося эха искристых пиздюлей, и мысль о том, что еду в пустой постылый угол, вызывает приступ поскуливающей, тягучей тоски.
и тут я вспоминаю тебя и сразу словно кто-то большой, спокойный подходит, кладёт тёплую сухую руку мне на плечо и говорит негромко (твоим голосом): «Ничего, браток, ничего».
(С) Стройбатыч
