В поисках российского среднего класса
Когда наш московский корреспондент уезжал из России восемь лет назад, зарождающийся средний класс копал картошку, чтобы выжить. Чтобы узнать, как изменилась там жизнь, он слетал поужинать со старыми знакомыми и узнал, что критиковать Путина приходится шепотом
Москва в конце суровой зимы – пугающее место. В снегу рычат, может быть, самые большие в мире внедорожники. Обычные люди скользят по тротуарам, покрытым льдом, на каждом шагу рискуя сломать голень или бедро. От станций метро движутся толпы, облаченные в шкуры диких животных, похожие на недавно цивилизовавшееся племя (впрочем, холод такой, что я тоже привез старую лису, чтобы надевать на голову).
В кафе подают новое блюдо – пирог с хоббитом. Мое воображение пускается вскачь: неужели одетые в меха москвичи едят Бэггинсов? У тебя на голове мех хоббита, дружище?
Будучи редактором международного отдела, я часто борюсь с соблазном увидеть в России восставший Мордор: агрессивную сверхдержаву, которая раздает тумаки бывшим вассалам (Украине) и давит тех, кто осмеливается поднять голос против бывшего сотрудника КГБ Владимира Путина. У нее есть огромные запасы газа и нефти, и когда-нибудь это может дать ей право унижать и запугивать английские графства.
Когда я восемь лет назад уезжал из России, проработав пять лет московским корреспондентом Telegraph, страна была хаотичной, но более свободной. Границы широко открыли, правила выбросили, СМИ смело критиковали правительство.
Как живут теперь зарождающиеся средние классы, думал я? Дух 90-х уничтожен? Люди боятся говорить?
По прибытии я с трудом узнал город, из которого уехал в 1998 году. Благодаря тому, что нефть стоит 60 долларов за баррель, появился новый аэропорт и богатая новая архитектура. Сама Москва стала городом круглосуточного веселья, куда иностранного бизнесмена влекут не только деньги, но и русские женщины. Вот обрывок разговора у багажной карусели. A: "Ты видел X с его новой секретаршей, или это его жена?" B: "Здесь одна превращается в другую очень быстро".
В былые времена Россия славилась мировыми рекордами – обычно по производству шарикоподшипников – и сегодня Москва опять в рекордсменах. Ее магазин Ikea, сразу за городской чертой, сегодня самый оживленный в мире. Комплекс Mega-1, где расположена Ikea, – самый посещаемый торговый центр мира, в прошлом году здесь побывало 52 млн человек.
В центре города ресторан "Турандот" недавно декорировали за 50 млн долларов, и это, конечно, мировой рекорд. Доходы, между тем, растут, и россияне выбрасывают свои "Москвичи" и "Лады", чтобы купить новые иномарки, за которые обычно расплачиваются наличными, покупая по огромной цене.
Дистанция огромного размера от той Москвы, какую я знал. Тогда был потребительский мини-бум, но в продаже была выпивка и сигареты, а не разборная мебель. В августе 1998 года случился неожиданный кризис: лопнули банки, закрылись магазины, а экономика лишилась наличности. Той осенью россияне отправились на дачи, где они, проклиная демократию, копали картошку, сушили грибы и консервировали фрукты, чтобы пережить зиму.
Разумеется, сегодня друзья, с которыми мы расстались, живут лучше. Или нет?
Анатолий – представитель поколения, которое начало изучать английский по тестам рок-оперы "Иисус Христос – суперзвезда". Когда я спросил его о различии между бурными 1990-ми годами и сегодняшним днем, он ответил словами Иисуса в Гефсиманском саду: "Тогда я был воодушевлен. Сегодня я печален и утомлен".
Мы сидели за кухонным столом и ели маринованные грибы, собранные в лесу. Да ладно, сказал я, тебя не распнут.
"Хуже, – ответил он. – Демократии нет, одна посредственность и вульгарность. Посредственного администратора держит на плаву волна нефти".
Он считает крушение своих надежд на демократию неизбежным. "Коммунисты уничтожили или выгнали из страны самых ярких и талантливых людей, осталась одна серость. Когда коммунизм кончился, я думал, что понадобится два поколения, чтобы ликвидировать последствия большевистской революции. Теперь скажу – четыре".
Эти сетования звучали у меня в ушах, когда я шел по заледеневшим улицам мимо сверкающего кафе "Аист". Рядом было припарковано то, что казалось содержимым нескольких автосалонов на Парк Лейн. В 1980-е годы здесь произошло одно из самых крупных в Москве побоищ преступных группировок, и кафе было временно закрыто. Теперь его вновь отстроили, взяли шеф-поваром сардинца, и столик надо заказывать за три дня.
Перестрелки, сказали мне друзья, теперь случаются редко. Похоже, бандиты адаптировались к новым условиям: умные – в бизнесе, глупые – в тюрьме или на том свете.
В теплой духоте метро, где молодежь пьет пиво и прячется от холода, я почувствовал, что меня хлопают по плечу. Это был Никита, 39-летний журналист. Мы случайно столкнулись в городе, где 12 млн душ, но он без труда узнал меня. "Такая английская голова в такой русской шапке", – сказал он.
Когда-то его волосы были завязаны в хвост, но теперь он выглядит заурядно и измучен заботами. Мы стояли в луже талого снега под светильниками, оставшимися от Сталина, и он рассказывал, как больно жить в настоящем. Власть, сказал он, контролирует все. Россия катится к диктатуре, и, что хуже всего, людей это не волнует.
Я пригласил его через два дня прийти на ужин, где надеялся собрать друзей и поговорить о том, как им жилось последние восемь лет.
С нескольких попыток я дозвонился до второй своей гостьи, Светланы Козловой, потому что она, кажется, работает все время. Она из тех миллионов жителей Восточной Европы, которые вышли из коммунизма с никому не нужной специальностью инженера-строителя, и была няней трех детей моего соседа. Сегодня она уже не ходит в шлепанцах за тремя капризными мальчишками, а предстала в образе poster girl времен перестройки.
Потом я разыскал Ирину, глубоко религиозную девушку, которая когда-то подшивала документы на телеграфе. Теперь у нее с мужем, экономистом Сергеем, трое детей – героический и смелый акт материнства в стране, которая вымирает в буквальном смысле слова.
Я предложил встретиться в грузинском ресторане, сразу же показав, что отстал от времени на десятилетие. В 1990-е годы грузины добавляли колорита в российскую жизнь, но сегодня национальные кухни почти в такой же моде, как креветочный коктейль.
Из вежливости мои гости не указали на это, и мы уселись за стол в задымленном грузинском ресторане, где оркестр играл старые советские песни. Я заказал бутылку водки, но она весь вечер простояла нетронутой посреди белой скатерти.
Сегодняшние напитки – это хорошие вина, доступные в ресторанах со средними ценами. Даже у грузинского вина, которое раньше подавали в пластиковых стаканчиках, теперь был пробка и красивая этикетка. Но желающих выпить было мало.
Ирина с мужем, православные христиане, бросили пить, чтобы подать пример в стране, которую медленно травят алкоголем. "Один мой друг напился, и его сбил автобус, он, правда, выжил и все равно пьянствует. Это мой укор ему", – сказал Сергей. Было приятно, особенно после вавилонских сцен на улице, увидеть человека, готового взять на себя моральную ответственность.
Подруга Ирины, Ольга, когда-то продавщица конфет, а теперь владелица фотобизнеса и студии звукозаписи, тоже отказалась: "Я за рулем". Еще одна важная перемена. Восемь лет назад женщина за рулем автомобиля была редкостью – такую традицию диктовала необходимость то и дело лазить под капот своей "Лады".
Я испытал облегчение, когда Светлана, бывшая няня, согласилась выпить бокал, но только один. Ее история казалась самой необычной: сейчас у нее у самой няня, а она работает директором по рознице в быстро растущей сети магазинов одежды. Слушая ее, я начал понимать, почему 80% россиян поддерживают Путина.
Когда пьяная финансовая оргия Бориса Ельцина внезапно кончилась в 1998 году, ребенку Светланы было две недели. "Магазины закрылись, – вспоминала она. – Денег не было. Я не работала полтора года, но наконец нашла работу за гроши и стала менеджером по персоналу".
Вся зарплата, 120 фунтов в месяц, уходила на ребенка, а вечера она проводила, готовясь к MBA; трехлетний курс оплачивал ее босс.
"Сначала я так уставала от работы и учебы, что едва ноги волочила", – рассказывает она. Потом она стала продавать спортивную обувь, а позже перешла на нынешнюю работу.
Главная перемена, произошедшая с тех пор, как ты уехал, сказала она мне, это появление среднего класса. "Моя фирма сильно расширяется, по всей Москве, а теперь и в провинцию. Наши покупатели – менеджеры среднего звена, учителя, все, кто раньше покупал одежду на рынках", – сказала она.
"Жизнь изменилась после 2000 года, когда люди перестали прятать деньги под матрас. Они стали их инвестировать". 2000 год стал переломным, правительство ввело 13-процентный единый налог, достаточно низкий, чтобы убедить черный рынок легализоваться. Именно в тот год Ikea, вопреки всем рекомендациям, решила открыть магазины в России.
Светлана рассмеялась, когда я спросил, не стучится ли к ней в дверь мафия, требуя деньги за защиту, что было обычным делом в 1990-е годы. "Во времена Ельцина нужна была криминальная крыша, чтобы выжить. Теперь не так. Может быть, бандиты крутятся вокруг казино и нефти, но одежда – это чистый бизнес".
Всего за восемь лет она стала говорить как сторонница Тэтчер. "Иногда люди жалуются, что получают всего 100 фунтов в месяц. Я отвечаю: я сделала так. А ты что делаешь? Как ты меняешь себя? Если я буду платить тебе тысячу фунтов в месяц, что ты для меня сделаешь?"
Ее не удивляет, что на смену хаосу Ельцина пришел авторитаризм Путина. "Возможно, есть доля правды в том, что говорят о Путине. Но страна сдвинулась. Нет смысла сидеть на месте, надо добраться до руля".
Даже существование ее сети магазинов сродни революции. (Многие западные бренды модной одежды открыли филиалы в России, но им покровительствуют только богатые.) Не удивительно, что Светлану переполняет энтузиазм по поводу новой России. "Пришло время, когда можно сделать все. Все мои подруги хотят открыть собственный бизнес", – сказала она.
На другом конце стола настроение было не столь лучезарным. Женщины, болтая о "Пиратах", ели осетра, а Никита отодвинул вино и мрачно занялся шашлыком. Мне показалось, что женщинам легче приспособиться к новой жизни, и я сказал об этом. Но меня тут же упрекнули в "упрощенчестве".
Никита слушал Светлану, погружаясь в уныние. В конце 1980-х годов, когда он пришел в журналистику, люди вставали в 5 утра ради того, чтобы купить газеты, потому что там наконец рассказывали страшную правду о коммунизме. Журналисты были новыми пророками, ведущими страну в славный новый мир, где не будет войн, а Россия встанет плечом к плечу рядом с европейскими странами.
"Сегодня государство контролирует СМИ, – сказал Никита, мрачно глядя в бокал. – На всех телеканалах одно и то же. Нет новостей. Людей уже ничто не волнует. Нет аудитории. Нет политики, но всем безразлично. Это удручает, – он вздохнул. – Наверное, лучше заняться пиаром".
Путин, продолжал он, пытается задавить любую политическую оппозицию. Уже чувствуется возрождение инстинктов эпохи ГУЛАГа, когда требовалась рабская покорность государству и молчание. И все это достигнуто не под дулом автомата – просто никто не хочет бороться за свободу и демократию.
Все это был произнесено вполголоса мне на ухо. Конечно, есть вещи, о которых не говорят вслух в публичных местах. Все присутствующие знали о путинских "людях в погонах", выходцах из КГБ, МВД и армии, которые занимают более 25% важных постов в Кремле, правительстве и парламенте.
Никита вызвал дух сталинизма. "В 1929-1936 годах Сталин организовал три серии показательных процессов. Это положило конец всякой внутрипартийной оппозиции. Ладно, у нас не тоталитаризм, но сколько надо времени, чтобы уничтожить всю оппозицию?"
Впрочем, одна ниточка объединяла всех моих гостей: за прошедшие восемь лет они стали сравнительно богатыми. Две семьи расстались с ужасами коммуналок и купили квартиры. Стоимость их жилья за это время уже выросла в четыре-пять раз. Некоторые живут в квартирах стоимостью 500 тыс. фунтов, которые они получили от государства практически бесплатно. Конечно, они не считают себя богачами, потому что есть люди богаче.
"Хватит жаловаться, – сказал я. – Вы поймете, что такое рабство, когда вам придется выплачивать ипотечный кредит".
Конечно, очевидно, что головокружительные изменения, произошедшие в России за последнее десятилетие, высвободили огромную энергию. Каждый теперь в ответе за свою жизнь, иначе он тонет.
Но будущее, похоже, принадлежит тем, кто в бизнесе или в бюрократии, чьи требования взяток и откатов сегодня больше всего иссушают экономику. Интеллигенция оказалась там же, где была при царях и комиссарах: ее презирают и игнорируют.
"Я думаю, только те, кто в бизнесе, оптимисты", – пробормотал Никита, когда Светлана объявила, что ей пора уходить, потому что рано утром она летит в город на Волге открывать новый магазин.
На следующий день я встретился с другими друзьями и знакомыми, никто из которых не хотел быть названным. Страх перед властями здесь удручающе распространен.
"Когда в комнату входит уборщица, мы прекращаем разговаривать", – сказал один москвич. Другой описал свои чувства, когда его дочка спросила на весь автобус: "Почему Путин плохой?" Пассажиры замерли, сказал мой друг. "При Ельцине все бы смеялись".
Старая советская фраза "это не телефонный разговор" звучит вновь. Один ученый рассказал, что университетским преподавателям советуют вступать в путинскую партию "Единая Россия", если они хотят карьерного роста.
Больше всего меня встревожила перемена настроения. Тон Кремля стал более националистическим и даже агрессивным. Пожив два десятилетия как нищие, русские хотят играть мускулами.
"Россия прошла через страшные испытания, но теперь, когда люди купили западную стиральную машину и холодильник, они оглядываются вокруг и спрашивают: как это мы потеряли Украину? – сказал мне российский аналитик. – Мы не утратили комплекс великой державы. Мы видим, как Запад откусывает куски нашей территории, и хотим вернуть свое".
Тем временем на кухнях, как и в прошлом, собираются новые диссиденты, но хотя бы интерьер изменился до неузнаваемости. Годами на кухнях был один и тот же крошечный стол, те же удручающие банки шпрот. Теперь кухни шведские, а старые эмалированные плиты исчезли.
А разговор по-прежнему крутится вокруг старых советских тем.
(с) Алан Филпс
www.inopressa.ru
