В юности я пыталась понять, что движет писателем, создающим подробнейшие описания своего детства. Данные произведения публикуются почему-то для детей, но в ярком резком мире детства, в искрящемся плотном ритме юности такие книги скучны .Теперь знаю, как рождаются эти строки.
Это-ностальгия. Обычная ностальгия по детству и юности. Все благополучно, все гладко - дом, работа, семья… Многие завидуют. Но - чего-то не хватает, да? Не так оглушающее ярко пахнет летнее море, не слепит радостью первый снег, не кружит голову зеленая тонкая кисея первой листвы. Лишь иногда наплывает память - резкая, как стенокардия. И вспоминается жизнь – отдельными яркими-яркими картинками. И ловим мы, ловим ускользающую нить, пытаясь вернуть хотя бы в воспоминаниях то, что раньше не замечали, то, что было таким естественным, как свет и воздух.
Все чаще тянет в мой маленький старинный город. Нет, не друзей повидать, не рассказать последние такие значительные и пустые новости, не отдохнуть - уловить, услышать растворяющуюся в звенящей пустоте времени, сверкающую юную душу свою.
Вот - бесконечный спуск по огромным ступеням, с балкона в сад. Безграничная, темная глубина, высокая, оглушительно пахнущая, в рост меня трава, уходящие в небо деревья, край сада - далеко-далеко, не дойти. Таким этот сад казался мне в детстве. В двадцать шагов старый сад мне сейчас.
Вот - длинная извилистая улица с неровным асфальтом, до мелочей знакомым - дорога в школу. Бегу, не наступая на стыки тротуарных плит, по дороге домой - в булочную на углу. Какими вкусными были рогалики и маленькие теплые булочки тогда! Теперь они почему-то кажутся пресными.
Вот - узенькая улочка, в пять домов, в вечной тени деревьев. Дома упираются руками колонн в серый тротуар, деревья - в небо. Я, с жесткой нотной папкой, больно бьющей по ногам, подымаюсь по витой деревянной лестнице к учительнице музыки. Подымаюсь, стараясь не скрипеть ступенями, играю сама с собой. С детства придумывала себе выдуманные жизни и жила ими. Как часто я обжигалась на этом в реальной жизни! Играю в Констанцию Бонасье, конечно - только отгремели "Три Мушкетера", недавно покинули город блистательные молодые актеры, игравшие Париж в узких уличках и ренессансных дворцах Львова.
Звонок на двери - медная пуговка, польская надпись на латунной табличке - два века, спрессованных и застывших в каждой трещинке лака, в скрипе наборного паркета, в медных светильниках. Темный коридор, узкие, темные комнаты-лабиринты, полные удивительных вещей..старое бюро с инкрустацией…вышивка на ветхой скатерти…оглушительные, концентрированные запахи, густой , темный воздух…вечность, прошлое - дому двести лет, и кажется, сама жизнь, воздух в квартире двести лет неизменный, настоявшийся. Темный аквариум с зелеными стенками - я всматриваюсь в его мутную глубину, как в другой мир. К Рождеству - маленькая елочка у окна, украшенная старинными игрушками - и самодельными фонариками из блестящих конвалюток - упаковок лекарств. Мне, маленькой, мир того дома казался волшебным, уроки музыки на дому были – наградой. Прикоснуться к черным клавишам старого пианино (мое, домашнее фортепиано ТАК не звучит никогда!) Иногда, в знак особой заслуги - быть допущенной проиграть выученную пьесу на старом французском рояле...Где, в какой момент навсегда ушла из души та маленькая девочка ?
Вот - горка учебников на столе у окна, в распахнутые окна льется темная листва и белые цветы старой яблони. Сижу на широком подоконнике, свесив ноги в черную плотную тишину старого сада. Иногда могу соскользнуть неслышно в траву, в мокрую траву, ощутить пронзительно ночь, одиночество - и - что вся жизнь впереди.
Вот - солнце, закатное солнце, дробящееся в стеклах, зацепившееся за трубу у остроконечной крыши, и мы с тобой бежим по улице - увидеть, как багряное колесо катится к следующей крыше. Там, где я видела голубое небо, ты различал двадцать оттенков цвета… они и сейчас переливаются на твоих картинах.
Вот - вечный дождь моего города, умытые, помолодевшие дома, тяжелые зеленые ладони кленов, полные воды, и я бреду босиком по лужам, и теплый дождь гладит меня по голове и ситцевому платью. Юра Швец, спившийся поэт, улыбается мне, салютуя недопитой бутылкой розового стекломоя. Я ему нравлюсь, я его побаиваюсь, восхищаюсь и по судьбе его пропащей горюю..(год спустя ты выкинулся из окна. Нашел ли ты там покой, бедный неприкаянный гений?)
Вот - темная спираль черного хода - выше, выше, сюда, на крышу, на мое Седьмое Небо. Город -весь как на ладони. Горячая жесть покатой крыши, солнце в окнах, солнце и ветер, и удушьем приходят, мучительно кристаллизуются в стофу новые слова. Заколочен выход на крышу. Рифма оставила меня давно.
Вот - раскаленный белый мел Крыма, костер в ночи, тоска по поющему, вечной стеклянною стеной отделенному от слушающих…бессонные ночи над отчетом, щенячья вера в собственный профессионализм. Мир распахивается все шире, все больше дорог впереди, жизнь впереди.
Мы живем, неосознанно пытаясь вернуть тех себя, искрящихся и звенящих, что ушли в вечной нашей взрослой суете. Мы судорожно пытаемся вспомнить, как умели влюбляться вмиг, в два вздоха менять жизнь, создавать, разрушая. Но… мы уже разучились, и уходит волна, и складка у губ все резче и четче, и, пожав плечами, мы ныряем в работу. Снятся лишь яркие картинки иногда.. Да еще тревожно радуешься, видя как твой ребенок идет по этому миру и жизнь его звенит, сверкает, искрится...
