- И помните, что треть, из поступивших на химфак, попадает в тюрьму, даже не получив диплома!
Этим жизнеутверждающим посланием закончилась речь декана перед вчерашними абитуриентами. Раздолбаям школьникам, которые резали ножичками кожаную обивку кресел унылого вокзального ДК, было в общем-то насрать на то, где они будут заканчивать свои годы. Годы – слишком громкое слово в семнадцать лет. Оно оглушительно настолько, что даже не фиксируется сознанием. Будущие химики, как и все прочие студенты, вполне себе спокойно делились на три категории с различными мотивациями, с различными целями и даже, как это ни странно, желаниями.
Разномастные и цветастые неформалы были рады отсрочке от армии. К тому же загадочная Химия манила неокрепшие сердца и умы, своею неразрывной связью с расширителями сознания и волхвами дарующими кайф. Плох тот неформал, который не хочет расширить свое сознание до масштабов вселенной или на крайний случай не стать успешным волхвом–фуфлотолкателем.
Элитарное мажорите надо было куда-то пропихнуть работящим и заслуженным родителям. Мажорите было похуй куда его пропихивают. Жизнь элитарного мажорите в общем-то достаточно уныла и предсказуема. Один год мало чем отличается от другого – патока сладостей от рождения и вплоть до самой смерти Неиссякаемого Кармана Семейного Дела. Дальше начинается народная игра «А хде мая бальшая ложка?». Правда, в семнадцать мажорите обычно не свойственно заглядывать так далеко.
Третья категория – официальщики. В раннем детстве они всегда были рады подать заработавшемуся бате стакан полный смердящей бормотени, а после подставить тазик. В отрочестве они строем ходили в кружки для особо одаренных и развитых юных химиков. После в пору мятежной юности брезговали сигаретами и крайне редко пили. Девушек чурались по причине невообразимой прыщавости. В общем, это была та самая треть, которой предстояло попасть в тюрьму, не доучившись, поскольку особых иллюзий насчет своего ремесла большинство официальщиков не имело. Пока неформалы только строили робкие планы по поводу оккупации чужих сознаний, официальщики уже могли с завязанными глазами нарисовать формулу тартрата диэтиламида d-лизергиновой кислоты и теоретически способны были его синтезировать. Не хватало только опыта лабораторных работ и сырья.
Самсон Резьбов не попадал ни под одну из категорий. Он не боялся армии, исключительно по причине того, что уже отслужил. Ходить строем Самсону не понравилось. Он не был мажорите, по причине того, что ничего не знал о своих родителях. Вырос в детдоме, где на таких, как он редко обращали внимание слезорасточительные доброхоты. Он знал, что девиз высшего образования всегда и везде один и тот же: «Сквозь блат и взятки к звездам», но Химия не была его наложницей, эдакой неиссякаемой Курочкой-рябой, производящей веселые субстанции.
Она была его женой, и он был верен ей, даже не думая изменять с пыльной занудой Физикой или чумазой дурочкой Биологией.
Выглядел Самсон Резьбов честно сказать не особо. Похож был на заживо разлагающийся труп, который зачем-то поместили в вакуумный контейнер. То есть еще не синюшный, но уже бледный. Красные бегающие глаза, свернувшиеся жухлой соломой волосы, мелкотравчатые наглые волосенки на лице, которые даже и не думали походить на щетину мачо. Искусанные чуть не до локтей ногти. Вечно выворачиваемые наизнанку пальцы рук. Одевался Самсон в вечно популярном стиле «Что бы такого чистого и немятого, на себя надеть, чтоб не совсем уж пиздец». Впрочем, он был высокого роста и обладал нехилым размахом плечей.
Жил Самсон Резьбов в старом ничейном трехэтажном доме, который давно уже определили под снос, но редкие гости в виде бомжиков и укурившихся в дым сатанистов еще навещали первый этаж. Засанные матрасы, пустые пластиковые бутылки из-под пива, подозрительные шприцы, стекляшки, хер знает сколько лет провалявшиеся в пыли игрушки, мирно соседствующие журнальчики «Сторожевая Башня» и «ХХL» - все это можно было без особого труда найти на первом этаже. Как кстати и на втором. И даже на третьем. Самсон Резьбов жил на чердаке, и всегда запирался от гостей на тяжелый амбарный замок.
На чердаке у Самсона был полный порядок, чистота, уют и спокойствие.
Вполне сносная кровать, продавленная множеством тел, которые спали на ней еще до Самсона. Книги по химии на расшатанной полочке (с измалеванной румянами крикливой дурой Литературой Резьбов тоже не желал иметь ничего общего). Сральником Самсону служило ведро, застенчиво спрятавшееся за фанеркой. Ведро, где причудливым образом смешивались кал и моча источало чудовищную вонь, которую Резьбов игнорировал сперва с трудом, а затем уж и по привычке. Главное же чердачное чудо - крепкий покрытый толстым слоем нацарапанных матюгов стол, на котором сияла гордость Самсона - перегонный Куб, который он смастерил собственными руками. Редкие и дорогие детали были куплены на рынке, куда спившиеся интели несли все что можно, начиная от велосипедов и заканчивая толстенными фотоальбомами. Те же детали, что не были столь сложными, Самсон сделал буквально из ничего, сиречь из старого хлама, подобранного на свалке. На свалке можно найти практически все, пусть и не в лучшем качестве. Да и поиски будут проходить не в самой приятной компании, но не о том речь.
Куб работал. С его помощью можно было заниматься Химией. И Резьбов занимался ею с упоением. Для него не было никаких исключений и компромиссов.
Самсон поступил, не имея ни блата, ни денег. Так случилось потому, что даже в самой правдивой истории всегда остается место для чуда. Учился Самсон сносно. Тихо и прилежно. Девушки тыкали в бледного верзилу наманикюренными ногтями, называли его Алхимик и кудахтали за спиной что-то про Коэльо. При чем тут Коэльо было решительно непонятно. Пацаны называли его Глист. И даже не били, потому что вроде не за что. Хотя на деле не были за то, что Самсон действительно был в состоянии дать сдачи. Пацаны прочитывали это послание в глазах Самсона, когда пытались начать быковать. Кто-то не верил глазам своим, поэтому приходилось напрягать уши, и холодеть, вспоминая про детдом, армию и странный дом Резьбова. Те же, кому было мало и взгляда и слухов, включали мозг, трезво оценивая свои силы. Бить Глиста было реально не за что, он как будто бы не существовал. Поэтому его просто не замечали. И не звали с собой никуда и никогда.
Самсона такое положение дел устраивало. Он не спешил раскрывать душу пред диковатыми стаями раздолбаев. Не факт, что душа у него была в принципе. Ему вполне хватало развлечений и без классических студенческих попоек. Днем Резьбов грыз гранит науки, а вечером когда-никогда позволял себе пойти в привокзальную бильярдную, где играл в карамболь сам с собой. Откуда у него вообще были деньги, спросите вы? А со стипендии. Он учился очень хорошо, а ел и пил крайне мало. Нечеловечески мало. Ну и подрабатывал еще, протирая полы в хим.лабораториях. Кстати именно это неблагородное и непочетное занятие открывало ему доступ к разнообразным реактивам, часть из которых достать было более нигде невозможно. Резьбов всегда осторожничал и брал из закрамов родного НИИ крайне мало, именно поэтому его не могли ни на чем подловить.
Ученья свет, карамболя азы и Куб. Вот вся нехитрая жизнь студента Самсона Резьбова. Но коли про ученье и карамболь нам рассказать особо больше нечего, мы поговорим с вами про Куб. Самсон гнал в Кубе все. То есть мог и самогон сделать, а мог и чего-нибудь посерьезней. Или побесполезней. Выделялась эссенция кала, грязи, собственных волос, смешивались все возможные реактивы во всех возможных комбинациях. Иногда, когда Резьбов был совсем уж на мели, он наступал на горло собственной песне и гнал таки гороховый самогон, поставляя затем дурнопахнущую жидкость старушкам проживающим в домах по соседству. Перегонный Куб использовался непоназначению, но денег не хватало практически всегда, посему запасы самогона у местных алкашей практически не иссякали.
Какова же была цель Самсона? Что же такое он хотел синтезировать, этот непонятный Алхимик новейшего времени? Сказать по правде, я не имею о том ни малейшего понятия. Знаю, только что Самсон был упорен в своих поисках. Упорен настолько, что не боялся проверять воздействие своих эссенций на безобидных бомжиках, которых он иногда приводил к себе на чердак. Он подбирал их в дальних районах города, поил, кормил, после чего избивал, связывал и испытывал на них новейшие эссенции, которые рождал его неутомимый ищущий гений и перегонный Куб. Чаще всего он заливал дурнопахнущую жижу несчастным буцалам в рот, затем садился за стол и педантично писал отчеты. Бомжики рождали горячечный бред - Самсон его записывал. Бомжики дергались в припадках – Самсон записывал и это. Бомжики рыдали и звали маму – находилось место и для такого в отчетах Резьбова. Даже для скоропостижной смерти находилась своя учетная запись.
Когда проспиртованные и измученные безумными экспериментами тела бомжей переставали реагировать на внешние раздражители, Самсон заворачивал их в холщовые мешки и свозил далеко-далеко за город, где возле продовольственных складов продавал человеку с зализанными назад волосами. Человек с зализанными назад волосами был личностью настолько скользкой, что даже и написать про него больше нечего.
Иногда Самсон употреблял свои эссенции сам. В такие моменты он не писал отчетов, а доставал из-под кровати грубо намалеванный черный круг, садился на сральное ведро и яростно дрочил, глядя ровно в середину этого сгустка черноты. Какие бездны открывались в эти моменты ему? Дать ответ на этот вопрос сложно. Зато можно точно сказать, почему он избрал в качестве объекта для своих онанистических экзерсисов именно черный круг. Еще в босоногом детстве, Резьбов как-то подвергся нападению яростных до ебли бритоголовых воспитанниц детского дома. Химеры беспризорной совдеповшины атаковали мальчика как раз в тот момент, когда он беззаботно высиживал свою личинку, задумчиво разглядывая темноту, спрятавшуюся в темном углу туалета. Они были яростны и беспощадны. Самсон был юн, наг и беззащитен. Когда из измочаленного тельца мальчика невозможно было выжать более ничего, старшая из детдомовских валькирий презрительно хмыкнула: «Хлюпик, бля… Таким место в институте. Химию, бля, изучать». И на Резьбова снизошла благодать и прозрение.
С момента поступления прошло долгих три года. Счет бомжей свезенных за город пошел на десятки. Деньги уже не были большой проблемой для Самсона, но он оставался верен себе и жил в прежнем месте. Институт, карамболь, Куб, эксперименты – нехитрая круговерть загадочной жизни недобропорядочного гражданина. Однажды он вкусил эссенции, которая добила уже трех бомжей. Он сел дрочить и наконец узрел то, к чему он так долго стремился.
- ЭВРИКА!
Яростный крик Резьбова озарил чердак. Он подскочил со своего насиженного места и стал выплясывать неандертальсике танцы с подлинной грацией балеруна, страдающего от геморроя и рассеяности.
- Нашел, нашел, нашел, нашел, нашел – смеялся Самсон сквозь слезы. Он разбил замалеванное чердачное окно, которое целых три года прятало от него свет неба. Он выл на звезды и снова пускался в пляс. Когда действие препарата закончилось, Резьбов уже твердо знал, что нужно делать дальше.
Первым делом он выгнал столько препарата, чтобы хватило ровно на две пробирки. Доза превышала, ту, что принесла вдохновение почти в два раза, но кажется именно это было нужно Самсону.
После он обошел всех своих немногочисленных знакомых, нашептывая на ушко каждому, что смастерил Лифт на Небо и готов разделить его с любым из них. Его и раньше почитали чудаковатым, а теперь студенты и вовсе спешили убрать глаза и зашагать прочь. Неформалы кричали «Круто же Глиста торкнуло!», мажорите лениво крутили пальцем у виска, официальщики вовсю готовились стучать.
Резьбов не сильно расстраивался. Он привык быть один, но для такой серьезной штуки, как вылазка прямиком на Небо требовался хотя бы один спутник.
Какая-то сердобольная первокурсница с глазами неоперившейся гейши устало отделилась от стайки подруг и потащилась за Самсоном. Скорее всего ей просто было нехуй делать. А Резьбов расправив плечи запинаясь вещал про свой труд, про свои поиски, про то, что если есть мечта, ее можно достичь, сколько бы лет ждать не пришлось. Первокурсница вообще не понимала к чему он ведет и о каких таких лифтах в небо ведется разговор. В ее молоденькой пустой голове вертелась только одна мысль: «Интересно, а ебаться-то будем? Или мне за так его выслушивать?»
- Я подарю тебе Небо. Только не бойся. Небо может больно ударить тебя. Но главное не боятся. Ты сама еще не поняла, какой дар, какой дар удалось получить тебе. Только тебе. Совершенно случайно.
Первокурсница жевала жвачку и зевала одновременно.
Резьбов не стал вести ее к себе. В самом деле, зачем? Зачем ему этот чердак, этот Куб, эта кровать, если он уже достиг всего необходимого, и две теплые пробирки с бурой жидкостью приятно греют карман?
- Надо курицу купить, - неожиданно остановился Самсон у рыночной стекляшки. Куры гриль аппетитно вращались, истекая теплым ароматным соком. Упакованная в униформу продавщица отгоняла мух, являя собой то странное пересечение линий реального и нереального, которое можно было бы обозначить как Холодец-в-Нирване.
- У тебя деньги есть? Курица нужна… Курица нужна…. – хлопал себя по пустым карманам Резьбов.
Первокурсница закатив глаза вытащила мятую сторублевую бумажку и, не желая более глядеть на жалко переминающегося с ноги на ногу Самсона, молча купила курицу. Продавщица понимающе поглядела первокурснице в глаза, заворачивая теплое мясо в фольгу. Тушку передали в руки Резьбову.
Пакет приятно грел руки.
Уже готовый было улыбнуться Самсон, вдруг увидел, как первокурсница решительно зашагала прочь.
- Стой! Стой, дура! Стой! Туда нельзя, там жизнь шипит и извивается! Стой! – побежал догонять спутницу Резьбов. Он не мог ухватиться за ее волосы, потому что держал в руках теплый пакет. Бросить он его почему-то тоже не мог.
Девушка обернулась и незатейливо плюнула Глисту в лицо.
- Смени мозги, урод…
Ну, а что бы вы сказали на ее месте? Правда, в силу возраста ей сложно было понять, что иногда плевать в лицо опасно. Резьбов прижал к себе пакет одной рукой и теплый жир пролился на одежду. Другой рукой он ухватил девицу за волосы и потащил в подворотню.
- Не хотела по-хорошему, будет по-плохому…
В подворотне курица упала в лужу. Самсон держал хрипящую девицу за горло, та испуганно озиралась, изображая затравленного олененка. Она не ожидала от Глиста такой прыти. Резьбов вылил все содержимое пробирки ей в рот, раздвинув крепко сжатые челюсти без особого труда. После он потерял к девице интерес и сам пригубил эссенции. Девушка упала на колени, не понимая, что же с ней происходит. Она пыталась ухватиться за стену, но взгляд ее помутнился, а движения стали неловкими.
- Все… Все… Все… Все-все… Небо близко… Небо скоро…. – допивая свою дозу дряни выговаривал Резьбов. После он приспустил штаны, поднял из лужи пакет, достал уже успевшую остыть курицу и с непонятным простым смертным упоением принялся насаживать жаренную тушку на вставший хуй. Глаза его светились радостью, он смотрел в лужу и видел там свое отражение. Девушка, которая так и осталась для Резьбова безымянной плакала, свернувшись калачиком на асфальте.
Небо было близко. Небо было здесь. Оно выходило из черной подворотни и обволакивало тела Самсона и его жертвы.
- Стоп! Таможенный контроль!
Нарушил чудовищную идиллию голос неожиданно появившегося одноглазого человека в сером костюме. Из-за глазной впадины выглядывала пульсирующая живая плоть.
- А? – Самсону было сложно отвлечься от курицы, он забыл, что в мире существует что-то еще помимо теплого обволакивающего член жира.
- Да-да. Я к вам обращаюсь, молодой человек, - одноглазый мирно прошел мимо Резьбова, навис над лежащей первокурсницей и что есть мочи пнул бедняжку в живот. Девушку вырвало. Она перевернулась на спину и жадно ловила ртом воздух.
- Нет! Нет! Нельзя! – Самсон уронил курицу в лужу и бросился с кулаками на одноглазого. Тот легко увернулся от неловкого выпада прохимиченного насквозь гения, и приподняв его за шею приставил к стене.
- Тю! Самсон Резьбов! А не рано ли вы на небо собрались? В общем вам за ваши выходки наше твердое и уверенное фи… - одноглазый человек не стал больше тратить время на разговоры, а просто выпустил из глазной впадины хлюпающий хоботок и высосал мозг Резьбова дочиста.
- Ммм…. Непризнанность… М…. – задумчиво смаковал свою трапезу одноглазый. Когда от Самсона осталась одна безвольная оболочка, он опустил юношу на землю, оправил ему волосы, натянул на Алхимика штаны. Затем дунул Резьбову в уху, изгоняя из черепа парня пыль. После подошел к первокурснице, помог ей подняться. Втянул в себя хоботок, достал из кармана влажную салфетку и вытер ею лицо.
- Дашенька, помни, что треть, из поступивших на химфак, попадает в тюрьму, даже не получив диплома… Вас же предупреждали, олухи! – весело подмигнул девице одноглазый.
- Я не… Не… Я…. Ой… Дурно… простите, мне дурно…. – запиналась Даша.
- Это ничего. Так бывает. Иди домой, оклемайся… - уверенно повел одноглазый первокурсницу к свету. – Если что, то ты меня не знаешь. Меня тут и не было никогда. И Самсона тоже никакого не было, лады?
Девушка неуверенно кивнула.
- Ай, молодец! Скажешь кому-нибудь, что меня видела, я приду и высосу мозги твоей матери. Ты меня поняла? – одноглазому было видимо очень важно сохранить свое инкогнито.
- Да… Да… Спасибо…
- Ну, вот и хорошо.
Глист стоял в подворотне и улыбался, глядя на захарканную стенку. Когда Даша скрылась в утреннем тумане, одноглазый позвонил человеку с зализанными назад волосами.
- И чего они все лезут и лезут, а брат-таможенник? – спросил одноглазый у человека с зализанными назад волосами.
- Да дураки потому что. Делать им не хрен, - докуривая папиросу произнес тот.
Они завернули тело в холщовый мешок и повезли за город.
Иезуит Батькович
