«В американских фильмах, когда хотят изобразить любовь, мужик с бабой обязательно бегают вдоль морского прибоя, брызгаются, дико ржут (с чего бы?) или, на крайняк, катаются на качелях-каруселях. Но непременно все с тем же диким ржанием. В жизни все, конечно же, не так. По крайней мере, у него было не так. У него пик любви был такой… такой, который воспет во многих песнях. Причем в независимости от жанра - от дэз метала до самой банальной попсы. Смысл всегда сводился к одному: баба очень сильно заебала мужика, он опять же сильно недоволен, понимает, что с ней никак, но и без нее херово, и поэтому он очень сильно ругается. Ругается, конечно же, про себя. Такие слова можно говорить женщине только тихо и только про себя, а по возвращению домой, опять «милая» да «дорогая». Вот это больше похоже на правду. На его правду». – такие мысли приходили ему в голову когда он стоял напротив витрины одного из многочисленных магазинов и глазел в телевизор на американскую любовь.
У него был свой пик. И этот пик, кажется, закончился. И закончился тем, что он ушел из дому. А еще раньше его выгнали с работы. Может в этом вся загвоздка? Может все дело в деньгах? И потому он начал пить? Э, нет. Себя не обманешь. Дело совсем в другом. Со времени свадьбы его не покидало чувство… Чувство, что его обманули, «подложили свинью», заманили в ловушку. В западню. И он спасался периодически безудержно нажираясь. Или начинал играть. Или по блядям. Или и то и другое. И дело совсем не в деньгах. Просто пока были деньги, его терпели.
Вы думаете мир бомжей он где-то там, далеко, за мусорными бочками и тридевятыми подворотнями? Да нет. Он совсем рядом. Шаг в сторону и ты уже там. В очередной пьянке проебан паспорт. На следующий день после выяснений отношений с женой он, в чем был, уходит из дому, успев прихватить только бритвенные принадлежности. Неделю он жил у друга. Нет, тот его не выгонял. Он ушел сам, не хотел быть обузой и помехой. И вот теперь он самый натуральный бомж. Страшно, по животному, хочется есть. Он понимает, что от него уже довольно сильно воняет. Последние остатки приличия – вчера он побрился в общественном туалете. А ведь еще два месяца назад он был вполне преуспевающим молодым человеком.
А вокруг предновогодняя мишура. Праздники уже совсем скоро. И все куда-то бегут. Чего-то хотят купить. Все, и даже витрина магазина, где стоит телевизор, обвешана гирляндами и дождиками. Все это будоражит, затягивает, требует, что бы и ты куда-то бежал. Даже если бежать вовсе не хочется. Да и не куда.
Михаил Иванович ждал годовую премию (ее как раз должны были выдать накануне праздников), пожалуй, больше всех в офисе. И не только потому, что, по его мнению, он ее больше всех заслуживал, или не потому, что он уже в принципе не совсем молодой человек весь год рыл землю, суетился и пахал за троих, и даже не потому, что хотел хорошенько отдохнуть. У Михал Иваныча (как для краткости называли его сотрудники) была молодая и любимая жена. А еще маленькая дочка. И эта самая дочка, самый дорогой для него человек, была больна. И больна очень серьезно. Так что деньги, с таким трудом заработанные за год, предназначались именно для нее. И деньги надо сказать, не малые.
Простояв в очереди перед бухгалтерией и получив на руки довольно пухленький конверт ( да, да, в офисе Михал Иваныча премию выдавали именно так, по старинке – «черным налом»), Михал Иваныч положил его во внутренний карман пиджака, с удовольствием похлопал по нему, еще раз убеждаясь в его весомости и пухлости, и направился в ближайший общепит для офисных работников, благо время как раз было обеденное.
Вкусно отобедав, Михал Иваныч в хорошем расположении духа направился обратно в офис. Он снял пальто, повесил его на вешалку. Прошел в свой кабинет и, усаживаясь в кресло, еще раз с удовлетворением похлопал себя по карман. Неприятный холодок обжог его изнутри. Ожидаемой пухлости не чувствовалось. Засунул руку – карман пуст.
Он конечно обшарил все карманы. Вывернул стол. Вывернул портфель. Под сочувствующими взглядами сослуживцев облазил весь офис. Даже сходил в общепит, где долго тормошил уборщиц и охранников, заранее зная, что все это бесполезно. Конверт был утерян и, похоже, безвозвратно. Михал Иваныч вернулся в офис к концу рабочего дня, когда половина сотрудников уже разбежалась по магазинам искать подарки. Закрылся у себя в кабинете, откуда потом слышался дикий хохот не на шутку пугавший секретаршу Анечку. Когда, наконец, сама Анечка собралась уходить, она все же осмелилась заглянуть в кабинет Михал Иваныча, откуда уже некоторое время ничего не было слышно. Михаил Иванович ласково смотрел на Анечку выпученными глазами. Его пальцы были скрючены на полу оторванном воротнике рубашки, а сам он немного покачивался, повесившись на собственном ремне.
И зачем его понесло к этому общепиту? Денег то все равно нет. А так кушать захочется только сильнее – запахи раздразнят. Может дикий, собачий какой-то инстинкт? Первобытная надежда на объедки? Да, сейчас он бы не побрезговал и макдональдсом. Даже воспоминания о тошнотворном пирожке из столовой института студенческой молодости вызывали в нем болезненно-приятные ассоциации.
Он остановился возле входа не зная, что же делать дальше. Потоптался там некоторое время и уже собрался, было уходить, но тут из дверей вышел очередной посетитель откушавши. Откуда-то его лицо было знакомо. Может, показалось? Он на ходу натягивал на себя зимнее пальто и тут из его кармана неслышно выскользнул пухлый конверт. Мужик в пальто этого не заметил и сыто отрыгивая, бодро зашагал прочь.
Хищной лаской в мгновение ока он метнулся и поднял конверт. Даже не разворачивая, он понимал – там, внутри деньги, много денег. Что делать? Окликнуть сытого мужика и вернуть ему конверт? Э, нет. Не дождетесь. Когда речь идет о выживании, о благородстве не может быть и речи. Где-то в подворотне, в надежном закутке он смог спокойно пересчитать деньги. Их действительно было не мало.
Его палец в очередной раз до упора нажал на звонок. За эти пару часов он преобразился – новенькая одежда, в руке пышный букет, в кармане колечко с бриллиантом. Спасительная, так ему казалось, мысль: вернуться к жене с цветами и подарком. А в конверте осталось еще много денег. Им еще хватит и на первое время, а потом он что-то придумает. И они заживут хорошо. Нормально.
Когда его рука снова потянулась к звонку, дверь неожиданно открылась и на пороге квартиры, его квартиры, возник какой-то шкафообразный мужик, из-за спины которого выглядывала его недовольная жена. Опоздал. Хоть особыми физическими данными он и не отличался, но трусом не был. И смело шагнул навстречу сопернику…
Первое, что он увидел, когда открыл глаза, было лицо маленькой девочки. Открыл глаза пошире и увидел, что девочка стоит в двух метрах от него. Ручки сложены перед собой, взгляд сочувствующий, внимательный. Еще через мгновение он увидел женское лицо прямо перед собой. И тут же пришла боль.
- Вы пейте, пейте чай. – Он сидел на кухне, а женщина все суетилась перед ним. То поставит что-то на стол, то подаст ему вату или бинт. Очень болело лицо. Болели ребра. Но вроде жив.
Женщина оказалась соседской снизу. По ее словам он скатился к ней прямо под дверь. Женский инстинкт жалости или соседская помощь? Это она помогла ему прийти в себя.
- Может вызвать милицию? Зачем вас так?
- Милицию не надо. – морщась от боли сказал он. – Я наверно скоро пойду.
- Да нет, сидите, сидите! Вам еще надо прийти в себя. И мужа, Мишеньки, что-то все нет и нет. – невпопад закончила она.
Он еще сидел некоторое время, приводя мысли в порядок. А женщина все говорила о своем: о муже, о дочке. Из всего этого бреда он только понял, что мужа нет дома, она волнуется, а дочка болеет и у нее скоро дорогостоящая операция. Самой девочки не было видно.
Когда женщина исчезла где-то в глубине квартиры, пообещав скоро вернуться. Он встал, достал конверт с не принесшими счастья деньгами, положил его под маленькую елочку, стоящую на кухне, и вышел из квартиры, аккуратно прикрыв за собой дверь. Ничего… Дело не в деньгах. Надо начинать жизнь по-новому. Он что-то придумает. В конце концов, отсудит часть квартиры у жены. А чужие деньги ему ни к чему.
