Я иногда задумываюсь про себя об отношении к американцам. У нас их принято не любить, и часто вполне заслуженно, но притом эта нелюбовь иногда перебирает через край и уже заходит за все разумные пределы. Я и сам иногда сужу чрезмерно строго о них, узнав вдруг о какой-нибудь новой выходке – вот сейчас на слуху Косовские события. Но стоит ли так обо всех? Обо всём народе? Вообще, думая об американцах я вспоминаю два случая, связанные с ними. В этих случаях мне видиться нечто типичное, характерное для этого народа. Впрочем, судить читателю…
Первый случай был в октябре 2002-го года, когда террористы захватили театральный центр на Дубровке. Я был среди тех, кто освещал эти события от своего тогдашнего издания. Мы дежурили посменно возле металлического ограждения, выставленного метрах в трёхстах от центра. Надо было около восьми часов простаивать там, ожидая пока выйдет кто-нибудь с заявлением для прессы. Подходить ближе было нельзя, потому мы внимательно прислушивались ко всем звукам, которые доносились до нас из центра. Было даже комично – вдруг хлопнет что-нибудь, всё переполошится, сбежиться к ограждению – давка, суета, кто-нибудь тащит камеру и привинчивает провода, кто-то заденет тебя по лицу микрофоном... И в самом деле выйдет милиционер (обычно там был какой-то худенький и низенький узколицый капитан, вечно заспанный, плохо выбритый и недовольный) и заявит, что это БТР соскользнул колесом с тротуара или какой-нибудь боец случайно пальнул в воздух…
К слову, организовано всё было отвратительно, возле журналистов ходили какие-то посторонние люди, пили пиво, даже устраивалась пару раз между ними драка. Сейчас, когда я вспоминаю эти события, хлёсткий звук расколотой бутылки, чья-то пошлая шутка, сказанная вялым пьяным голосом – и за ней вдруг грубый смех и матерщина – всё это смешивается отчего-то в моих воспоминаниях с другими - поздними впечатлениями – и я вижу вдруг покрытую белой простынёй маленькую девочку в красном шарфике, с распахнутыми голубыми глазами на мертвенном восковом лице, синие проблески огней скорой помощи, мелькающие по стенам, белым халатам, согнутым тёмным фигурам, выводимым из здания… И какое-то, сознаюсь, омерзение к этим пившим пиво и веселящимся людям охватывает меня. Впрочем, несколько позже поставили другое ограждение, и за него уже пускали одних журналистов, и эти гопники, как назвал один мой коллега, больше не мешали нам.
Впрочем, я тут отвлёкся и это, наверное, не интересно читателю... Вернусь к теме. Я стоял в удобном месте, прямо по центру, и, вытянув вперёд руку с диктофоном, слушал то, что говорил вышедший капитан, усиленно мигающий заспаными глазами от направленных софитов. Кажется, он рассказывал о том, что только что сбежали две девушки через окно туалета, в них стреляли и одну даже ранили. Вдруг кто-то притронулся до моего плеча. Я обернулся и увидел очень высокую женщину лет сорока-сорока пяти, в свободном пальто с широким рукавом. В одной руке она удерживала мобильный телефон, а в другой – сумочку, украшеную стразами.
– Что такое? – спросил я, несколько удивившись.
– Я амьериканка, позовите главного, - произнесла она с сильным акцентом.
– А что такое?
– Я хочью говорьить, предложить условия.
– Послушайте, ну туда же никого не пускают, там опасно. Да и кто вы? Вы от какой-нибудь организации?
¬– Ньет, я амьериканка. Мнье ничьего не сделать, я амьериканка.
– Но там бандиты, убийцы, - сказал я, ничего не понимая.
– Нье говорьите это, они люди, которые защищать независимость, ю маст респект, уважьять их, - произнесла она каким-то назидательным тоном, разве не качая пальчиком. Тут уж я не выдержал, коротко извинился и отвернулся от неё. Но снова почувствовал её пальцы у себя на плече.
– Что такое, - снова произнёс я, уже немного раздражаясь.
– Вы должен слушьять менья, я амьериканка, - услышал я снова её голос, теперь уже злой. – Позвать немьедленно главный.
– Унас не Америка, вы находитесь в России, - отозвался я, признаюсь, уже с нарастающим раздражением. Она отошла, и вернулась через минуту с офицером ОМОНа, одним из тех, что были в оцеплении.
– Арьестуйте, взять его, - говорила она ему, указывая на меня длинным пальцем. – Он мнье грубить, я амерьиканка.
Омоновец недоумённо взглядывал то на меня, то на неё.
- Что вы ей сделали-то? – спросил он. Я рассказал всё как было.
Он понимающе улыбнулся, отвёл американку в сторону и как-то отвлёк её, во всяком случае она больше ко мне не подходила. Однако, я её видел ещё раза три, пока на следующий день не поставили ограждение. Она приставала и к другим журналистам. С полчаса беседовала, кстати, с моим хорошим знакомым с ТВЦ. Я его после спросил о чём говорили, и что это вообще за женщина.
– Да американка, - сказал он.
– Из какой-то международной организации что ли?
– Нет, просто туристка, приехала в Москву с мужем. Из Нью-Йорка, кажется.
– Так а что ей нужно?
– Ну решила, что она американка, из страны свободы и демократии, так что все обязаны её слушать и подчиняться. Кина насмотрелась... Хотела пойти к террористам, предложить им денег, какие-то продукты им купила, чтобы не голодали, бедняги. И удивляется ещё, почему вокруг неё, представительницы высшей расы, не бегают и не прыгают. Наивные люди…
Признаюсь, мне после казалось иногда, что я столкнулся с невменяемым, психически даже больным человеком, однако после, много поездив по миру, я не раз сталкивался с подобной американской высокомерностью. Например, во Франции, во время какой-то международной конференции я вышел в холл гостиницы и услышал беседу двух американских журналистов, видимо опоздавших и оставшихся без номеров.
– Вы нас обязаны поселить, - говорил один из них менеджеру. – Мы американские журналисты, «Лос Анджелес таймс».
– Извините, господа, - отговаривался полный краснолицый менеджер. – Но номеров уже нет, попробуйте в соседнюю гостиницу, она неподалёку, два квартала.
– Мы были, там тоже занято, - махнул рукой американец. И вдруг оживился. – А вы выселите кого-нибудь! Русских, или вот мы немцев на входе встретили.
– Господа, ну так нельзя.
– Что нельзя? Вы не понимаете? Мы американцы…
…Впрочем, была и другая история, с другими американцами. Было это во время бесланских событий, в 2004-м году. Я приехал в Беслан в октябре, через месяц после нападения террористов. У меня было задание собрать максимум информации о школе, написать несколько очерков о пострадавших людях. Я сразу выяснил, что пострадавшие собираются в администрации правобережного района в центре города (там решались вопросы о компенсациях, распределялась гуманитарная помощь и т.д.), и, зайдя туда, действительно набрал много информации (кстати, там было несколько происшествий, о которых, может быть, читателю интересно будет узнать – я как-нибудь в другой раз расскажу). Затем я отправился поговорить с детьми. Первая школа, в которой, собственно, случилась трагедия, не работала и детей перевели в другие школы, соседние. Возле одной из этих школ дежурил автоматчик – по виду какой-то вчерашний, может быть, завхоз или дворник, в запачканой краской военной форме, небритый и с всклокоченными жётскими волосами. Впрочем, человек хороший и добрый, он мне после много интересного рассказал и даже согласился сфотографироваться несколько раз. Я показал ему удостоверение и вошёл в здание школы. Как раз была перемена и дети очень весело бегали по корридорам, так что между ними нельзя было бы назвать тех, кто был в 1-ой школе и месяц назад находился под автоматным дулом и, может быть, видел смерть своих одноклассников. Тут же, кстати, висели пять или шесть огромных стендов с рисунками, которые дети посвятили погибшим. Учительница – молодая женщина, но уже рыхлая и полная, с заострившимися чертами лица, долго рассказывала мне о событиях в школе, о детях и т.д. Она говорила одними и теми же словами, почти моторно, и даже, может быть, в одном тоне повторяя то, что говорила уже десяткам журналистов. Я попросил её позволения пообщаться с детьми (конечно, у меня и в мыслях не было как-нибудь напомнить им о событиях). Она согласилась и провела меня в класс.
И тут я увидел американскую пару – двух высоких людей, довольно скромно одетых. С ними был и ребёнок – мальчик лет шести или семи, который уселся в углу со своей осетинской сверстницей и показывал ей как наряжать какую-то куклу. Она, видимо, ничего не понимала из его речи, но довольно резво помогала ему с куклой, натягивала какие-то платьица и расчёсывала ей волосы. Родители тем временем беседовали с учительницей. Как я понял, они передали какие-то детские вещи, которые были тут же, в углу. Американка, женщина лет тридцати рассказывала о каких-то носочках, которые она и ещё какая-то её подруга связали для детей, и даже достала в самом деле носочки и кофточку и показывала какие-то узорчики и т.д. В обращении её и её мужа было что-то настоящее, гуманное, нечто такое, что довольно редко встречается между ними. Тут я сделаю маленькое отступление. Я и до и после много раз видел представителей американских благотворительных организаций – обыкновенно кудрявых, седеньких и улыбчивых старушонок в цветастых кофточках, и почти всегда у них промелькивала одна общая черта – какой-то высокомерный снобизм, причём не выученный, а естественный - и от естественности своей ещё более обидный. Какое-то априорное представление об этих людях как об аборигенах, стоящих на более низкой ступени развития. Пусть даже это представление вырастало из одних причин материальных – то есть из того, что эти люди беднее, нуждаются и т.д., но непременно к этому материальному всегда примешивается и ощущение социального и умственного превосходства – это необъяснимо, может быть, но вполне факт. Такое отношение обязательно обижает тех, кто получает помощь. Я видел, кстати, в том же Беслане, как одна старушка, подарив девочке CD-плеер, долго объясняла зачем нужны там кнопки, как вставлять диск и т.д., видимо, подозревая, что девочка такая тёмная, что никогда не видела плеера (опять же – общий у них момент) – так девочка даже обиделась и ушла без подарка…
А вот эти американцы вели себя совсем иначе. Никакого высокомерия или приподнятости, было ощущение, что это те же простые люди, которые, пусть и говорят на английском языке, но вовсе не представители высшей расы, а приехали помочь другим, таким же как они простым людям. Кстати, по всему заметно было – и по их одежде и по подаркам, что люди они не богатые и, может быть, делятся последним. Вначале учительница, которая беседовала с ними чувствовала некоторую неловкость от их подробных распросов, может быть и потому, что у них уже привыкли к большим и роскошным подаркам от иностранцев, а тут тоже американцы, но всего лишь с какими-то кофточками и притом так подробно спрашивают. Однако, американка (мужчина больше молчал, говорила женщина, знавшая русский) этой неловкости не понимала, то есть не понимала почему она не может подробно расспрашивать, имея бедные подарки (тут момент тонкий, может быть, не каждый читатель поймёт). И учительница в конце концов заметила это непонимание и заметила то, что американцы с ней наравне, и искренне интересуются, и довольно много рассказывала им о детях, о том, какую они сделали вместе скульптуру и т.д., причём даже увлеклась. А после пригласила их куда-то пить чай.
На другой день этих же американцев я увидел возле Первой школы, в которой произошла трагедия. Я зашёл в спортзал, где погибло больше всего детей и сделал несколько фотоснимков. Всё было завалено цветами, лежали, я помню, какие-то бутылки с лимонадом и водой (уж не знаю, зачем их приносили туда), стоял прелый запах подгнивающих уже цветов, который бывает на кладбище. Возле одной стены я заметил американцев, они что-то там писали. Тут же был их мальчик, любопытно оглядывающийся по сторонам и особенно, кажется, заметивший согнутое и заржавелое баскетбольное кольцо. Я подошёл позже посмотреть, что они написали. Надпись была: «Ещё 300 ангелов на небесах» или что-то в этом роде (на английском, конечно). На другой день, утром, я вылетел из Владикавказа в Москву. Но по метеоусловиям мы не смогли сесть в столице, а вместо этого прилетели в Питер, в Пулково. Я хотел было уехать из Питера в Москву на стреле, но так страшно устал после недели напряжённой работы, что уже не мог себя заставить пойти с двумя сумками на вокзал, покупать билеты и т.д., тем более, самолёт наш обещали с минуты на минуту. Я немного побродил по вокзалу, а после присел на жёсткое кресло в зале ожидания. Немного почитал, потом достал ноутбук и посмотрел кино, но всё быстро надоело и я начал маятся. У меня было то неприятное ощущение, которое, может быть, знакомо тем из читателей, которые оказывались в неопределённой ситуации вдали от дома. И тут я заметил американцев. Они, как после оказалось, тоже прилетели этим рейсом, я их просто почему-то не заметил раньше. Их мальчик, набегавшись и устав, подошёл к матери и стал просить поесть, но мать его как-то отговаривала и всё усаживала себе на руки. Я подошёл к ним, предложил нераскрытую пачку каких-то твикселсов, купленную тут же, в аэропорту и заговорил с ними. Оказались очень добрые и приличные люди. Женщину звали Элис, а её мужа Джеком. Оказалось, что они живут в Чикаго, Джек работает на каком-то автозаводе рабочим, а Элис – учительница. Когда узнали о событиях в Беслане, решили приехать и помочь чем смогут. У них была половина суммы на отпуск (хотели слетать в Египет), и они решили, что лучше потратить деньги на помощь детям. Причём, им помогли соседи, связали какие-то вещи, некоторые скинулись на конфеты и т.д. Мы долетели вместе до Москвы, я их пригласил погостить у себя, однако у Джека кончался отпуск и они должны были улетать в США. Мы переписываемся и сегодня, обмениваемся даже фотографиями и т.д.
Словом, разные бывают американцы…
