Сейчас, годы спустя, мы вспоминаем его как «Зелёный домик», что произносится с ностальгической теплотой в голосе. Особенно наш младшенький вспоминает. На вопрос, где бы ты хотел жить, он так и отвечает: «В Париже или Заветах Ильича, в Зелёном домике». Это в двадцати приблизительно километрах от МКАД, куда мы отступили из Москвы, с которой наши отношения развивались по закону развития романов с тяжёлыми наркотиками: «сначала подманят, а потом – бряк!».
Вспоминаются солнечные дни, благоухание разнотравья, полёт шмеля, походы на озеро, вкус малины на губах, костёр, запечённая картошка и прочий натургламур. А тогда всё было не так. Вернее, так тоже было, но не всегда.
Была ещё шершавая реальность существования без того, без чего не мыслит себя ни один урождённый горожанин. Например, без хитрого фокуса бесследного исчезновения дерьма. Счастливый житель города видит собственные экскременты только мельком. При должной сноровке их вообще можно не замечать, пребывая в ангелическом состоянии. Отверстие, в которое он испражняется, соединено со сложной системой труб, куда и уносятся отходы его жизнедеятельности в неизвестном направлении. Нам же приходилось жить со своим дерьмом бок о бок, памятуя, что прах мы, и в прах возвратимся. Как и все его собратья - деревенские туалеты, наш представлял собой деревянную будку с дыркой в полу. Будку, надо отдать ей должное, довольно эстетичную - из свежеструганных досок, крашенных морилкой под красное дерево. Обычно такая будка ставится над выгребной ямой, заполняемой в течение, допустим, нескольких месяцев. Здесь под дыркой находилось двадцатилитровое ведро, заполнявшееся куда быстрее. Впрочем, это философский вопрос – что гуманнее: раз в квартал выгребать центнер дерьма или иметь дело с меньшим количеством, но значительно чаще. Содержимое ведра выливалось в яму, выкопанную поблизости, слегка присыпалось землёй и забрасывалось стеблями высоких растений. В неё же постоянно сваливались неосторожные лягушки. Там они и погибали вскоре от осознания всей нелепости положения, в которое вляпались, завершая своими тушками натюрморт.
Вообще, лягушек на участке водилось полно, и все они были страшно любопытными. Когда дверь в дом опрометчиво оставлялась открытой, лягушки принимались за освоение нового жизненного пространства. Впоследствии их можно было обнаружить сидящими в холодильнике, где они жевали что-нибудь, причмокивая, в кастрюле с супом, обуви, карманах куртки, в постели под одеялом, а особо пронырливые ухитрялись забиваться в кошельки и пачки сигарет. В полупустые пачки, конечно. Кто ж поверит, что лягушка может забиться в полную, смешно.
Не было там и ванночки с кафелем, где можно нежиться в тепле, играя с хлопьями пены. Вместо неё имелся летний душ – будка идентичная туалетной, с установленным на крыше баком для воды. По идее, вода должна была в нём нагреваться за день, если день выдавался солнечным, но из-за высоченных деревьев на соседском участке, бросавших на бак свою тень, никогда этого не делала. Поэтому для помывки сначала нужно было нагреть кипятильником ведро воды. Это если было электричество, которое регулярно пропадало по той причине, что предводитель местного дворянства сшибал по пьяному делу электрические столбы. (Не менее регулярно пропадала и вода. Тогда за ней спускались к ручью.) Если нагреть воду всё же удавалось, нужно было суметь расходовать её так, чтобы хватило на всех желающих. Рассчитывать на нагрев нескольких вёдер не приходилось: слишком долго и рискованно, поскольку в любую минуту очередной столб мог пасть жертвой нетрезвого наезда. Поистине аскетическое купание. Не лишённое при этом элемента эротики: в виду тесноты кабинки одежду и полотенце приходилось оставлять снаружи. Иногда полотенце или весьма важная деталь одежды, чтобы было веселее, сваливались там снаружи с крючка. Тогда соседи, от которых нас отделяло только проволочное ограждение, могли присутствовать на бесплатном пип-шоу.
Стирка белья, которая в городе происходит в три этапа – засунул, кнопку нажал, высунул – разворачивалось у нас в целую эпопею. Открыть захлопывающуюся со свистом тяжёлую калитку на пружине, спуститься по тропинке к ручью, удержаться на разваленном скользком мостике, проделать обратный путь с двумя полными вёдрами – и так 6-7 раз на стирку одной порции белья. Стиральная машина, агрегат сомнительного происхождения, произведённый на заре индустриальной эры, грохотала и подпрыгивала так, словно она космический корабль на взлёте. К концу стирки она умудрялась залить пенной водой всё окружающее пространство. Впрочем, это как раз удобно – не надо было лишний раз мыть полы. На такую стирку уходила добрая половина субботы.
А воскресенье проходило под знаком Горящей Бочки. Бочка горела на второй половине нашего участка (четыре сотки), разделённого в результате какого-то внутрисемейного раздора. На второй половине не было ничего. Однако на этот пустырь каждое воскресенье наведывались его хозяева – молодая пара. Откушав шашлыка, они всякий раз принимались разжигать железную бочку, заполняя её невесть откуда взявшимся мусором. Среди которого, кажется, были старые автопокрышки, рубероид, калоши, резиновые сапоги, коллекция целлофановых пакетов, пластиковых бутылок и т.п. Не иначе, молодые с азартом восприняли брошенный экологический клич «Очистим Москву от грязи!» и по дороге на дачу подбирали всякую дрянь. Адова бочка стояла как раз напротив нашего домика. Первые два месяца её ещё можно было потушить сразу по отъезде хозяев. От стойкого аромата, успевшего заполнить дом снизу доверху, это не спасало, но давало чувство некоторого морального удовлетворения. Потом молодые отгородились забором, стоявшим сразу перед нашим крыльцом, видимо, намереваясь лишить нас последнего утешения. Ничего, мы и не такие заборы с детства привыкли одолевать.
В будние дни огнепоклонники нас не беспокоили, занимаясь в далёком городе важными и ответственными делами. Зато разворачивалась бурная стройка у соседа: с визгом пилорамы, шумом бетономешалки, перестуком молотков, печальными и радостными таджикскими песнями.
С наступлением осени всякая жизнь вокруг прекратилась, но, не успели мы облегчённо вздохнуть, как наступили холода. А домик наш, надо сказать, был построен в стародавние времена дефицита стройматериалов – из фанеры и отходов столярного производства. При хождении по нему он раскачивался в такт шагам всеми своими двумя этажами. Как эту камышовую хижину не унесло ветром, ума не приложу. Из источников тепла, кроме лампочек накаливания, свечей и сигарет, в доме было два ржавых нагревателя, которые удачно смотрелись бы в качестве декорации для «Безумного Макса» или любого другого пост-апокалиптического фильма. Худо-бедно эти штуковины грели и, если накрыться всеми наличными одеялами и запасом зимней одежды, то до утра можно было перетерпеть…
Баба йога, жена йога-тракториста Володи и местный риэлтор, подыскала нам жильё в полушаге от станции, участок 26 соток, в «первом» мире, у интеллигентных хозяев ™. У которых даже фамилия была интеллигентная: не Пупкины какие-нибудь, а Кляйнбургеры. Кляйнбургер Сергей Карлович и Кляйнбургер Нелли Афанасьевна.
Посёлок Заветы Ильича, в соответствии с принципом фрактальности, который проявляется в подобии макро- и микросистем (большое в малом, малое в большом), в миниатюре воспроизводит трёхчастную глобальную структуру - деление на «первый», «второй», на окраине которого мы снимали Зелёный домик, и «третий» мир.
Роль последнего здесь выполняет странное место у Щучьего озера - «Воронья слободка». Заросшие кривые дороги, покрытые рытвинами. Полуистлевшие халабуды. Заборы, сооружённые из старых советских плакатов, ржавых кроватных остовов, лыж и прочих подручных материалов. Впоследствии выяснилось, что это дачи, сдаваемые внаём ОАО «Мосдачтрест». И летом здесь отдыхают «приличные люди». Над слободкой разносится дразнящий запах шашлыка, тявкают таксы и мопсы, взрослые раскачиваются в гамаках, детишки плескаются в надувных бассейнах, скатываются со сборных пластмассовых горок и катаются на привезённых качелях. С окончанием сезона всё это благолепие разом исчезает, слободку заселяют тени гастарбайтеров, слышится волчий вой, испуганный рёв верблюдов, крики ослов и блеянье овец.
«Первый» мир – это посёлок старых большевиков, где участки, согласно местной легенде, раздавал ещё сам Владимир Ильич, будто бы отдыхала Инесса Арманд и другие красные випы, здесь снимали «Утомлённых солнцем» и живёт в деревянном тереме один из заместителей г-на Лужкова. Чего не знаю, того не знаю, но место недурственное. Не всё ещё выкуплено нуворишами, поэтому среди пафосного новодела сохранилась масса антикварных домиков 30-х годов постройки, действительно напоминающих дачи из михалковского фильма, в которых течёт старосветская жизнь с круглыми столами, абажурами с бахромой, самоварами, неспешными чаепитиями под звуки граммофона.
Дом, где мы проведём почти три года, был представлен нам Бабой йога как генеральская дача. Строивший её советский генерал, не в пример нынешним, отличался скромностью. Все, кто гостил у нас, заранее зная, что приедут на ГЕНЕРАЛЬСКУЮ дачу, бывали разочарованны. Дом как дом, среднедеревенских размеров. Правда, солидный дом, кондовый, какие можно найти разве что в северных деревнях.
Впервые попав внутрь, после фанерных стен, голых лампочек под потолком, одеял – тяжёлых комков полусгнившей ваты, обмоченных предыдущими поколениями стариков, младенцев и гостевавших в Зелёном домике бродяг, мы оказались в царстве сияющей чистоты и до мелочей организованного, взлелеянного уюта – островке порядка в бушующем море российского хаоса. Хрустальная люстра! Картины на стенах (натюрморты и рериховские пейзажи)! Плетёные коврики (ИКЕА)! Новенький линолеум весёлой расцветки! Диван! Кровать-аэродром! О, заполненные книжные шкафы! Зеркала! Господи, неужели… унитаз!!! Стиральная машина-автомат (итальянская, 700 у.е.)!!! ДУШЕВАЯ КАБИНА (итальянская, 1500 у.е.)!!! Везде какие-то крючочки, подставочки, полочки, вазочки, разноцветные кухонные рукавички, прихватки, полотенчики, распушённый павлиний хвост для собирания пыли, безделушки. «Великолепие выше сил…» Мы глазели на всё это зачарованно, раскрыв рот, как, наверное, меланезийцы глазели на cargo.
Даже испугались. А ну как не сможем соответствовать? Как те делегаты съезда деревенской бедноты, о которых Максим Горький говорил. Они вазы из Сервского фарфора использовали вместо ночных горшков. Товарищи, опомнитесь! – увещевал великий пролетарский писатель. – Это же теперь всё наше!
Здесь одних моющих средств было около сотни различных наименований – для каждого материала и каждой поверхности своё. Ведь обязательно что-нибудь напутаем. Вымоем душевую кабину средством для унитаза, а унитаз – средством для душевой кабины, ковёр – средством для чистки диванов, и всё, пиши пропало. Начнётся, как говаривал профессор Преображенский, разруха.
Нелли Афанасьевна, заметив некоторое наше замешательство, участливо предложила нанять украинку, обитающую по соседству, которая до этого прекрасно справлялась с уборкой дачи. Сама она, с тех пор как сломала когда-то ногу на горнолыжном курорте, за уборку не бралась. От использования наёмного труда мы вежливо отказались под тем предлогом, что уборка нам самим только в радость. Не говорить же о том, что у нас нет на это денег. Неинтеллигентно как-то.
Кстати, первым делом хозяева спросили у нас вовсе не о деньгах, т.е. стабильности и размере заработка. Нет, как воспитанные люди, они задали вопрос об образовании и ещё о чём-то таком – символическом. Возможно, спросили «кто ваш любимый писатель, Толстой или Достоевский?» Конечно, приятно было слышать, что нас держат за равных, способных разбираться в литературе людей, а не за каких-нибудь там «гастарбайтеров». Нелли Афанасьевна так и сказала: «Надоели все эти гастарбайтеры, захотелось сдать дом приличным людям». Она много читала Карнеги, поэтому безбожно льстила собеседникам. На самом-то деле гастарбайтеры и есть, к тому же неблагодарные.
Ведь они приняли нас не просто за «приличных людей». Не знаю как вы, - говорила хозяйка, - а мы воспринимаем вас как своих друзей, даже родственников. Так оно и было. В отличие от хозяек Зелёного домика, которые сохраняли с нами прохладную дистанцию, встречаясь раз в месяц: здрасьте – вот, здесь ровно триста пятьдесят – хорошо, до свидания, хозяева генеральской дачи включили нас в свою семейную жизнь. Правда, не сразу. Осень и зиму они присматривались, приезжая на выходные, на недельку-полторы. А весной решили – можно. И как-то незаметно остались. Мы получили наглядный образец правильной жизни перед глазами – степенный, с пожеланиями спокойной ночи и приятного аппетита, «спасибо» и «пожалуйста», обращением на «Вы», сервированным столом (обязательные ножи, салфетки, солонки, перечницы, зубочистки, букет цветов в вазе), трёхразовым питанием, бокалом красного вина за обедом и т.п. А хозяева – «хорошую прибавку к пенсии», сдав ещё одну квартиру в Москве.
Так мы и подумали, что это должно означать особую к нам эмоцию, некоторую приязнь и расположение. Наверняка же узнали об этом, когда наш средненький обмочил матрац, а мы его повесили сушиться за сарай во дворе, подальше от глаз (матрац, а не средненького). Нелли Афанасьевна, дочь тайного советского учёного, работавшего над проблемой клонирования, урождённая ленинградка, специалист по каллиграфии, учившаяся у Кугельшрайбера, человек тонкой душевной организации, была ужасно расстроена. Она побледнела, её верхняя губа мелко дрожала от волнения. Друзья, почти родственники так низко поступать не должны были. Пришли бы, сказали, такая беда, уж извините нас, не досмотрели. Я бы извинила…
Наш светлый образ приличных людей вмиг потускнел. Но даже эта низость была нам прощена. О, сколько всего нам прощалось! Мы, например, прекрасно знали, что нельзя бросать в унитаз туалетную бумагу, это чревато настоящей катастрофой. Знали, но не сказали об этом своей гостье. Сергей Карлович, белая кость, сын того самого генерала, немец (наполовину), презиравший «русский бардак», всю жизнь проведший за игрой в кёрлинг и созерцанием созвездия Рыб, вынужден был самолично извлечь преступный обрывок бумаги и во всеуслышание нам об этом сообщить. Каково ему, думаете, было?! А хозяйке – выковыривать из слива душевой кабины волосы (возможно, паховые) с комочками мыла, нести эту мерзость в кухню, к обеденному столу, и в отчаянии спрашивать: что это??? Боюсь, ей казалось, что она держит в руках остатки спермы. При ёе-то впечатлительности и ранимости – пережить такое!
Нет, мы оставались черствы и жестоки к их невыносимым страданиям от сожительства с дикарями. Раз даже посмели защищать таджиков, выкладывавших в саду плиточную дорожку. Эти бессовестные негодяи, которые не заслуживали и той, вдвое меньшей, чем обычная - «белая», оплаты, затягивали работу, отказываясь работать в дождь, а потом ещё насчитали какие-то лишние кубические дециметры плитки. Ограбили, можно сказать, стариков. Кроме того, просились сходить в туалет в доме. Можете себе представить, каким потрясением это было для хозяев. Им приходилось просить нас «проследить» за туалетом. И речи быть не могло о том, чтобы таджик понял, куда нужно выбрасывать бумагу и как за собой смывать. То, что они у себя на родине высшее образование получили – какое там, в пустыне образование. Мы разглагольствовали о том, как тяжело им вдали от дома, без семьи, в чужой стране, в полускотских условиях. «Их, значит, жалко, а нас – не жалко?!» В самом деле, если подумать, кто они нам такие, таджики эти, что хорошего сделали? Ровным счётом ничего. А хозяева, между прочим, отдавали нам маринованные огурцы, которыми их Мать Тереза по доброте душевной потчевала.
Это ещё что, здесь всё же речь шла о каких-никаких, а людях, можно понять – по недомыслию, по юности ума не взвесив все «за» и «против» бросились защищать, ладно. Но что нам было за дело до таджиков вообще несуществующих, чисто фигуральных? На участке скопилась приличная куча срезанных сухих деревьев, сжигание которых мы всё время откладывали. В конце концов, Сергей Карлович не выдержал. Всё, говорит, сегодня выносим и выбрасываем в мусорный бак. А мусорный бак там один на весь посёлок старых большевиков. Второй поставили позднее. Если он заполнялся, то в течение нескольких часов вокруг образовывались горы мусора. Нет, говорим мы, проявляя не столько гражданскую сознательность, сколько вредность характера своего, как же можно заполнять бак. А что тут такого, удивляется Нели Афанасьевна, ведь никто не увидит? Ну, знаете, там, это… в общем, мусор… скандал ведь будет, да и нехорошо… Господи, если что, мы скажем, это таджики выносили. Это не о наших таджиках речь шла, те давно уехали, а о таджиках условных, каких-то там. Ничего не стоило согласиться с разумными доводами Нелли Афанасьевны. Нужно было что-то делать с этим сушняком. Ну, вынесли таджики и вынесли, что с них, детей пустынь и гор, возьмёшь. В общем, повторюсь, действовали мы из необъяснимого упрямства.
По глупейшим пустякам спорили. Ещё когда Кляйнбургеры наезжали только временами, поселилась у нас под домом кошачья коммуна, хвостов десять, не меньше. Мудрая Нелли Афанасьевна твердила: от них вонь потом летом будет стоять на веранде, не прикармливайте, гоните прочь. Не слушались. Продолжали прикармливать втихаря. Думали, уйдут кошки – крысы придут. Пришлось Сергею Карловичу заколачивать все лазы. И вонь действительно потом стояла летом некоторое время. Правда, крысы тоже пришли. Буквально на следующий день, после того как лазы заколотили. Сразу за кухонным окном у нас висела кормушка для птиц. Такого разнообразия пернатых мы до того никогда не видали: дятлы, сойки, поползни, снегири, сороки и другие, которых не удалось опознать, прикармливались, радуя глаз. А тут смотрим: крысы сидят, одна чёрная, другая коричневая, уплетают зерно, нагло в окно посматривая. Нелли Афанасьевна успокоила: крысы - мудрые животные, я слышала по телевизору, что в Китае считается дурной приметой, если крыс во дворе нет. Крысы приносят достаток в дом. Они китайцам, когда те голодали, впервые принесли рис, а вы говорите.
Нелли Афанасьевна Кляйнбургер любила приметы. Ссылкой на одну из них пыталась она нас приучить всё время закрывать крышку унитаза: иначе достаток в дом не придёт. Возможно, это был её педагогический приём – учить в такой игровой форме. Крышку мы, бездарные ученики, всё равно нет-нет, да и оставляли открытой. Что ж теперь удивляться, что Москва нас не озолотила.
Сама же Нелли Афанасьевна была всегда готова учиться, всегда открыта новому. Так, вскоре после нашего вселения, она предложила нам для просмотра коллекцию фильмов. Очень солидную коллекцию. Не лишь бы что, в коллекции не было ни одной картины, не отмеченной Оскаром хотя бы за роль второго плана, костюмы или музыку. У каждой – весьма солидные кассовые сборы. Чутко ловила Нелли Афанасьевна нашу реакцию. Мы же, закрывшись в своей комнате, бессовестно похихикивали с присущим нам снобизмом маргиналов над этими образчиками добротного, здорового, крепкого кинематографа. На следующий день Нелли Афанасьевна, вместо того, чтобы выставить этаких охальников, покушающихся на авторитеты, за дверь, спросила, что мы считаем настоящим кино. Видимо, это слово употреблялось нами за стенкой. И попросила дать что-нибудь посмотреть для примера. В Москву она увезла с собой базовый набор молодого синефила из Кустурицы и Триера плюс «Гуд бай, Ленин» сверху.
С миссионерским трепетом и нетерпением ждали мы её возвращения – Нелли Афанасьевна, как нам мстилось, должна была возвратиться другим человеком. Без массивных серёг, браслетов на руках, всклокоченной, небрежно одетой во что-то из секонд-хэнда, не накрашенной, со следами бессонных ночей, тягостных раздумий, экзистенциальной меланхолии на лице и сигаретой в зубах. Как бы не так. Не для того они добивались духовно-душевного равновесия, выстраивали гармоничные базис и надстройку по правилу «золотого сечения», чтобы пустить это разом коту под хвост. Нелли Афанасьевна вкатилась в дом румяным колобком, как всегда благоухающая и одетая с иголочки. О фильмах долго не заговаривала, расспрашивая о том, не капает ли где, не засорилось ли, не лопнуло и не треснуло. О фильмах она заговорила только тогда, когда мы, не в силах более терпеть, сами спросили её.
Сергей Карлович, рассказывала Нелли Афанасьевна, на первых минутах ушёл с этого… как его… ну, там где отец и сын, цыгане, бандиты, свадьба. «Чёрная кошка, белый кот»? Да. Сергей Карлович просто не смог этого смотреть, такая там грязь. Грязь? Живут они в страшной грязи, ещё эти гуси повсюду. Я досмотрела. И вот что подумала. Даже в такой грязи люди тянутся к чему-то светлому. Пытаются свою жизнь устроить лучше. Вот даже эти цыганские бандиты – я не знаю, это намеренно режиссёр так показывает или нет – они там подражают настоящим гангстерам. А главный бандит, он не на ветер деньги пускает, дом себе строит, с бассейном. Бизнес уже налаживает легальный.
«Догвилль» я не досмотрела. Мне ещё с «Семнадцати мгновений весны» закадровый голос не нравится.
«Гуд бай, Ленин»… это всё понятно – время Великих Реформ, трудности, стресс – но мне уже чего-то большего хочется. Нет бы режиссёру показать, как эти герои сейчас живут, как устроили свою жизнь, чем занимаются.
Знаете, мне хочется больше узнавать о мире, открывать что-то новое для себя. Поэтому я смотрю «Discovery», «Animal Planet» - удивительные вещи узнаю. Вот я вам расскажу… А все эти капающие краны, ну, как у Тарковского, я тоже бегала на него в студенчестве, ах, капающие краны, как это свежо, ах, как это по-философски… мне уже не хочется на них смотреть. Потому что всё это, я вам прямо скажу, маразм. Лучше я программу «Квартирный вопрос» посмотрю. Вы не смотрите, кстати? Зря. Или «Тачка на прокачку» - чудо, обязательно посмотрите. Там команда автомехаников отыскивает какой-нибудь рыдван в бедном квартале и делает из него конфетку, просто уммммм. Самое интересное – реакция владельца, видели бы вы, как он столбенеет, потом радуется, благодарит!
Потрясающе цельная, здоровая, а главное – социально ответственная позиция. Мы даже устыдились того, что пытались сбить этого человека с панталыку. Нам бы, наоборот, брать, пока дают, у него, впитывать, проникаться! Увы, так и не смогли мы заставить себя смотреть «Квартирный вопрос» и «Тачку на прокачку». Хотя, что тут говорить, мы и курить-то до сих пор не можем бросить.
Не менее трезвым был взгляд Нелли Афанасьевны и на политику. Когда убили Политковскую, а я метался, зачем-то бегал на митинги, без конца слушал «Эхо Москвы», ожидая с минуты на минуту сообщения о наступившем – в виду появления этой чёрной дыры в социальном космосе России – апокалипсисе, Нелли Афанасьевна сказала: не надо было ей с чеченцами связываться – у них КЛАНЫ. И вообще, она мне не нравилась, - истеричная женщина. Отталкивающее впечатление производила, нельзя так, прямо на людей бросалась. «Эхо Москвы» я тоже не слушаю. У меня приятельница одна всё время спрашивает: как ты можешь не слушать «Эхо»?! Приятельница эта, кстати, кривая на один глаз, печень больная у неё, сердце. Отвечаю ей: ты бы лучше на концерт сходила, всё здоровее. А конец света наступит только в 2017 году, точно вам говорю. Я смотрела по НТВ одну программу, там эксперты всё доходчиво растолковали.
Нелли Афанасьевна очень переживала за наших детей – какими они могут вырасти у таких непутёвых родителей?
За младшенького – из-за того, что он постоянно болеет. Младшенький действительно после переезда на генеральскую дачу со второй осени начал болеть. Нелли Афанасьевна корила и увещевала нас: одеваем не так, гуляем не тогда, когда надо, в общем, всё плохо. В доме не проветривается, говорила она. И открывала дверь на веранду. Кляйнбургеры, чтобы не мешать нам, даже поздней осенью трапезничали именно там. Так что заодно веранда хоть немного согревалась. Сквозняк, с присущей нам вредностью бурчали мы. Потрогайте, пол какой холодный. (Пол, в самом деле, был просто ледяным.) От этого, может, и болеет ребёнок. Трапезничали бы вы на кухне, нам это нисколько не помешает. И, проходя мимо, дверь на веранду закрывали. Будучи женщиной воспитанной, Нелли Афанасьевна вслух своей обиды и возмущения не высказывала, а просто молча открывала дверь снова.
За средненького – что он растёт хулиганом. Стоит подумать о том, не лучше ли его в детский дом отдать. Знаете, у меня есть знакомые – воспитанники детдомов, прекрасные люди, твёрдо стоящие на ногах. А ваш сын садового гнома-копилку разбил. Нелли Афанасьевна, этот гном был разбитым ещё когда мы только въехали сюда. Что вы глупости говорите, не был он разбитым. И плитку в саду заляпал чернилами. Какими чернилами, Нелли Афанасьевна, отродясь у нас чернил не было. Заляпал, заляпал! Нет, что вы, это вороны, чёрной смородины объевшись, сделали. Всё вы его выгораживаете! А он нам машину, между прочим, поцарапал. Я уже не стала говорить Сергею Карловичу, пожалела, представляю, что бы он сделал. Вы знаете, сколько эта машина стоит? С Сергеем Карловичем шутки плохи, кстати. Это я – мягкотелая. А вот снимали у нас как-то дачу две моих подруги, мать и дочь, артистки. Мать-старуха, совершенно выжившая из ума, ы-ы-ы (кривляется, показывая, насколько выжившей из ума она была). Всё ей не нравилось. То слишком жарко, то слишком холодно, то мы ей с Сергеем Карловичем, видите ли, мешаем. Сергей Карлович терпел-терпел, а потом кэаак гаркнет на них – чтобы духу, говорит, вашего здесь больше не было. Вы же знаете, как Сергей Карлович может. Мы знали, да. Однажды, по дурости своей, забыли забросать листвой выброшенные в компостную кучу овощные отходы. На меня так даже в армии командир не орал. Хотя я не был, вообще-то, в армии.
За старшенького – потому что наглец. Пришёл и рассказывает мне, что видел по дороге в школу граффити на коттедже «Будь скромнее!» и пририсованную красную звезду. Неужели он не понимает, что это стыдно? Это мерзко! Ещё и стих какой-то прочёл, будто бы Маяковского, как там, дайте припомню… я с детства ненавидел буржуев жирных… в таком роде. Нет, ну вы представляете?! Я настоятельно вам советую сводить его к психологу, здесь что-то явно не в порядке. В разговор вмешался обычно неразговорчивый Сергей Карлович, мрачно резюмировав: мы свой дом, случись что, будем с оружием в руках защищать. Я засяду на чердаке, и до последнего патрона стану отстреливаться.
Излишне говорить, что своё единственное дитя Кляйнбургеры воспитали совершенно иначе. Правда, и у них всё было не так гладко. На наших глазах разворачивалась экзистенциальная драма: деточка, десять лет отработав директором фирмы, торгующей японскими аппаратами по производству счастья и гармонизации жизни «Чао-ван», вдруг решила круто изменить свою налаженную жизнь став… колдуньей Вуду. Родители заламывали руки, перезванивались по телефону со всеми знакомыми, жалуясь на несчастную судьбу, как могли увещевали взбалмошную девицу. Всё впустую. Облегчение наступило только тогда, когда деточка получила заказ на историческую победу российской сборной у сборной Англии, на славу с ним справившись.
Когда мы неожиданно засобирались в Минск – наш лучший друг попал в беду, потеряв обе руки и ногу в результате неудачной попытки самоубийства – Нелли Афанасьевна при любой возможности проводила с нами наставительную беседу о том, что все самоубийцы – сволочные эгоисты, которые не заслуживают никакой помощи. Пусть теперь всю жизнь за свой проступок отвечает. Вы о детях подумайте, а не инвалида себя на шею взваливайте.
Мы не послушались Нелли Афанасьевну, и продолжили сборы.
Мы вообще оказались последними негодяями. Совершенно не учли того факта, какие трудности для интеллигентных хозяев™ несёт с собой наш отъезд: неизвестно, смогут ли они сразу найти новых жильцов, к тому же, придётся снова платить риэлторам, привыкать к каким-то новым людям, причём вероятность того, что они не окажутся такими же неблагодарными скотами, не отличается от нуля. Впрочем, жилец-то как раз нашёлся. Ещё за месяц до нашего отъезда. Им оказался молодой, представительный москвич, менеджер одной из крупных компаний. Который недавно развёлся с женой и нуждался в периоде психологической реабилитации на природе. Москвич поторапливал интеллигентных хозяев™, а мы упёрлись рогом: заплатили ведь за месяц вперёд, значит, будем жить месяц, и баста. Проявили какую-то маниакальную, иррациональную склонность к буржуазной законности. Дескать, «соблюдайте вашу Конституцию!». Хотя понятно ведь, что это как раз мы им должны были по гроб жизни. И за науку, и за то, что жить мешали все эти годы, выплачивая какие-то смехотворные пятьсот долларов в месяц. В конце концов ситуация накалилась настолько, что мы хозяев укокошили, а дом сожгли, рассорившись с милыми старичками, съехали на пять дней раньше срока.
Не в пример нам, они зла не держали. Месяца не прошло, как Кляйнбургеры стали разыскивать нас через третьих лиц и вздыхать о том, что вот бы им снова таких жильцов.
Как?
Почему?
Чем мог не угодить солидный москвич, уж точно ровня им?
А солидный москвич, заплатив за месяц, оперативно сдал кому-то дом на полгода вперёд. И оставил надпись на душевой кабине, сделанную оранжевой помадой: «Красная цена: 350 у.е. Понтоклеи х**овы!».
