Когда-то очень давно, уважаемый Ганс Христиан Андерсен написал о том, как созданное злым троллем разбилось волшебное зеркало, рассыпав осколки по всему миру. Всё именно так и было, за одним исключением - зеркало то не отражало всё хорошее плохим, а красивое уродливым; оно было создано лишь с целью отражения в себе вещей таинственных, необъяснимых и трудно поддающихся для понимания человеком материальным, лишённым веры в силу слова. Силу проклятия. Силу настоящего, от души сказанного, искреннего слова.
Старая цыганка Нуча, выклянчив пачку сигарет и бумажку в десять долларов, поведала, что бабка её унаследовала от своей бабки две маленьких частички удивительного Зеркала Тайн. Нуча показала мне старинный серебряный медальон в каждую створочку которого был аккуратно вделан овал дымчатого стекла. "Во как", - шамкая и улыбаясь беззубым ртом поведала Нуча, - "с того зеркала и сделан, ценный очень". Я взял занятную вещицу в руки.
Правая створка.
Как упоительно сладко подремать, особенно поздней осенью, под шум ледяного дождя и завывания ветра. Холодные струи с маленькими острыми льдинками нещадно лупят по земле, а ты вслушиваешься в их ярость из своего уютного укрытия. Лепота!
Марлен Дмитриевич Семикрест дремал. Он вообще продремал последние лет десять, изредка выныривая на поверхность, когда особо интересная мысль посещала его голову, но потом вновь погружался в ленивую сонную философию. Разные образы проносились перед его внутренним взором, вызывая то улыбку, то гнев, то грусть.
Проживя довольно богатую событиями и приключениями жизнь, Марлен Семикрест никогда не испытывал недостатка в воспоминаниях. Ими и довольствовался, потому как у каждого наступает такой момент, когда более покойно жить прошлым, чем будущим или настоящим.
Единственное, что омрачало существование Марлена Дмитриевича, - это редкие визиты дочери. Неплохо бы посещать отца почаще, иногда довольно зло думал сам отец, но потом оттаивал, понимая, что у взрослой женщины и дела взрослые, важные.
Но как же он радовался, когда эта родная взрослая тётя приходила его проведать. Всегда с цветами, водкой, закуской. Уважение выказывала. А уважение детей это тебе не кот накашлял, растроганно думал Марлен Дмитриевич, и ему было до теплоты приятно.
Сегодня с утра Семикреста не покидала уверенность, что ближе к обеду появится его Любка. Вернее уже не Любка, рыжее существо в бантиках, а Любовь Марленовна. Радостный, в предвкушении встречи, отец немного повспоминал из жизни маленькой Любки. Вот она в одеяле на первом гулянии в новой коляске - красный морщинистый помидорчик, вот она идёт в детский сад - с одной стороны папа, с другой мама, а посередине Любка командует "раз, два, три" и родители поднимают руки, на которых, болтая ногами в воздухе и визжа, повисает счастливая дочка... ну и так далее - отдельные картины из жизни отдельно взятой девочки.
Потом сумбурно налезали разные смешные моменты - Любка скачет на животе, Любка рассматривает ангела на открытке: "Кто такие ангелы?" - "Сказочные существа, может души умерших?" - "Папа, и ты умрёшь?"(глаза на мокром месте) Не умирай!!" - "Нет, Любаш, я никогда не умру!"- смеётся Марлен, Любка на качелях, падает, вся в грязи бежит грязная и заливается...
Откуда Марлен Дмитриевич решил, что придёт Люба - неясно, но он всегда заранее предчувствовал её приход и никогда не ошибался. Такая вот мистика. Сегодня точно придёт, радовался тогда Семикрест и окончательно просыпался. И она приходила.
Так и сегодня, в холодный ноябрьский день, Марлен Дмитриевич ещё загодя услышал одному ему знакомым, метафизическим, чувством, что Любовь Марленовна уже тут, осторожно ступает по узкой тропинке.
Далеко не молодая женщина с усталым и скорбным лицом, держа головками вниз чахлый букет из трёх гвоздик и вместительную потёртую сумку на сгибе руки, пробралась по грязной тропинке к низкой серой скамеечке. "Привет, папа, а вот и я", - поздоровалась она тусклым голосом. "Любка! Привет, а это я", - мысленно возликовал Марлен Дмитриевич.
Женщина поставила цветы в пол-литровую банку и, покопавшись в сумке, достала бутылку дешёвой водки и широкий кусок чёрного хлеба. Взяла стакан и, щедро наполнив его, накрыла сверху хлебом. Полученную конструкцию она водрузила на холодный гранит.
"От спасибо, Любка, ну уважила", - как всегда радовался Марлен Дмитриевич, глядя через толщу земли на дочь пустыми глазницами. Всё его, давно уже превратившееся в тлен, тело переполняла любовь.
Левая створка.
Ровно в девять часов воскресного утра у Леонида Васильчикова зачесался член. И не просто зачесался, как имеет обыкновение чесаться в неподходящих случаях, например, нос, а зачесался с большой буквы. С очень большой буквы. Васильчиков с тихим стоном, дабы не разбудить жену Алёну, подорвался в ванную комнату и, запершись, оттянул резинку семейных трусов.
Знакомый с детства орган мирно висел там, где ему и положено, и ничем не отличался от своего обычного состояния, то есть был свеж, упитан и в меру румян.
Чесался самый кончик, но как ни всматривался в свою плоть Васильчиков, заметить что либо необычное ему так и не удалось. Кончик как кончик. НО!...он тщательно вгляделся и увидел совсем крошечные точечки...
Лёня любил и уважал свою жену и за все семь лет, что они были вместе, ни разу не покусился на другую женщину. Ни разу! Хотя и возможности и даже мысли были. Но Леонид оставался верен Алёне, и вот на тебе. Значит она? - покрылся холодным потом Васильчиков, - она изменила и заразила его!
Решив не делать скоропалительных выводов, Лёня отправился в заднюю комнату, где был оборудован маленький кабинетик: Васильчиков трудился на ниве ювелриных украшений и часто работал дома.
Сбоку к столу было прикручено огромное увеличительное стекло на суставчатой ножке - удобная и незаменимая вещь для ювелира. Под круглой оправой лупы находился выключатель. Лёня повернул серую кнопочку и осветил часть стола, куда он обычно клал очередную миниатюрную деталь, над которой трудился.
Положив дико чесавшийся предмет в круг ярчайшего белого света, Васильчиков, рыча от нетерпения, подтянул к себе поудобней прозрачную широкую шляпку лампы-лупы и склонился, насколько ему позволял живот и позвоночник, над страдающим другом.
Под сорокакратным увеличительным стеклом на хорошо освещённой плоти Леонида, а вернее, без ложного ханжества, на хорошо освещённом кончике члена Леонида - выступал... балет.
Крохотные, микроскопические баллринки, взявшись за руки, выделывали замысловатые па. Фигурки перебирали тоненькими ножками, перебегая с одной стороны розовой импровизированной сцены на другую, мелькали балетные пачки и упакованные в них точённые тельца.
Представление разворачивалось без всякой музыки, но удивительно слаженно и синхронно. Малюсенькие балеруны таскали своих ещё меньших партнёрш, пока те не соскакивали с их рук и не образовывали сложнейшие фигуры и прочую балетную чехарду. В спектакле было занято несколько десятков человечков - бегая, подпрыгивая и танцуя, они вызывали непереносимый зуд.
За секунду в голове помертвевшего Васильчикова прокрутился вчерашний вечер.
Вечером придя с работы Лёня с "радостью" узнал, что Алёнкина мама случайно имеет два лишних билета на балет в Большой Театр. Алёнка, вся сияя лишь от одной мысли, что она соприкоснётся с прекрасным, бегала полуголая по квартире с криками на тему "что мне надеть".
В жизни Васильчиков не любил только две вещи - балет и тёщу. Правда, балет он всё таки не любил меньше. Так как реже его видел. Вернее, видел он его однажды, когда ещё встречался со своей будущей женой. Тогда для поддержания реноме культурного человека, он мирно проспал какую-то байду в компании Алёны-тогда-ещё-подруги. Но теперь смотреть на ненавистное одно в компании ненавистного второго! В субботу вечером! Уставшему! Вместо пива!
"Да видал я на хую твой балет!!!" - в сердцах, но про себя сказал Васильчиков и пошёл переодеваться.
© LiveWrong
