Жил некогда в Совином Углу парень, именем Катху. Отца своего, Отхи, не помнил — чужаки убили того в числе первых при Порабощении.
После этой беды еще многие годы в Совином Углу мужчины были в редкость, пока дети не подросли; а стариков-то — тех и вовсе по пальцам можно было перечесть: рыбак Татху, вождь Коби да Миду — говорящий-с-ветром.
Катху вырос юношей крепким, красивым, и не бывало такого, чтобы, уйдя в лес, он вернулся без добычи. Когда вошел в возраст мужа, женился на красавице Уомэ, родился у них сынишка, а после и дочь. За силу и смекалку охотничью многие уважали его.
Но не был спокоен Катху. Все хотел за смерть отца отомстить. Как застоявшаяся в ложбине вода чернеет и смердит, так год от года копилась в нем злоба к чужакам, отравляя покой.
Мало в Совином Углу нашлось бы семей, где не оплакивали павших при Порабощении.
Ибо явились чужаки с огнем и грохотом, и были одеты в панцири, которых ни стрелы, ни копья пробить не могли, и разили они невидимой смертью из черных колдовских палок. После же поставили свой лагерь вверх по реке и завели порядок в летние месяцы забирать половину урожая тайры, не говоря о том, что приглянется при сборе подати.
Многих жег огонь ярости, но смирились, ведь за каждого своего убитого чужаки казнили по десять мужчин, и даже тела казненных не возвращали семьям. Строго-настрого запретили старики поднимать руку на чужака, дабы не навлечь большей беды на селение, дабы не вымер Совиный Угол.
Покуда их не трогали, чужаки хранили мир. Своим чередом сменялись зимы и лета, раны в душах зарубцевались, дети выросли, селяне свыклись с соседством чужаков, и с податью, и с шумом летящих в небе железных птиц, и с тем, что по весне течение приносит от лагеря чужаков отравленную воду, от которой болеет скот и дети, если станут пить или купаться.
Один Катху не мог простить. Со старшими только и говорил, что об отце своем и временах до Порабощения, а со сверстниками — ругал и хаял чужаков. А уж когда его сын заболел, отравившись речной водою, так и вовсе почернел от недобрых дум.
* * *
…а еще… а еще, батюшка… в молодости, когда служил на базе Ормон-3, планетка захудалая… ну… гарнизон там совсем маленький был, все свои, вокруг джунгли, в трех милях деревня туземцев… и… у меня друг там был, Коэн…
* * *
Катху подолгу следил за чужаками, когда те выходили из лагеря поохотиться. Крался, как тень, незаметнее воздуха; следопыт он отличный был, делу охотничьему обучил его Уби, дядя по матери. Многое узнал, многое подметил — и родился у него хитрый замысел.
Но прежде пришел за советом к Миду — говорящему-с-ветром. Тот был человек мудрый и проницательный, в души глядел, как рыбак на воду.
— Беду хочешь привести к нам? — спросил он юнца. — Разве не знаешь, что за каждого убитого чужаки убивают десять наших?
— Я знаю, как погубить чужака так, что никто не увидит, — ответил Катху.
— Зачем тебе это?
— Они убили наших отцов. Они травят наших детей. Они забирают наш урожай. Разве можно оставить это безнаказанным?
— Хочешь наказывать, — заметил Миду, качая седой головой. — А готов ли сам понести наказание? Ты же ничего не знаешь. Слушаешь глупых старух да тех, кто застал Порабощение юнцами. А я-то хорошо помню, как оно было.
— Как? — спросил Катху.
— Чужаки сначала пришли к нам с миром. Как гости. Шестеро их было. Много даров принесли. Диковинки показывали. Но вождь тогдашний, Саду, а с ним еще немало мужей, задумали злое и ночью перебили всех гостей, всех шестерых, пока те спали, и захватили диковинки их. Был среди этих разбойников и отец твой, Отхи. Учитель мой, Паггин, много отговаривал вождя, дабы не творил тот кровопролития, но тщетно. Говорил Саду: их мало здесь, и они без оружия, ничего нам не будет. И отвечал Паггин: небо все видит, вождь, не остается ни одно злое дело без наказания. Так и вышло: года не прошло, как нагрянули чужаки большим числом, да с оружием, и покарали убийц и тех, кто одобрял их. И стали мы рабами. И платим подати с тех пор. Таково наше наказание. Если вынесем его, то получим облегчение в свой срок; не я, не ты — так твои дети увидят это. А если будем множить зло, то и наказание наше горше станет.
В крайнем смятении покинул Катху хижину старого Миду, все лицо его пылало от гнева. Трусом называл он мудрого старца, и на деле вздумал доказать свою удаль и жажду ненависти вражьей кровью утолить.
* * *
— …у туземцев брали пищу и, раз в год, часть урожая тайры, из нее лекарство делают, тайрин, наверное, слышали… чуть ли не все лечит… в общем, контачили понемногу. Коэн даже познакомился с одним дикарем по имени Барху… Я хорошо запомнил это имя, единственный туземец, имя которого я знал… от Коэна…
* * *
Барху умел говорить с чужаками, он и подсказал Катху, когда те выйдут на охоту. Так и случилось: пошли двое чужаков в лес, и как только углубились довольно, начал Катху их путать — то шебуршать, то хрюкать по-сапсиному. А те обрадовались, что на сапса попали, мясо-то у него вкусное да жирное… Вот и достали свои диковинные палки с невидимой смертью, принялись обходить Катху с двух сторон.
Он же умело водил их, то здесь подавая голос, то там, пока не стали они друг против друга, не видя из-за деревьев. Тут же Катху закричал по-сапсиному и громко зашуршал кустами, и выстрелил один из чужаков, и насмерть поразил второго, и много плакал над ним, когда нашел его мертвым.
А Катху прокрался мимо и, довольный, вернулся в Совиный Угол. Много же бахвалился перед сверстниками, и те кивали уважительно, и дел никаких не делали, только рассказы Катху слушали да настойку корня пинны на радостях пили. И все дивились его ловкости и смекалке, и смеялись, говоря: теперь, наверное, чужаки десятерых из своего числа поубивают; и другие подобные глупости.
Но чужаки все знали, и пришли перед закатом, были же они все в броне да с оружием. Взяли десятерых мужчин, среди них и вождя Коби, и Миду — говорящего-с-ветром, и Барху, и многих других. Только Катху не взяли. Он стоял возле хижины и смотрел, как уводят на казнь связанных друзей его, и вождя, и почтенных мужей, и последних старцев.
Обернулся тогда связанный Миду, глянул в глаза убийцы, и не мог Катху вынести того взгляда. И сидел до ночи у себя в хижине, не смея показаться перед овдовевшими женщинами и осиротевшими детьми.
* * *
— …я не видел его, батюшка, честное слово… сапс зашумел прямо передо мной, я выстрелил в заросли и… услышал крик Коэна. Когда подбежал, он уже был мертв… Я убил его, батюшка… но… это еще не все…
* * *
А ночью все село собралось возле дома Катху. И заперли снаружи двери, и подожгли стены. Когда пламя перекинулось на крышу, Катху и жена его, Уомэ, стали выбрасывать детей из окон, чтобы спасти. Но подбирали их селяне и бросали обратно, в дом, мальчика и девочку. Так стояли все и смотрели, пока не смолкли крики и не обрушился потолок. И оставили на месте том пепелище даже до сего дня в память для всех, одержимых злобою.
И не было с тех пор в Совином Углу ненависти и коварных замыслов, ибо всякий, замышляющий злое, проходя мимо пепелища, вспоминал, что небо все видит и ни одно дурное дело не остается без наказания.
* * *
…испугался трибунала и сказал полковнику, что во всем виноват туземец. Барху. Единственный, кого я хоть как-то знал… полковник понимал, что если будет разбирательство и узнают про охоту, ему тоже не поздоровится. Так что поверил про туземцев. И в тот же вечер мы арестовали Барху и еще девять местных и отправили их на плантацию тайры, что в южной оконечности полуострова. Туда ссылали пожизненно всех провинившихся туземцев. И с нашего гарнизона, и с Третьего, и с Первого… Но местным мы говорили, что убиваем их. Ну, понимаете, для порядку. Это еще до нас так придумали, в прежние смены. С дикарями иначе нельзя… Лет за двадцать до нас они перерезали первую экспедицию…
И вроде бы все нормально устроилось. Но с каждым годом все чаще вспоминается эта история, и снится по ночам, и все тяжелее на душе. Я убил Коэна. А расплачивались за меня десять ни в чем не повинных туземцев. Сколько жизней поломал… и их семьям тоже… а все лишь бы не лишиться жалованья, лишь бы не выгнали с позором… но потом все равно выгнали… за чужую провинность… и жизнь вся наперекосяк пошла… и ничего не в радость… и чернота внутри, с того раза, все больше… будто пепелище в душе… с каждым годом… я уж и к мозгоправам ходил, только все это временно… вот, решил к вам… батюшка, сделайте что-нибудь, как у вас принято… чтобы черноты этой не было… пожалуйста…
(с) Ю. Максимов
