Мы зависли за Вислой. Второй час ночи. Пахнет палёным одеялом. Ленивые и убогие речные волны гонят опавшую листву чёрную, оставляя нетронутым отражение звёзд и бутылку водки в холодной ночной воде.
На утро в голове ничего, кроме рифмы: музей-гусей. Хотя, если его посетить… два пьяных польских мужчины, видимо, также желая отметиться в пернатом музее, наивно понадеялись на бесплатную информацию: где тут магазин? Мне не жалко, но, в отличие от польского языка, я не знаком с польской географией (магазин – он же на земле).
- Чего они хотели? - спросила проснувшаяся Оля.
- Спрашивали, где магазин.
- В такую рань и уже?
- По-моему, они ни «уже», а «ещё», - промямлил я и, с тоской подумав о скучающей в реке бутылке, предложил: - чай будешь?
Она посмотрела на солнце – сощурилась. Затем на меня. Скривилась и кивнула. Я налил в кружку чай замученный на молодых побегах малины и подал ей. Вчера, пока Алик развлекался в палатке со Зданкой, а Вацлав кимарил у костра (всё равно он ни бельмеса и по-русски понимает только мат), мы с Олей чуть не подрались.
- Привет, - сказал я ей, - как дела? Как Украина, огород, картошка, лук, сало?
- Огородные работы успешно завершились. Теперь здесь тружусь. Дождики – погода располагает к умственной деятельности. Но, знаешь, начитаешься современных авторов – словно побомжевал месяц, в грязи, говне, с тупиками всякими (интересно, конечно, в каком-то смысле) – и хочется домой, в ванну, маминых котлеток, папиных советов – и за Толстого взяться.
- Ага. За "Воскресение", как за образчик чистоты. А вообще, каждому своё. Сейчас скажу крамолу, только ты меня не бей ногами по печени. Из классиков мне искренне нравится только Гоголь, остальные скучны.
- Что – Гоголь? Сорочинская ярмарка?
- Ну да. Сказки его: "Вечера на хуторе", "Вий"...
- А у меня Чехов – любимый.
- Кстати, ты бы присоветовала мне чего-нибудь из него.
- Вообще, я очень люблю у него такие рассказы... или маленькие романчики. Не знаю, как это правильно называется. Вот, "Моя жизнь", еще фильм был такой с Тереховой и Любшиным. Ну, «Дом с мезонином». Куча веселых рассказов, начиная с общеизвестного – «Толстый и тонкий». А к пьесам уже потом надо прийти. А самое мое любимое – это письма. Он прикольный был дядька. Доктор, и от этого – циник. Я посмотрела только что в Инете – «Моя жизнь» вываливается, так что в перерывах между Крусановым можешь прочитать. Расскажешь потом. Оказывается, это повесть.
- Кстати, Крусанов – брат жены Майка Науменко.
- Это родство ему в плюс или в минус?
- Вопрос поставлен некорректно. Придётся так же на него ответить: в плюс.
- Слушай, Редин, может тебе и не понравится почему-то моя просьба, ты тогда скажи. Не мог бы ты рассказать мне о наркотиках?
- Просьба, как просьба. Но для того, чтобы понять надо попробовать. Объяснять это, всё равно, что рассказывать слепому, что такое красный цвет. Но ты не пробуй, лучше я попробую (объяснить). Во-первых, ощущения одного могут существенно отличаться от ощущений другого человека. Вот, скажем, меня трава всегда пёрла не туда. Единственной светлой мыслью по накурке была: идиот, что курил. То же самое у меня и от опиатов.
- Не понимаю, зачем же тогда опять и опять, если нет никакого удовольствия?
- А кто говорил про «опять и опять»? Я последний раз курил в 1984 году. С ханью несколько иначе: джефа не было, но была ханка. А вдруг!? Не прокатило.
- А кто такая эта хань?
- Хань – это опиум. Извини, я полагал, что ты сможешь из контекста это понять.
- Значит, я тупенькая? Да?
- Это я мудак.
- А кокаин?
- От кокаина меня бог уберёг. Я сидел на джефе. Опиушники называют его блевотиной (это потому, что сразу убойную дозу по вене) и, как правило, не любят. Но ведь и я от чёрного не восторге. Одно слово – темень. Кстати, некоторые джеф пьют. Я им двигался.
- И что?
- Сначала идёт приход – наиболее сильная волна кайфа.
- Что это – такой кайф? Ну – видишь что-то, или видишь что-то иначе, или можешь что-то, чего не мог?
- Эйфория. Я же говорю: надо пробовать.
- Прям – надо? А с первого раза ведь тоже можно втянуться? Или нет?
- Как правило, с первого раза и втягиваются. Но бывают исключения (с одним из них я знаком лично). А вообще-то, если понять, что лучше первого раза не будет, то... только давай расставим точки над и после е: я тебе советую воздержаться от экспериментов.
- Я, может, и глупая, но трусиха страшная. Так что не буду. А потом что?
- Потом кажется, что нет ничего невозможного, можно горы свернуть.
- Вот-вот – кажется или если в этот момент попытаться – то и получится?
- Нихрена не получится. Кайф дарит только ощущения ("уход от реальности") – ничего больше.
- А через два часа все проходит, голова не болит, и больше уже не хочется пробовать?
- Наивная. Если бы так было, то не было бы наркомании. И, знаешь, кумар – не самое страшное. Самое страшное – это желание вернуть ощущения. Вот основной бич наркомана. Именно поэтому он увеличивает дозу и умирает или уходит в религию.
- А марихуана и, правда, не вредна для здоровья?
- Наркоманы траву за наркотик не держат, но мозги она сушит однозначно.
- А как это выглядит с медицинской точки зрения? Не могут же мозги усохнуть в самом деле. А что происходит? Я в Инете смотрела, там везде говорят, что научно не могут они доказать вреда, его не видно. Или вот в Перу листья коки все все время жуют – тоже ничего?
- Человек начинает без травы тормозить. Мне сложно сказать (я сам курил недолго), но это один из наиболее ярких симптомов. А листья коки – не кокаин – это ж в корову можно превратиться, пока сожрёшь полноценную дозу. Почувствуй разницу. Вчера заходила к нам Децл. Какая же она маленькая!
- Да. А попу с солнцем она тебе не показывала?
- Нет. А солнце с протуберанцами?
- Если бы ты видел это ее солнце!! Злобное такое, скукожившееся, морда, а не солнышко. Ей, Децлу, очень идет. Что-то палёным запахло.
Мы посмотрели на костёр. Возле него, укутавшись в старенькое одеяло, мирно похрапывал Алик. Предутренний холод заставил его спать в обнимку с костром. Опасное соседство обрело противный запах и из фарса грозило перерасти в трагедию. Я подошел, затоптал тлеющее одеяло, отодвинул Алика и вернулся к диалогу:
- Прочитал я Пелевина. «Книга священного оборотня» называется.
- Кстати, ты Чехова – то, что я советовала – прочитал?
- До Чехова я пока не добрался и, если не считать его "Шуточки", ничего не читал.
- И очень плохо. Он должен быть в начале, а потом уже Пелевин.
- Согласен. Но так уж сложились обстоятельства, что сначала был Пелевин... как только прочту, так сразу поделюсь с тобой.
- Ну, жду. Интересно, насколько тебе не понравится?
- Пока мне просто не нравится. Даже "Дама с собачкой" не вставила.
- Я тебе не ее советовала.
- Это я помню. Просто из того, что ты мне посоветовала я ничего не смог найти (может, ты ткнёшь меня носом?).
- Может, и ткну. А я добила этого Крусанова. «Бом-бом» – очень тяжело шло, ужас. Словеса, словеса... Пока прорвешься сквозь это кружево. Ну, одной книжки более чем достаточно, чтобы все о нем понять. И тут же мне попала в руки книжечка Дж. М. Кутзее «Жизнь и время Михаэла К». Чуваку дали Букеровскую и Нобелевскую премии. За что?!
- У меня возник тот же вопрос относительно Бунина (после прочтения его рассказов).
- Ну, Бунин хотя бы отражает время, русский дух, он в литературе заметен и его потом, извините, помнишь. Хотя я и сама его не очень люблю. Но пустоты после него нет. И прочти «Окаянные дни», а не рассказы. А этот африканец – ноль.
- Оля, а у тебя есть его книжка? Я бы хотел его почитать (с монитора ненавижу).
- Не, не моя, дали почитать. Вспоминается беседа Чехова с Буниным в Ялте: "Вот умрет Лев Толстой, - говорит Чехов, - и все пойдет прахом". "И литература?", - Бунин спрашивает. "И литература..." - отвечает Антон Павлович....
- Ты же сама говорила, что он был циником. Шутил он так. Шутил. Водки хочется.
- Терпи. А вот читаю я все современное, и кажется – доля правды в его шутке была какой-то уж очень большой.
- "А судьи кто? За давностию лет к свободной жизни их вражда непримирима. Сужденья черпают из забытых газет времен Очакова и покоренья Крыма". Чернышевский "Горе от ума". Оля, ты же молодая девчонка, а брюзжишь, словно никчёмный, изъеденный молью профессор литературы, который тащится от собственного горя, что птенцы его молодые и сильные танцуют твист вместо того чтобы зубрить монолог Чацкого.
- Раз я молодая, что мне – читать этого калоеда? Или другого – алкоголика с крошечным словарным запасом? Или Донцову-Маринину? И почему это этот профессор никчемный?
- По поводу Сорокина – согласен. Веничка Ерофеев – это наше всё (правда, для того чтобы это понять, надо попить с моё). В-третьих, мне вообще не нравится, как пишут женщины – одно слово: ЖП. И, отвечая на твой последний вопрос, скажу: потому что он никчёмный (при наличии кчёмных, бывают никому ненужные индивидуумы).
- Чтобы отрицать – надо хотя бы знать, что отрицаешь. Если эти танцующие твист потом начнут писать – будет еще хуже Сорокина и иже с ним. Потому что на пустых, голых почвах ничего хорошего не родится. Ты сначала все прочти, проанализируй – века, влияние запада на восток, Гете, Гегель и др. – потом найди слова, чтобы объяснить, чем это плохо, а уже потом я прислушаюсь к тебе, как к богатому духовно, много передумавшему человеку, современные произведения которого от этого внутреннего богатства и интересны. А Базаров – нигилист, как тебе известно, если ты это читал – плохо кончил. Тоже отрицал все. Кроме того, не вижу ничего хорошего в свободе, позволяющей снабжать литературное – печатное – произведение матом, калом и прочими отличительными особенностями современной литературы. Тут свобода слова помогла таким авторам в том смысле, что "кто был ничем – тот станет всем". И вообще я надеюсь, ты шутишь насчёт авторства Чернышевского?
- К стыду своему, я был серьезен. Ну, что взять с человека, для которого что Чернышевский, что Грибоедов? Пожалуй, самое большое, на что я способен – это обсуждать разрисованную задницу Ирины «Децл» Солнышко, да и той не видел. Мне стыдно, но, знаешь, почему-то не больно.
- Что делать, спросил Лев Толстой? Кто виноват, подхватил Лермонтов? Сорока-воровка, ответил Достоевский. Камо грядеши, воскликнул Пушкин. Взялись за руки и ушли. Дружно.
Редин
