— Понюхай. — Бахти подставляет мне ухо. — Что, лучше пахнет, чем твой хиюго бос?
Я смотрю в окно:
— Лучше, лучше. Отвянь.
— Ка… кантарафакт. — улыбается Бахти. — Прошлый месяц я и Шахриёр в город ездил, сто рублей на площадь продавали. А ты свой хиюго бос за тыща рублей брал.
— Тысяча девятьсот пятьдесят.
Бахти взвизгивает по-девчачьи — то ли от радости, то ли от ужаса перед такими деньжищами. У них на родине юрист в месяц получает пятихатку, а сапожник — штуку в пересчете на наши рубли..
Хуршед берет его за ворот и быстро-быстро лопочет что-то на фарси. Бахти пинает его кроссовками:
— Сам он Хуршеда, блять. Что он мне женское имя называет? Скажи ему! Бахти — женское имя.
— Отвянь, Бахти. — Я вытягиваю ноги и кладу свернутую куртку под затылок. Мне по барабану, как его называют — Бахти, Бахтиёр или вообще Гульнара.
— Саша-джян… — Бахти пристраивает голову мне на плечо. Бесцеремонная жопа, вечно лезет, трогает мои вещи — диски, мобильник, одежду.
— Дома плюс тиридцать, тепло. — Бахти зевает.
Автобус подпрыгивает на ухабах, мы сидим на местах в конце салона. Еще немного — и я пробью макушкой потолок. Какая-то девка впереди обернулась, косится на моих таджиков розовым глазом, шепчет что-то подруге. Вторая говорит: «Кавай!», обе хихикают. Хуршед поджал губы и отвернулся к окну, как будто едет один.
— Саша-джян? — Бахти хлопает меня по бедру.
— Чего?
— Сматри, что я придумал. Если положить золото внутри мыло, его металлоискатель не найдут?
— Кому ты нужен с твоим золотом…
— Не, сматри, у нас золото дороже. На таможня искать будут. Я ложу внутри мыло и зубная паста другой конец. Никто не найдет.
— Это еще у Артура Хейли было, дурак. Там бабу поймали с кольцом в зубной пасте.
— Щто, правда поймали? Штраф платил? — Бахти грустнеет.
— Это в книге. — гавкает Хуршед.
Он сын дипломата и стыдится кузена из деревни. Хотя чего стесняться, если оба тут заливаете бетон? Хуршед — высокий, видный мужик, чем-то напоминает актера из старых индийских фильмов. Огромные глазищи, шнобель — настоящий ариец, а не какая-то там «белокурая бестия». По-русски говорит без акцента, потому что учился в хорошей школе, а потом в вузе, пока не отчислили.
Бахти маленький, худенький и похож на девочку. Он, конечно, всеми силами пытается доказать, что крут. В прошлом году на каком-то празднике участвовал в соревнованиях по борьбе и выиграл козу. Хуршед тогда назвал его деревенщиной и получил от Бахти по морде.
Мне нужно довезти две эти черные жопы до аэропорта, упаковать, обвешать бирками и отправить на родину. Бахти выдают замуж, то есть женят на приличной таджикской девушке. Он заработал на свадьбу, он не какой-то там кюнте. Сейчас папа срочно достраивает его новый дом, мама печет всякую херню к свадьбе, а специально нанятый повар закупает продукты для плова на сто человек. Бахти, несомненно, крут.
— Слышь, — говорит Хуршед. — Золото — это хуйня. Я когда был маленький, у нас героин возили в поезде Душанбе — Москва. А героина было хоть жопой ешь. Ну так вот, проводники придумали его в горячей воде размешивать и пол в плацкартном вагоне мыть. И прикинь, заходят туда менты с собакой, а она ничего не может унюхать, потому что героин повсюду. Посидит, побалдеет — и все, дальше бежит. А если в обморок хлопнется, подумают, что тепловой удар, вроде как намордник слишком тесный, собаке дышать трудно.
— Что ты мне зубы заговариваешь, вылезаем! — Автобус проносится мимо здания аэропорта.
— Не ссы. — Хуршед хлопает меня по колену. — Самолет не сегодня. Вещи у тебя положим, погуляем, а завтра полетим.
— Нихуя, мы едем обратно. — Я вскакиваю. — Остановите, пожалуйста!
— Саша-джян! — Бахти виснет на моей шее. — Саша-джян, мы будем тихо. Еще невеста подарок купить надо.
Хуршед начинает ржать непонятно над чем.
— Ну? — Я заглядываю в его наглые глаза.
— Ничего, ничего, потом скажу. Ты один живешь?
— Один, и что?
— Короче, этот долбоеб еще девственник.
— Ты охуел? — Я пинаю его в бок. — Все, едем обратно! У меня не таджикский бордель.
— В багаж. Ты не сдашь духи и лак. — напевает Хуршед. Он и не думает вставать.
— Саша-джян, пожалуйста! — Бахти пританцовывает как левретка и пытается усадить меня обратно.
Пожилая тетка с ведром нарциссов рявкает:
— Молодые люди, хватит скакать, вы и так своими вещами весь проход заставили!
Другие пассажиры перестают клевать носом и смотрят на нас исподлобья. Мы едем дальше молча, глядя в окно.
— Откройте заднюю дверь. — требует Хуршед.
— Пиздец, уже ведут себя как хозяева. — цедит сквозь зубы водитель и смотрит на меня, как будто я тоже таджик и «понаехал».
Мы вываливаемся из автобуса как бараны, ручки сумок цепляются за чьи-то ноги, пластиковые пряжки трещат, Хуршед матерится, Бахти постанывает от натуги.
— Нахуя тебе столько барахла? — я даю ему подзатыльник.
Вещи брошены в коридоре, Бахти с Хуршедом забились в ванную, торчат там уже полчаса. Стучу им:
— Пол не залейте, вы уедете, а мне с соседями разбираться.
Хуршед оприходовал мой фен, Бахти отталкивает его от зеркала и старательно зачесывает свою волосню. Брызгается моим парфюмом:
— Ну, мы пащли?
— Куда это вы пошли?
— Саша-джян, ты обещал! — Бахти смеется и подмигивает мне. У него хорошее настроение. У таджиков всегда хорошее настроение, потому что они курят много травы. — Я тебе все что хочешь привезу. Я вернусь через месяц. Я быстро женюсь. Слушай, Саша-джян, полети со мной, а?
— Что мне там делать?
— В гости… — Они всегда приглашают в гости. Им это раз плюнуть. Гостеприимный народ. Я еще не видел ни одного русского, который бы хотел к ним в гости, но они нам всегда рады.
* * *
— Видел, как этот мудак магазин назвал? — хихикает Бахти. —«Сикаман»! Значт, он всех ебат будет.
— Скажи ему «каракет маймун», — шепчет Хуршед. — Ну, скажи.
Хозяин-узбек щурит и без того узкие глазки. Бахти берет пиво и презервативы, хозяин лыбится:
— У меня вчера таджичка отсосала за двести рублей. На тебя похожа.
— У меня вчера твоя мамаша отсосала за сто рублей. — отвечает Хуршед. — И сам ты конченый пидор.
— Бар кутак та! — Узбек показывает ему вслед средний палец.
Бляди водятся недалеко отсюда, в «кармане», где стоят фуры. Вести переговоры приходится, конечно, мне. Чуваки хотят снять одну на двоих. Почему не двух за ту же цену? Меня всегда волновал этот вопрос. Может, они думают, что две бляди возьмут дороже?
Фуры выстроились в ряд, водители полулежат в кабинах, треплются друг с другом, дремлют, скучают. Здесь как-то особенно жарко и пыльно, воняет выхлопными газами, на жухлой траве валяется старая резина, посеревшие бутылки, ветошь. Я в этом пекле за полдня сошел бы с ума, а эти еще и ебутся.
У проститутки обычная внешность: худая, на вид лет тридцать, волосы плохо помыты и отливают красным. Похожа скорее на продавщицу или уборщицу. Там стояла и другая, помоложе, но чуваки выбрали эту. Логично: если страшная, значит, меньше берет.
— А может, у вас там еще семь человек? — Блядь мнется. — Не, не пойду. Я еще жить хочу.
— Девушка! — ей свистят сверху. Дверь кабины старого «Вольво» открывается, оттуда падают резиновые шлепанцы. — Девушка, идите к нам!
— Идите на хуй. — тихо отвечает она.
Водила спрыгивает за тапками, на нем мятая клетчатая рубашка и треники, мокрые волосы торчат сосульками. Таджики разглядывают его и смеются.
— Чего это они? — удивляется блядь.
— Настроение хорошее.
* * *
Хуршед предлагает мне поебаться первым.
— Каракет маймун, ты за кого меня принимаешь?
— Как хочешь. — Он расстегивает штаны.
Жопа у него знатная — крепкая, ровного золотистого цвета, как из солярия. У белых порноактеров на жопах бывают прыщи, синяки, шерсть, а этот чистенький, хоть сейчас снимай. Я сижу в кресле напротив, пью пиво и наблюдаю, как его темный член въезжает в тело русской дуры. Гастер вставляет продавщице. Тоска…
Бахти примостился рядом, курит, ждет. Этот знай себе долбит, даже не вспотел, только джинсы с трусами снял, чтобы не мешали.
— Саша-джян? — шепчет Бахти. — Пошли на кухня, у меня один пакет ест.
— Сидеть! — командует Хуршед. — Смотреть, учиться!
Бахти закатывает глаза.
— Давай. — Хуршед слезает с бабы и брезгливо снимает презерватив.
Бахти потерянно смотрит на меня, на блядь, на двоюродного брата.
— Слушай, может, ты мне скидка сделаешь? У него хуй большой, а у меня маленький.
Тетка трясется от смеха, сжимая коленки.
Бахти тоже хохочет и пытается надеть презерватив, резинка соскальзывает и шлепается на простыню. Хуршед что-то говорит, Бахти вспыхивает и кидается вон из комнаты.
— Отстань, он, наверное, не хочет.
— Не хочет? Такого не бывает!
Тетка мигом одевается и исчезает, я едва успеваю сунуть ей деньги.
Хуршед на кухне орет что-то по-таджикски, Бахти влетает обратно в комнату:
— Ты ее тоже ебат не стал, она уродина! Зачем ебат джаляб, когда меня невеста ждет! Скажи ему!
Хуршед, мерзко хихикая, отвечает что-то обидное, Бахти снова кидается на кухню, через секунду я вижу его с ножом.
— Э, э! — Хуршед отбивается табуреткой.
— Вы охуели?
Маленькие руки Бахти мелькают быстро-быстро, у Хуршеда на плече сочится кровью тонкая царапина.
— Прекрати сейчас же!
Бахти так же внезапно приходит в себя, сует нож обратно в деревянную подставку и начинает рыться в сумке.
— А если бы ты его зарезал? Нахуя мне дома мертвый таджик? Думаешь, мне охота с милицией разбираться?
— Я не зарезал, он же мой брат. Саша-джян, он мне хуйню говорит.
— Почему хуйню? — Хуршед садится голой жопой на табуретку. — Если у него на женщину не встал, это не хуйня, а объективная реальность. Бегает за тобой как собачка. Японский хин.
— Трусы надень. — Бахти вытаскивает свой пакет. — Саша, у тебя бумага ест?
— Курите залупу. — скалится Хуршед.
Мы курим, он смотрит. Забирает медленно, мы с Бахти за зиму скурили дохуища этой травы. Правда, я на этом все равно ничего не сэкономил, для знакомых у них те же расценки.
— Лохи. — Хуршед так и сидит в одной майке и черных носках, от него воняет спермой, дезодорантом и псиной. — Ло-хи. Долбоебы.
— Он мне завидует. — Бахти выдыхает облачко конопляного дыма. — Восемь лет старше. Дома нет, жена нет, ничего нет.
— Охуенно завидую. — Хуршед кривит губы. — Мне тоже нужен дом в ебенях, чтобы жить там две недели в году. И страхоебина из соседнего села, с которой я даже не знаком.
— Она не страхоебина, я фотография видел. — Бахти снова роется в сумках и достает мятую фотку. Девица низенькая, жирная и узкоглазая.
— Красавица. — я цокаю языком.
— Ага, и по росту ему подходит. — Хуршед вытягивает ноги. Всю кухню своими копытами перегородил. — Зачем тебе жена? Ты с ней ничего не сможешь. Русского мужика себе найди.
— Саша-джян, можно, я его убью?
— Нельзя.
Хуршед уставился на меня наглым взглядом.
— Чего? — спрашиваю я. — У тебя же реально нихуя нет.
— У тебя тоже. — отвечает эта жопа. — У тебя даже машины нет. Будь у меня российское гражданство, я бы давно в офисе сидел и за те же деньги нихуя не делал. Я женюсь на русской. Сейчас времени нет на дискотеки ходить, а то давно бы нашел. У вас тут все девушки красавицы…
У меня в животе разливается неприятный холодок. Чурка расселся на моей кухне, свесив яйца, и ржет надо мной в открытую. Русскую блядь он уже натянул, теперь пытается и мне показать, кто в доме хозяин. Я вышибаю из-под него табурет:
— Одевайся.
— Саша-джян! — Бахти влезает между нами. — Не слушай его, он долбоеб.
— Не, нихуя, он тут самый умный.
Я выкладываю из бумажника большую часть денег. Иду чистить ботинки, в сраной области повсюду глина и навоз. У меня уже четыре пары нечищеных, потому что возвращаюсь и сразу падаю в койку, а утром не успеваю. Новые — и те испачкал, пока до автобуса бежали.
— Саша-джян? — Бахти взваливает одну сумку на плечо и поднимает вторую. — Мы тебя достали, да?
— Не, мы едем твоего братца женить.
— Что, серьезно? — Бахти делает большие глаза. — Ты ему невеста найдешь?
— Он сам себе найдет.
* * *
Хуршед тупой. Даже не потому, что его вышибли из РУДН, в который пристроил папа. Оттуда и поумнее выгоняли. Он тупой, потому что думает, что таджики могут ебать русских. Татары ебали — теперь у них от национальности остались одни фамилии. Грузины и евреи ебали. Конкретно так. Полстраны отправили в лагеря, а потом еще полстраны продали. Почему-то никто даже не вспоминает, что страной руководил грузин — мол, русские сами себя истребляли, потому что это нация рабов и стукачей. Нет больше грузин и армян, нет татар и евреев, нет чукчей и немцев, есть только русские.
Единственная заслуга таджиков — в том, что они дешевле азеров. Они дешевле всех и не пьют. На самом деле, конечно, пьют, но стыдливо, по ночам, когда Аллах спит. Или под крышей, когда Аллаху не видно. И эти дешевки думают, что тоже могут ебать русских. Нихуя. Они помогают любому русскому ванье чувствовать себя хозяином большой страны. Даже русские бомжи считают, что они круче таджиков. Даже русские бляди знают, что у таджиков маленький хуй. Короче, Хуршед, ты лох.
— Наим? — Бла-бла-бла по мобиле. — Щас Наим за нами заедет, он «восьмерку» купил. — Хуршед пританцовывает у автобусной остановки.
— Охуеть, «восьмерка». Спортивное купе. Почти «порше».
— У тебя и такой нет.
— Да нахуя она мне, в пробках стоять?
— У тебя и прав нет.
— Надо будет — куплю.
Наим действительно подруливает минут через десять на восьмере с дырявыми порогами. Владелец тачки молодой, узкоглазый, выражение лица отрешенное, как будто он ебал тут всех в рот.
— Родственник?
— Не, пазнкомилс прощлм году. — Наим надменно щурит глаза.
Бахти берет его правую руку, прижимает к животу и обнимает Наима левой, Хуршед делает то же самое, но при этом косится на меня — мол, не так поймет.
Мы с Бахти втискиваемся на заднее сиденье, Хуршед на переднем вытягивает ножищи. Сзади он бы просто не поместился. Двери провисают, как во всех восьмерах; когда Наим вставляет ключ зажигания, сама собой включается печка. Пиздатое зубило купил у русских свиней крутой таджик.
— Ехт куда? — Наим выключает свою позорную печку.
— Хуршеда спроси. Он знает, на какой дискотеке русских телок снимать.
— Я на прощл неделя русски девущк пасадил. — говорит Наим. — Отвез ее куда-т в ебеня, Приморск район. Ана ксива дастал и пистолет мне в голову тикат, типа в милиц работает. Хрен знаит, можьт, правда в милиции. Так и довез бесплатн.
— Наш Хуршед найдет не такую. Ему нужна порядочная девушка, правда, Хуршед?
Он выбирает диско-бар в спальном районе. Тоже мне, танцор диско. Я бы на его месте поехал куда-нибудь в Центральный район или на Петроградскую, там публика толерантная, половина — пидорасы. Они не выебут, по морде не дадут, а кавайного мальчика Бахти еще и угостят сладеньким.
Наим обещает заехать часов через пять. Спускаемся по бетонной лестнице, в подвале сыро, музыка бьет по барабанным перепонкам. Лет десять назад я бы от такой параши блевал, а сейчас уже ничего не воспринимаю, таджики на объектах слушают смесь «Энигмы» с русской попсой и Шабанами Сураё, мне все равно.
В кабаке довольно мило: чистый туалет, голые крашеные стены, низенькая сцена, микшерный пульт, четыре шеста. На столиках крупными буквами написано «Балтика», и пиво относительно дешевое. Тут уже сидят пацанчики, которые его пьют. Их много, они прилично одеты, выглядят здоровыми и веселыми. Короче, то, что нужно. Девки тоже имеются. Вечер только начался, девицы заказывают себе по маленькому пиву, достают тонкие сигареты. Хуршед сразу дал прикурить двум телочкам, которые сели в углу за барной стойкой, подальше от колонок. Тетки не первой свежести — это правильно, у них стабильная работа, жилплощадь, биологические часы тикают. Официантка приносит пиво. Хуршед складывает ладони рупором:
— А это мой двоюродный брат, он собирается жениться!
— Как интересно! — Тетка причмокивает, вынимая изо рта сигаретный фильтр. У нее мелированные волосы и широкое русское лицо, косметики мало, одета достаточно скромно для гопницы.
— У нас до сих пор сохранился обычай, когда жених и невеста друг друга не знают до свадьбы! Вот он завтра летит домой и женится на девушке, которую ему нашла мать! Видел ее только на фотографии! — Хуршед пристально смотрит на тетку.
— Бедный мальчик! — улыбается другая. — Но у вас же, кажется, можно потом второй раз жениться?
— Да, но какой смысл жениться, если между людьми нет духовной близости? — кричит Хуршед. Не зря эта черная жопа три курса отсидела в своей дружбе народов.
— Это точно, в семье главное — взаимопонимание! — кричит тетка с мелированными волосами.
Бедный мальчик зевает и забирается в угол мягкого дивана. Хуршед втирает теткам про межкультурную коммуникацию, я допиваю первый поллитровый бокал. Потом Хуршед идет отплясывать с той теткой, у которой мелированные волосы. Ее зовут то ли Таня, то ли Катя, я не расслышал. Работает кассиршей в строительном магазине. Хрен знает, может, и правда уложит в койку.
Минут через сорок Хуршед тянет меня к себе и орет в ухо:
— Пустишь, если они согласятся?
Смешная чурка, у бабы должна быть своя квартира, иначе это все не имеет смысла.
— К ней поедешь. Ты же крутой. — Я ухожу в туалет.
Закрываю дверь, музыка становится потише. Тут уже ссут какие-то гопчики, целятся в кнопку наверху. Им весело. Я отворачиваюсь и листаю сообщения на мобиле. Звонил один из боссов.
* * *
— Уходите? — спрашивает охранник.
— У вас тут сигнал плохо проходит. — Я помахиваю телефоном.
— А я думал, уже все. Ваши друзья вышли.
— Они мне не друзья. — Ишь ты, запомнил. Правильно, азиаты не шляются по кабакам, они даже в новый год пьют на улице из горла.
— Эт правильно. — Охранник щурится. — Их вон туда повели, там пустырь за забором. Если вам интересно.
Мне не интересно. Кризис, мало заказов. Таджиком больше, таджиком меньше — без разницы. Боссам насрать.
Я достаю пачку «парламента», выщелкиваю сигарету.
Где-то орет баба:
— Он не приставал! Отвали! Ааааа!
Охранник дает мне прикурить. Я глубоко затягиваюсь и выдыхаю колечки дыма в пахнущую сиренью ночь.
— Помогите! — голосит тетка. — Помогите, убивают! Вызовите милицию!
— Вызвать? — Охранник вопросительно глядит на меня.
— Не надо.
Я иду вдоль забора, спотыкаясь о торчащую из земли проволоку и арматуру. Где-то там слышны мужские голоса, кто-то матерится, баба воет не переставая.
— Заткнись! — говорит кто-то. — Все, пошла отсюда. Сама не понимаешь, во что лезешь.
Внезапно вылетает Таня или Катя, ее словно выхаркнули из стены.
— Помогите! — Она кидается мне на шею. — Вызовите милицию!
Ее волосы лезут мне в рот, ноги подгибаются, морда заревана.
— Вызывайте, что вы стоите? — Она роется в сумочке. — Какой тут адрес?
Я отталкиваю тетку и ныряю в проем.
— Саша-джян! — визжит Бахти.
Хуршед лежит на земле, его нехотя пинают четыре мужика лет тридцати. Замечают меня, подходят вразвалочку. Один сообщает:
— Он к русской девушке полез. Ну, вы понимаете.
Я киваю.
— Мы же не хотим, чтобы он ее под нашими окнами изнасиловал, задушил и спать рядом завалился.
— Не хотим. — подтверждаю я.
— Пусть это будет ему уроком, — говорит другой.
Бахти зачем-то нагибается, шарит пальцами в грязной траве.
— Ссука, блять! — Он взвивается как чертик и чиркает мужика по горлу. — Сука, убью!
— Охуел, что ли? — Парень зажимает шею. — Блять, уберите этого чурку!
Бахти мечется между ними, вырывается, пытается сделать кому-то подсечку, его валят на землю и стелят ногами — по ребрам, по яйцам, по печени. Раненый въезжает ему носком ботинка в челюсть:
— Все, хватит.
Он подходит ко мне, протягивает скользкую от крови руку:
— Короче, нас тут не было.
Я пожимаю плечами.
— Мы не хотели, ты же понимаешь. Пацан еще.
Они исчезают в проеме один за другим. На пустыре тихо, ветер шелестит пакетами, вдоль забора не спеша трусит большая крыса. Их тут, наверное, много, не боятся людей. В области я как-то заглянул к таджикам в бытовку, а там в старом кресле кошка спит. Пригляделся — блядь — это же крыса, здоровенная, как кошка. Показал Хуршеду, он схватил плоскогубцы — первое, что под руку попалось, и шею ей прижал. Она пищит, царапается, хвостом дергает. Я ее сначала отверткой проткнуть пытался — не попал, потому что она елозила туда-сюда. Тряпкой руку обмотал, чтобы не укусила, и начал этой крысе башку откручивать. Мягкое, хрустит. Я не садист какой-то, но не отпускать же ее просто так? Бахти проснулся, смотрит на нас и говорит: «Ей же больно». Как будто сам никогда баранов не резал и курам головы не сворачивал. А кресло пришлось выбросить, крыса его обоссала.
Я правда не хотел, чтобы все случилось ТАК. Я об этом как-то не подумал. Нужно перезвонить боссу.
— Промысловский, отдыхаешь? Чурок своих отправил?
— Еще как отправил.
— Вот и чудно.
Хуршед лежит неподвижно, мордой вниз. Я просовываю пальцы за воротник его рубашки, чтобы нащупать пульс. Он шепчет:
— Руки убери, да?
— Иди на хуй.
Он со стоном поднимается на четвереньки, встает, расправляет плечи. Отряхивает землю с колен, поправляет челку. Ему даже в пятак не дали — наверное, сразу кверху жопой лег, чтобы уйти с минимальными потерями.
— Бахтиёр, вставай. — Я тормошу мелкого.
— Не хочу. — Он морщится как капризный ребенок.
— Хоть ногами пошевели.
— Зачем? — Бахти скребет землю подошвами кроссовок.
— Ну, слава Богу.
Хуршед отходит подальше от забора:
— Алло, Наим?
Наим, хуим. Я осторожно беру Бахти за руки и тяну на себя.
— Не надо, больно. — Его губы медленно вспухают, темнеют, истекают соком, как треснувшая черешня. — Посмотри, зубы шатаются?
— Не плачь, детка, мы тебе золотые вставим. — Я сую ему палец в рот, вроде, не шатаются. Надеюсь, челюсть не сломана, как ему тогда невесту целовать? Или они на своих свадьбах не целуются?
— Саша-джян, мне дышат больно.
— Давай, я тебе «скорую» вызову.
— Не надо! — Он перекатывается на бок. — Не надо, я дома Точикистон пойду. Паспорт нерусский.
— Дурак, они всех обязаны брать.
— Не надо. — Бахти пытается улыбнуться, у него выходит не очень. Правая бровь рассечена, глазками теперь не постреляешь. — Эт хуйня. Мне два год назад солдат из поезд выкинул, сотрясение мозга.
По траве проплывает полоска света. Хуршед первый понимает, что случилось, и бежит через поле, размахивая телефоном.
— Стоять! — Серая фигура срывается за ним.
Второй мент приседает на корточки рядом с Бахти:
— Ты пострадавший?
Бахти щурится, прикрываясь ладонью:
— Нет.
— Документы.
— Дома лежит.
Мент переворачивает Бахти лицом вниз и шарит у себя в районе жопы, где висят наручники.
Я откашливаюсь:
— Не надо, у него, наверное, ребра сломаны.
Мент поднимает удивленные глаза. Щелк!
— Саша-джян, мне больно лежат, скажи ему.
— Че ты там лепечешь, баран? — Мент выпрямляется и поддевает его носком ботинка.
— Не трогайте его, ребро может легкое проткнуть. Или печень.
— Может, может. — Мент чешет бритую щеку. — Он вообще откуда?
— Из Таджикистана.
— Ну, понятно. — отвечает мент. — У преступности есть лицо. И это лицо — таджикской национальности.
Его напарник возвращается, тяжело дыша:
— Быстро бегает, сука… Короче, подозреваемый скрылся.
— Ну и заебись. — отвечает наш. — Ты тут посторожи чурку, я с молодым человеком поговорю.
Он деликатно берет меня под локоть и отводит на несколько шагов в сторону. Где-то в районе солнечного сплетения появляется приятное чувство страха.
— Итак, молодой человек. Насколько вам дорог ваш таджик?
* * *
Восьмера катится непривычно тихо, Наим курит и стряхивает пепел в окно:
— Эт хуйня. Я, когда на пятерк ездил, падрэзл ментовск тачку. Ани в бардюр заехли. Из мащины витащили, отпиздили нахуй, дэвть тысч атабрали. Все щт с собой было.
Бахти косится на меня:
— Саша, ты сколько дал?
— Не помню.
На самом деле, конечно, помню. Две тысячи восемьсот пятьдесят рублей. Столько стоит один таджик.
Хуршед оборачивается на переднем сидении:
— Сам виноват, нехуй было рыпаться.
Бахти шепчет:
— Саша, пердай ему, он мудак, я с ним не разговариваю.
Старший, конечно, снова пристроил жопу впереди. Его ведь «тоже избили». Младшего заставил пробираться на заднее, через спинку кресла, согнувшись в три погибели. Бахти рухнул мне на руки, я сам его втащил — он даже рта не раскрыл. Я бы, наверное, так заорал, что у Наимовой тачки повылетали все стекла.
* * *
Я режу простыню. Нужно было, наверное, купить бинты, я постеснялся сказать Наиму, он и так нас довез бесплатно. Бахти лежит на моей кровати и смотрит двд, где немецкая телка ссыт в рот пьяному бомжу. Это, кстати, не мой диск, мне их дал один друг-азербайджанец, сразу штук десять, потому что у самого их немеряно, некуда складывать. Краем глаза я замечаю, что Хуршед включает мой ноутбук. Таджики любят раскладывать пасьянсы, с важным видом, как будто работают на Билла Гейтса.
— Слышь, сделай мне интернет.
— Не «слышь», а «Александр Евгеньевич». Совсем охуел.
Он сам находит модем, я продолжаю резать простыню.
— Во я дурааак… — Хуршед цокает клавишами. — Бляяять, какой я идиот!
— Я даже не сомневался, что ты идиот.
Он щелкает мышью и ржет:
— Слышь, иди, посмотри.
Я читаю:
Качественный евроремонт, быстро и недорого.
Одиноким женщинам — скидки.
8 905 580 13 33, Хуршед.
Карие глазищи Хуршеда масляно блестят, он ждет, что я тоже засмеюсь. Он вспотел, от недавно мытых волос тянет овчиной. Закусил губу, постукивает беспроводной мышью о стол — молчание затянулось. У него красивые белые зубы, никакого золота. Золото носят только дикари, он выше этого, он белый человек.
Я закрываю ноут.
— Хуршед, его нужно раздеть.
— Тебе надо — ты и раздевай.
Моя рука с ножницами застывает в воздухе.
— Вон из моего дома.
— И куда я пойду? — Он развалился в кресле, не верит, что я смогу его выгнать.
— К Наиму, к Тане, Кате. На хуй.
Бахти на кровати ойкает — наверное, повернулся неловко. Так и есть, приподнялся на локте, хочет слезть. Я укладываю его обратно, он послушно откидывается назад и смотрит, опустив веки, мутными глазами-половинками, маленький, несчастный обкурыш. У таджиков всегда хорошее настроение, я еще ни разу не видел грустного таджика. Нужно загадать желание.
Хуршед лютует в коридоре: пинает сумки, вжикает молниями, раскидывает обувь. На кухне что-то обваливается с жутким грохотом, я бегу смотреть. Плитка вылетела над раковиной, три ряда, клали год назад мои же таджики. Сверху мне на голову падает еще один кусок кафеля. Хули от баранов ждать, не руки, а копыта.
Хуршед кидает мне в лицо три скомканные бумажки:
— Это за твоего кюнте.
Он хлопает входной дверью, еще один ряд кафеля вылетает из стены, я едва успеваю прикрыться локтем.
Я беру Бахти за руки и помогаю ему сесть, расстегиваю и снимаю рубашку. Он дышит едва-едва, глубже не может. На месте печени темное пятно. Наверное, просто синяк, иначе он давно бы потерял сознание. Ребра нащупывать не нужно, они и так видны. Я вожу пальцами по его груди, Бахти постанывает, когда я попадаю на место переломов.
— Выдохни.
Я туго обматываю его грудь полосками ткани. Надеюсь, я все делаю правильно. Несколько слоев вокруг торса и еще один крест-накрест, на шею. Закалываю английской булавкой. Бахти сидит смешной, как стриженая девочка в белом топике:
— Можно дышат?
— Можно.
Прикладываю ватку со спиртом к его губе, прижигаю рассеченную бровь. Бахти жмурится, по лицу текут слезы:
— Саша, мне больно.
Я не знаю, что ответить. Наверное, когда ломают ребра, это и правда больно.
— Я не хочу домой. Мне там нечего делат. — Его забинтованная диафрагма вздрагивает от рыданий. — А здес я никому не нужен.
— Подумаешь, я тоже никому не нужен. Что из-за этого, вешаться?
— Неее, нихуя. — Он улыбается разбитыми губами. — Ты мне нужен.
У Бахти невероятно тяжелые сумки, я чуть коньки не отбросил, пока тащил. Пришлось ловить машину до аэропорта. Он хотел позвонить Наиму, но я запретил. На самом деле мне самому нужна машина, я бы давно ее купил, но меня останавливают две вещи. Во-первых, я не хочу зависеть от кредита, а во-вторых, я жалкое ссыкло, мне страшно, что я помну кого-то или получу в морду от братка, который не хочет уступать дорогу. Если совсем начистоту, мне вообще тут жить страшновато.
Два молоденьких мента облизывают Бахти жадными взглядами. Один русский, второй не очень. Наверное, татарин. Постояли, поглазели на разбитое лицо Бахти, подумали, направились дальше хозяйской походочкой, на полусогнутых.
Я сдаю вещи Бахти в багаж, он в это время сидит на металлической скамейке и сосет кока-колу через соломинку. Надеюсь, его там встретят или хотя бы помогут донести все это барахло до камеры хранения. Еще я надеюсь, что он стиснет зубы и родит сына своей узкоглазой жене, станет настоящим мужчиной и уважаемым человеком в своем селе. Он хороший мальчик, и я хочу, чтобы хороший мальчик счастливо жил у себя дома.
Смуглые парни с сумками уже подтягиваются к стойке регистрации, держа билеты и паспорта наизготовку. Бахти оглядывается на них, потом вопросительно смотрит на меня.
— Будь счастлив. — говорю я.
— Точно. Бахтиёр значит — счастливый.
За огромными стеклянными окнами темнеет — похоже, скоро начнется дождь, это очень некстати, потому что такси тут дороже раза в два. Я вспоминаю, что мы так и не купили подарок невесте. Надо будет найти за те три тысячи какую-нибудь цацку и послать бандеролью.
— Саша-джян?
— Что?
— Приезжай ко мне.
Глупенький Бахти, не могу же я все бросить, хоть у тебя дома и плюс тиридцат, и козы с овцами патриархально пасутся на газонах, и плов на сто человек.
Упырь Лихой
