Каждый живущий на Земле человек обречен страдать в меру своих умственных и физических недостатков. А внешняя респектабельность – обратная сторона счастья, всего лишь ширма для, и без того, мало излучающей свет, несовершенной человеческой души. Трудно постижимый антагонизм внешнего и внутреннего – вот путеводная звезда, озаряющая нам дорогу в ад.
Со своей необычной внешностью, я трудно вписываюсь в рамки любого социума, хоть и стараюсь одеваться по последней моде. Но взглянув на меня люди делаются немного счастливей от осознания того факта, что они, упаси Господи, не такие. Верующие при виде меня крестятся.
На мой взгляд, я слегка неказист. Передвигаюсь вразвалочку пятками вперед, слегка шаркая и подволакивая за собой носы, сшитых по индивидуальному заказу у Амадео Тестони туфель пятьдесят третьего размера. Свои не очень длинные руки, достающие лишь до талии, я обычно скрещиваю и держу их во время прогулки в районе пупка, а отверстие в районе темечка прикрываю шляпой из тонкой соломки с плоским верхом, или бейсболкой, когда одеваюсь по-спортивному.
Если любоваться на меня в фас еще как-то допустимо, то в профиль лучше этого не делать. Вытянутый вперед, как называют его русские люди - шнобель, и улыбка, которую я так и не разучился скрывать с детства, радуясь любому человеческому общению, могут сильно травмировать сырую психику у неподготовленного к встрече обывателя. А улыбаюсь я всегда во весь рот, демонстрируя при этом все свои восемьдесят восемь крепких жемчужных зубов.
Западные люди при встрече со мной более сдержаны в проявлении своих негативных эмоций, но зашоренные соотечественники иногда видят во мне Антихриста. По этой самой причине большую часть своей земной жизни я стараюсь проводить подальше от них, где-нибудь на островах Тихого океана или побережье Ямайки, где до моей внешности аборигенам нет никакого дела. Но изредка, по долгу службы, часто бываю и на родине.
Я появился на свет сорок лет назад в просоленной водной среде от мамы хиппи, ногами вперед. Ровно за двенадцать месяцев до рождения, я был зачат в результате сексуального контакта морского млекопитающего с моей мамой Алиской, светлевшей, но в итоге слетевшей разумом на крымском берегу в йоговском палаточном лагере под предводительством гуру шестидесятника Швиянды. После вечернего сатсанга мать, неосторожно подняла лишний плеск в акватории небольшой бухточки. Тяжко фыркая, она плюхнулась в теплые воды Черного моря, разогнав при этом стайку ставридки, которую американский боевой дельфин по имени Джеф, только что загнал между двумя утесами ракушечника для вечерней кормежки.
Рассвирепевший от такой наглости, и оставшийся голодный Джеф взвалил мать себе на спину, отбуксировал ее на пару кабельтовых в сторону горизонта, где трижды с ней совокупился, и оставил подыхать в набиравшей силу волне.
Собрав остатки сил, мать доплыла до буйков, откуда затухающим прокуренным голосом призвала братьев по маргинальному движению себе на помощь. Йоги, во главе с гуру Швияндой, выволокли Алиску на гальку, упаковали ее в спальный мешок, согрели стаканом портвейна, и, кинув спать в палатку, уселись вокруг помедитировать на событие.
- Короче так, братья, - сказал Швиянда после затянувшейся до утра релаксации, - ровно через год Алиска породит ихтиандренка. Силы свыше подсказывают, что надо отдать морю то, что оно нам послало. Нам чужое на хуй не нужно. Как вылупится, так пусть сразу к своим и плывет.
Так и случилось. Через год, в той же бухточке, из недр мамы в недра черного моря на свет появился я. После родов Швиянда, командующий родами, разлучил нас с матерью навсегда. Ее он определил на берег, а меня, повязав на ногу «фенечку» неясной хиппацкой сакральности, благословил словами «греби отсюда» и подтолкнул мозолистой пяткой в черноморскую пучину.
Неуклюже шевеля конечностями, я погреб навстречу неизвестности. Помимо, присущих всем новорожденным; хватательного и сосательного рефлексов, к моменту отделения от матери, я уже обладал и другими уникальными полезными в жизни качествами. Например, человеческий язык я уже усвоил в утробе матери, умел отличить музыку Битлз от Роллинг Стоунз, а также действие различных наркосодержащих средств, которыми мать Алиска не гнушалась пользоваться даже в то время, когда мы составляли единое целое. Но об этих мелочах сейчас думать не хотелось. Нужно было срочно утолить основной инстинкт – голод. Поэтому я стал хватать и всасывать в себя окружающую меня придонную растительность, а также собравшихся поглазеть на меня рачков, креветок и головоногих моллюсков. Через несколько минут меня замутило от несварения желудка, нуждающегося на первых порах все же в материнском молоке.
От отчаяния я выкинулся на берег где, обильно проблевашись, стал хлестать конечностями по гальке и звать на помощь мать. Но к тому времени весь хиппацкий лагерь в полном составе уже снялся с места, отбыв на поиски Истины к Алтайским предгорьям, оставив меня наедине с дикой природой.
Вдоволь накричавшись и наплакавшись от отчаяния и чувства брошенности, я обессиленный уснул, забывшись под теплым бетонным тетраподом человеческим двухполушарным сном. Я продолжал спать даже тогда, когда меня смыло обратно в море разыгравшимся к ночи небольшим штормом. Осознал только, что сон немного изменился. Вроде я как бы и спал, но в тоже время и двигался, изредка поднимаясь на поверхность моря, чтобы вдохнуть воздуха. Необычное состояние, одна половина моей головы спала, другая бодрствовала. И так попеременно с небольшим временным интервалом.
Окончательно я проснулся от легких прикосновений и дружелюбных крякающих звуков в окружении трех животных гладкой наружности, в которых я сразу распознал родственные мне души. Их язык, поначалу напоминавший абракадабру, вскоре стал понятен моему уникальному уму, и через некоторое время преграда к межвидовому общению была полностью снята.
Гладкокожие животные позиционировали себя как дельфины, и представились именами; Пицунда, Миклуха и Маклай. Первая, та, что была поменьше, накормила меня молоком, а два других, крупногабаритных, растолковали, что отныне я нахожусь под их опекой и принят в семью.
Наевшись под завязку доброкачественной пищи из Пицунды, я удобно расположился под ее ласковыми плавниками и тут же уснул вполне довольный своим нынешним статусом. Проснувшись, я узнал много нового. Во-первых, пока я спал, мы пришли к мысу Форос, где у Миклухи и Маклая были какие-то неотложные дела. И второе - выслушал рассказ Пицунды, которая отныне попросила называть ее мамой, о постигшем ее горе.
Оказалось, что несколько дней назад, один пришлый злодей по имени Джеф убил дочь Пицунды, которая была старше меня всего на неделю, и которая по случайному недоразумению и глупости приставленных охранять ее молодых опекунов, отплыла дальше положенного, заигравшись с морским карасиком.
- Ой, горе мне, горе, - сокрушалась мама, - я даже имя ей придумать не успела. А у тебя, то хоть есть имя? – спросила Пицунда, почесывая своим носом мне в холке.
- Пока нет, - ответил я, - но когда я был в мамке Алиске, я несколько раз слышал, что она намеревалась назвать меня Славиком.
- Немного странное для дельфина имя, но давай уж придерживаться воли матери. Будешь, значит, Славиком, - подытожила Пицунда.
- Хорошо, - согласился я, подумав про себя, что дельфином я являюсь не совсем в полной мере. Мне вдруг очень захотелось поползать по берегу, вдохнуть запах свежего воздуха с еле уловимым ароматом горной лаванды, понежиться на теплых камушках щурясь на Солнце. Я высказал пожелание своей новой маме, но на берег она меня не отпустила, сославшись на малый возраст и пережитый в связи с моим рождением и гибелью ее ребенка стресс.
- Мы, черноморские афалины так устроены. Своих и чужих детей в обиду не даем. И если вдруг ребенок попал в беду, например, родителей лишился – мы всегда о нем позаботимся, и вырастим достойного черноморского гражданина, а не какого-нибудь карибского отморозка типа этого Джефа, - пояснила новая мама.
- Ты ему про Джефа уже рассказала? Вижу, что так, – сказал незаметно подплывший к нам Миклуха, - ничего, скоро мы достанем этого урода. Не горюй, Пицундушка, ты еще увидишь, как его кишки будут клевать на берегу бакланы, - подбодрил он мою маму, - я скоро вернусь, ждите, - сообщил нам Миклуха и ненадолго удалился.
Я обратил внимание, на какие-то символы, нанесенные на левый плавник Миклухи. У Маклая были такие же, а у мамы нет. Я поинтересовался у Пицунды, что означают эти знаки.
- Мужки, они же как дети малые, - ответила мама, - что с них возьмешь. Это татуировки у них. Летучая мышь нарисована и написано: «СВР» и «Черноморский Флот».
- А кто такие летучие мыши? - спросил я маму, оставляя без внимания, чтобы показаться умным, так и оставшиеся непонятными для моего разума понятия.
- Мерзкие твари. Питаются кровью. Спят головой вниз. Их в гроте Пушкина полно. Под Гурзуфом. Я тебе их потом покажу. Кстати, я только сейчас и поняла, почему разведчики их своим символом сделали. Ладно, пошли, - сказала Пицунда, подталкивая меня вперед, - вон Миклуха зовет. Все готово.
- А почему Джеф такой злодей, - спросил я у мамы по дороге.
- Шпионская миссия, сексуальная невоздержанность, буржуазное американское мировоззрение, помноженное на неоднократное нейролингвистическое зомбирование. Да и вода у нас по химическому составу немного отличается от карибской. Состав несколько другой. Башню чужакам сносит. Акклиматизация длительная нужна, - двинула Пицунда речь, из которой я не понял ни слова.
С тех самых пор прошло уже много лет. В тот день Пицунда определила меня на секретную военную базу, где под чутким руководством опытных наставников прошло мое детство, отрочество и становление личности. Я получил прекрасное образование по общим и специальным предметам, выучил множество человеческих языков, освоил подводный рукопашный бой, подрывное дело, а так же многие другие вещи, говорить о которых мне запрещает подписка о неразглашении.
Одну часть учебного и свободного времени я проводил на суше среди других воспитанников, а другую в море вместе с Пицундой, Муклихой и Маклаем, обучаясь уже них многим дельфиньим тайнам и премудростям, о которых они категорически не рекомендовали распространяться друзьям и руководству школы.
- Пусть думают, что мы их понимаем лишь отчасти. Пусть пытаются расшифровать наш язык. Людям еще нечего делать в нашем мире. Мы сами решим, когда будет можно приподнять планку. Им еще рано быть счастливыми и истинно свободными. Так что будь добр, не болтай лишнего, море умеет хранить свои тайны. Даже продавшиеся за дохлую кефальку клоуны из дельфинария умеют держать язык за зубами, потому что знают – мы можем быстро приморить их и на расстоянии.
Я твердо усвоил сказанное. И как не просили меня наставники выступить в роли переводчика с дельфиньего языка на человеческий, как ни грозили всякими напастями, я был непреклонен, как деревенский дурачок, мол, понимаю не больше вашего, разрешите идти? Детектор лжи, к которому меня подключали несколько раз, правдивость моих слов подтверждал с такой же деревенской непреклонностью. Даже введенная в вену «сыворотка правды» не помогла, настолько хорошо Миклуха с Маклаем поработали с моим мозгом. С тех пор прессинг поутих. Начальство понимало что я хитрю. Но было ясно и то, что доставший им в руки уникум, многого стоит, и рисковать его жизнью ради сиюминутной выгоды никак не входит в его стратегические планы. Стали готовить по особой схеме, делать из меня еще и специалиста по сбору разведданных, ведению подвойной партизанской войны и теории радиолокации в мутной воде.
- Раз вы такие всемогущие, - спросил я однажды Маклая, - почему же вы до сих пор Джефа не ликвидируете? И что значат эти твои слова «он уже тут всех заебал»?
- А то и значат. В прямом и переносном смысле заебал, - объяснил мне тогда Маклай. Наши дельфинки ему не дают, так он повадился баб людских в прибрежной части огуливать. Мужчина все-таки. Ладно бы, просто удовлетворял либидо, так он потом бабу хвать за горло, и за буйки под камень. Это он с некоторых пор так злость свою срывает, за то, что мы с Миклухой в Босфоре на американскую подлодку тросов стальных на рули намотали – всю автономку врагу сорвали. А Джеф, стало быть, виноват. По американским понятиям не прав. Не усмотрел. Нас с Миклухой к орденам представили, а Джефу - пизды от начальства и понижение в звании. Вот он и лютует. А грохнуть его не можем, потому что, не так он прост. Настоящий воин, хоть и отморозок. Пять лет уже его пасем, и все без толку. Хитрый, бля.
- Маклай, - спросил я своего морского наставника, - а что за непонятные слова ты вставляешь в свою речь для связки предложений.
- Да так. Херня. Особо не обращай внимания. Просто я по детству рядом с рыболовецкой посудиной, приписанной к Одессе долго тусовался. Вот и нахватался от рыбаков всяких выражений, без которых рыба ловится хуже. И ведь действительно хуже. Я проверял.
- Все понятно, - уразумел я, - вот я скоро освоюсь, и обязательно помогу вам расправиться с этим Джефом. Уже тогда, в свои три неполных года я выглядел почти взрослым. Не таким, конечно, большим, как Маклай, но и никак не меньше мамы Пицунды.
- Не торопись, сынок, ты еще не готов, тебе еще многому предстоит научиться, - улыбнулся Маклай, небрежным движением отгоняя от себя надоевшую рыбу присоску, - например искусству медитации, которое нам вскоре предстоит освоить. Без него ты никто. А теперь, давай греби в школу, мне пора в Болгарию по одному неотложному делу сходить.
Обдав меня мощным турбулентным потоком из-под своих плавников, Маклай скрылся, а я радостный от предвкушения новых знаний выпрыгнул из воды, сделал сальто и, грохнувшись спиной в воду, неторопливо поплыл к дому. Там я оделся, попил горячего чаю с кизиловым вареньем и пошел прогуляться. Усевшись по-турецки на краю небольшого утеса – моем любимом месте отдыха, я долго всматривался в горизонт, пытаясь отогнать непонятно откуда накатившую тревогу. Необъяснимое предчувствие грядущей утраты, плотно душило мое сердце, на глаза наворачивались слезы, навязчиво звенело в ушах.
Я сделал несколько глубоких вдохов, максимально задержал дыхание, как нас учили в школе на уроках по релаксации, но ничего не помогло. Покрутил на пальце хиппацкую «фенечку» – единственное наследие биологической матери, с которым я не расставался, считая, что она приносит удачу. Не помогло. Опечаленный я вернулся домой, забрался в постель, и лишь под утро уснул. Что-то нехорошее должно было скоро произойти, если уже не произошло.
На следующий день мои тревожные предчувствия оправдались. Под вечер, когда я разминался в море после нудных занятий по люто ненавидимой органической химии, подплывшие; Пицунда и Миклуха сообщили мне, что в территориальных водах Болгарии погиб Маклай. Что там случилось, полностью пока не ясно, но в убийстве явно прослеживаются кровавые ласты и зубы Джефа. Маклая было очень жалко, и я поклялся друзьям, что как только буду полностью готов к встрече с врагом, то обязательно найду и убью этого гада. А заодно и скормлю его кишки бакланам, как они это прогнозировали.
Дельфины ничего не сказали в ответ, немного помолчали, а потом мама с Миклухой ненадолго уплыли в Севастополь для консультаций.
На следующий день занятия в школе отменили по случаю траура по Маклаю. Всех курсантов распустили, а меня вызвал командир. Уже с утра он был не очень трезв. На столе стояла почти опустошенная литровая бутылка виски и миска зеленого миндаля, которым батяня закусывал. Его можно было понять.
- В общем, так, Славик, – молвил командир, - учить тебя больше нечему, ты и так нам тут всем фору даешь. Настало время Родине послужить. Отдать ей свой сыновний долг. Родина тебя воспитала, выкормила и обучила. Хватит балду гонять Ты теперь элита подводного спецназа. Морской терминатор. Дитя волны, хозяин Океана. Работы много. Враг не дремлет. Все инструкции у моего заместителя, ступай с Богом, - смахнув слезу, подытожил командир. Он отвернулся к окну, и рукой указал мне на дверь. Ему нужно было побыть одному. Я тихо удалился.
- Ебнем всех, - послышались из-за двери его крепкие слова, за которыми последовал такой же крепкий удар кулаком по столу.
После инструкций кураторов из боевой части, я прошел свой последний морской инструктаж у Миклухи с Пицундой, после которого уже в полной мере ощутил себя настоящим воином.
- Я надеюсь, ты уже понял, что дельфины не такие уж дружелюбные создания – друзья людей. Да, известны факты, когда они спасали утопающих, подставляя им свои спины. Но это редкие исключения. По большому счету нам до людей нет никакого дела. Это людям от нас чего-то надо. Прости, отвлекся. Статистики, подтверждающей, сколько людей дельфины отправили на дно, нет. Причины на то у каждого дельфина свои. Все зависит от самопознания, которое достигается в медитации. Именно в ней мы постигаем Бога, решая сами - светлыми или темными нам быть. Очень многим сносит крышу. Именно эти бездушные неопределившиеся пустышки, являющиеся пустым балластом для нашего дельфиньего племени – потомков Атлантиды, между прочим, и топят людей у побережья. Мы на них даже внимания не обращаем, - начала вводить меня в курс дела Пицунда.
- Джеф тоже балласт? – перебил я.
- Никак нет. Джеф не балласт, - продолжил Миклуха, - он просто находится на другой стороне добра. Астральный баланс, империалистический противовес светлому началу, как бы точнее выразиться. К тому же он твой отец, если ты об этом не знал.
Эта новость не стала для меня потрясающим откровением. К тому же морские наставники уже давно и основательно подтерли в моей голове воспоминания о появления на свет настолько, что я даже не задумывался над тем, что в какой-то степени я еще и сын человеческий. Меня мало волновали биологические родственные узы, потому как к тому времени я окончательно утвердился в мысли, что человек, как и дельфин по своей сущности одинок.
Потом Миклуха рассказал мне про саму медитацию. - Бедные люди. Для достижения нирваны им приходится идти на всевозможные ухищрения, истязая свой организм долгой аскезой, пичкать его наркотиками, веровать в религиозные учения и другую ересь. У дельфинов все гораздо проще. Нам достаточно нырнуть метров на триста в морские глубины, где от давления плющит мозг, где останавливаются мысли, туда, где пустота, туда, где умирает «Я», где встречает тебя твой Бог, с которым ты составляешь одно целое. Откуда не хочется возвращаться. Но приходится. И лишь от тебя самого зависит кем.
Я нырнул на восемь минут. Когда всплыл, то по довольным мордам Миклухи и Пицунды стало ясно, что я сделал правильный выбор. Ага. Пусть думают что хотят. Я теперь тоже хитрый. Как бы там ни было, я отныне сам по себе. Ломом подпоясанный, как говаривал один мой знакомый уважаемый каторжанин. А еще, там на глубине в своей первой медитации я постиг смысл «фенечки», которая чудом не потерялась за время моих долгих странствий, кровавых битв и нелепых случайностей. Она и до сих пор со мной. «Love» ее значение. No comment, как говорят англоязычники.
Много воды утекло с тех пор. Я много сделал для своей Родины, оставаясь никому не известным ее сыном. Имею правительственные награды, генеральские погоны, другие, абсолютно не нужные на земле, не говоря уже о море, регалии. Являясь с некоторых пор просветленным существом, чищу планетарную карму, развлекаюсь написанием рассказов несущих людям свет, консультирую тупых тюленей Северного Флота. В общем, занимаюсь всем тем, что мне интересно. Несколько раз в год приезжаю на Черное море, где в Севастопольской бухте до сих пор несут боевое дежурство престарелые Миклуха с Пицундой…
Ну а как же Джеф? С ним все было просто. Я его под Керчью достал. У судостроительного завода «Залив», где он готовил очередную диверсию. Гладкоствольную автоматическую «пукалку» АПС я отпустил на дно за ненадобностью. В последний момент для пущего драматизма решил сделать его ножом. Банально догнал Джефа, и в замысловатом вираже вспорол ему брюхо от головы до хвоста.
- Сынок? – узнавая во мне свои черты, спросил Джеф, глядя на меня тускнеющими холодными глазами.
- Так точно, папа, - хватая предка за хвост и увлекая его тело к берегу, ответил я, - пойдем бакланов покормим.
©Шырвинтъ
