Проснулся. Попробовал встать. Получилось. Случайно не упал. Удивился. Подумал: песня может оправдать любую революцию. Выглянул на улицу. Там неуверенно, как в тумане. Разбавляю туман табачным дымом. Получается наоборот. Стадо перламуторных бизонов лениво проносится надо мною. Не обосрали бы. А то куда ж я с такими деньжищами-то?
Провожая взглядом стаю парнокопытных, я отодвигаю комнатный цветок и рискованно перевешиваюсь через подоконник. Не успел. Пока возился с цветком, они улетели (но обещали вернуться). Отпускаю, словно воздушного змея, взгляд с небес на грешную землю.
По земле идёт женщина. Женщина с коланхое в руке. Она не спеша струится татуировкой по плечу узкой тутовой улочки, со всех сторон укрытой от южного солнца. Улица настолько узка и расположена так, что солнечные лучи нервируют её своим присутствием лишь один раз в году – в 18:43:27 22 июня.
До этого времени икс ещё далеко, и я, не боясь быть растерзанным светилом, спешно выметаюсь на улицу. На стене – прямо напротив подъезда – мой глаз радует граффити социальной направленности: «Люди, будьте бдительны. Идите в жопу». Надпись древняя, как сон, но, как сон же, постоянно обновляющаяся. Кто-то с упорным постоянством её то соскабливает, то закрашивает, а кто-то с завидным упорством восстанавливает. С каждым разом фраза становится моложе и краше. Птица Феникс, итиомать.
Женщина с коланхое в руке, в нелепой сетчатой майке идёт по тени моего города с коланхое на подоконниках. И ветер резвится на мостовой. И она длинными пальцами свободной руки разминает сквозь полуденный сон не прикуренную сигарету. И думает о том, что дружба между мужчиной и женщиной невозможна. Во всяком случае, если и да, то лишь до определённого предела.
Догоняю и протягиваю ей зажигалку. Неуверен, но, как в тумане. Она улыбается моей обнаглевшей робости и, сказав «спасибо», кокетливо прикуривает. Оказывается, женщину зовут Ия. И я, как вампир, радуюсь тому, что она молода и очень похожа на своё красивое имя. Ия, не подозревая о моей радости, молчит и по-прежнему думает о наличии предела.
- Предел, как и начало, присущ всему, - умничаю я, - он есть даже там, где его присутствие совсем нежелательно.
В остальном с нею я не согласен.
- Пока кто-то из сторон не задумается о чем-то большем – вот предел, - гнёт свою линию она.
Ну, так это-то как раз очевидно. У меня есть друг женинского полу. К огорчению нашей дружбы, не женщина, а конфетка. Так и съел бы. Я её хочу, а она – паразитка такая – ни в какую. Покуда я её не доймусь, мы будем дружить.
Аналогичная хрень произошла у меня с моей первой любовью. Только там она меня донималась, а я никак не мог понять, как можно ебать друга.
И всё же, не смотря на всё вышесказанное, остаюсь при своём: мужчина и женщина имеют право, умеют и могут дружить. У меня есть две девчонки-москвички. Они мои друзья. И уже не первый год. Взаимопонимание процентов на 90, а о сексе вопрос, слава Богу, не стоит (и дело тут не в моей очевидной ущербности). Нам и так хорошо. Вот как приедут – познакомлю.
Одна из них – капитан подводной лодки k40. Кстати, недавно она прислала мне открытку с парома. На картинке неуверенно, как в тумане, было написано: «ещё не в Финляндии, уже не в Швеции, а так… где-то между». Скорее всего, открыточка эта писалась в тепле каюты или под кофеёк, сидя за стойкой какого-нибудь уютного барчика, но мне хочется думать, что на продуваемой всеми скандинавскими ветрами, холодной палубе. И руки, и паста в ручке мёрзнут, а она отогревает их своим дыханием. И, покуда отогревает, всматривается в горизонтальную линию горизонта, потому что вертикальную видно только из космоса. И только бестолковые чайки кричат от голода, что бояться нечего, что берег не далеко.
А вторая – Графиня – профессиональный фотограф. Окончила ВУЗ какой-то по этому делу и теперь неуверенно, как в тумане, носится, между московскими окнами, с фотоаппаратом и кипой никому не нужных, высокохудожественных снимков, потому что есть у неё теперь глубоко не пьющий дядя Паша и два чёрных лабрадора (тоже в завязке). И этих спиногрызов надо как-то кормить. Если не она, то кто?
- Может быть, ты и прав. Не знаю, - говорит мне Ия, - хотя мне кажется, москвички твои – лишь исключение, подтверждающее правило.
Просит огня, прикуривает и исчезает. Как в сказке.
Из близлежащей подворотни появляется мерзкая жаба с бумажной короной на башке и стрелой во рту и беззвучно спрашивает:
- Ты кто?
- Не знаю, - думаю я ей в ответ, - но даже, если и дурак, то не Иван – это точно.
Укуренное время пробило на хавчик, и улицу на секунду осенило солнечным светом. Дочка соседской тети Кдары громко ухнула филином, кончила и испустила в экстазе дух. Экстаз – маленькая смерть. «Кто на этот раз?», - наивно поинтересовался я у города. Но ответа не получил. Моему городу без разницы, кого на этот раз и по чём ублажает маленькая Циля.
Может, нажраться? Нет. Я, как Дима Волченков, умею не пить, а пить, увы, не умею.
…Ия, я всё откладываю запись твоих дисков. Пока жареный петух в жопу не клюнет – крестьянин не перекрестится. Ты скажи когда, и я подсуечусь. Ага? И, знаешь что? Водки не надо. У меня чай есть.
Редин
