На шее у Адольфа Гитлера висела связка русских баранок. Он сидел, подперев правой рукой подбородок и, закинув одна на другую ноги увенчанные парой дырявых носков. Гитлер был по пояс голый в слегка увлажнённых cсачьём семейных трусах, позоривших своими цветочками нацию в лице его лучшего представителя - сына германского народа. В промежности у него была алюминиевая миска, наполненная красивыми аппетитными баранками которые он с детским удовольствием пожирал, громко хрумкая. Позади, чуть сбоку, стоял барон Мюнхгаузен. Он держал на собачьем поводке Колобка, у которого на затылке красовался след чьего-то тяжёлого армейского сапога. Поводок опоясывал Колобка поперёк, чуть стягивая и вдавливаясь в его сферическое тело. Видно было, как грустное лицо сказочного хлебца было истомлено нынешними, весьма не лёгкими, обстоятельствами его хлебной жизни. Или может быть совсем иначе - по лицу Колобка можно было подумать, что он торопливо ожидал окончания нынешнего нерадостного настоящего и молился о скорейшем приходе светлого будущего. При взгляде на Колобка можно было подумать, что ему осточертело кататься по дорожкам нынешней реальности - вид его был усталым и мученическим. Мюнхгаузен переминался с ноги на ногу, тихонечко так, боясь потревожить Фюрера, он часто останавливал свой взгляд на его волосатой спине. Барон постоянно, как-то по-детски, смешно фыркал и глупо моргал, немного дольше обычного сжимая веки. Могло показаться, что его глаза устали и он, закрывая их на чуть-чуть, давал им немножко отдохнуть. Барон иногда шамкал ртом, сминая свои старческие губы, как бы жуя их, от чего казался совсем стареньким беззубым дяхоном, впрочем, он был ещё тот живчик. Его длинные усы забавно, несколько дёргано, развевались. Было, похоже, что они хотели собрать всю пыль, летавшую по помещению, желали очистить его от микробов и бактерий и, даже его геройская треуголка, казалось, была полна решимости и старалась помогать усам в таком нужном и благородном деле.
Фюрер никого не замечал. Он выглядел задумчивым, даже обеспокоенным. Иногда шевелил губами как будто мысли, переполнявшие его голову, рвались наружу. Его неприхотливый домашний облик совсем не мешал собравшимся воспринимать его величайшим человеком современности, их не смущал запах мочи распространявшийся от трусов Фюрера и свербевший их носы. Они видели его таким почти каждый день. Адольф молчаливо поедал баранки уже на протяжении пятнадцати минут, что сидел напротив допрашиваемого. Иногда фашист как-то особенно внимательно разглядывал какую-нибудь из баранок, теребил её пальцами, пытаясь изучающим любопытным взглядом найти в ней что-то особенное: подслушивающее устройство, просто жучков, а возможно и какую-то особенную русскую философию. Он всё никак не понимал, зачем печь хлеб с дыркой, да ещё такой об который можно было легко сломать зубы. Может в этом скрыт какой-то тайный смысл, казуистика, а может дырка в хлебе - это путь к познанию тайн русской души? Гитлер захрустел баранкой. Его задумчивый лоб совершал большие колебательные движения вверх-вниз, отчего казалось, что его чёрная чёлка может оторваться вместе со скальпом - так интенсивно и старательно он жевал. Пасть Фюрера извергала громкий хруст, а его кости резонировали, звонко разнося гул по мрачному каменному помещению. Гул был так мерзок, что барон периодически затыкал уши, а лоб Колобка местами покрывался мурашками и хмурился, от чего тот был похож на недовольный жизнью старый баскетбольный мяч. По подбородку фашиста текли слюни, они капали на пол в каком-то безумном неимоверном количестве, повергавшем в шок даже Дьявола, с любопытством наблюдавшего за подопечным в ожидании очередной, милой его сердцу гадости.
Напротив был Штирлиц. Он сидел, привязанный к стулу, весь в ссадинах и кровоподтёках, разукрашенный безобразными гематомами. По нему было видно, что он сильно измучен и уже ничего не хочет, кроме как вернуться на родину к жене рыть погреб для картошки и, наконец-то, пожрать вволю, ибо ему крайне надоели все эти научные голодовки и эксперименты с продуктами питания, которые любили проводить тюремные врачи. Его голова нервически подёргивалась от дисбаланса вызванного тяжестью буханки чёрного хлеба, прибитой большим гвоздём где-то в районе виска. Иногда он зубами, как-то по по-собачьи, пытался её сорвать, но буханка всегда хитро ускользала, закручивая силой инерции голову разведчика чуть ли не на 360 градусов. В такие моменты Штирлиц напоминал Гитлеру бешеного индюка- тот, даже, скупо ухмылялся. Было заметно как мало уже что-либо способно его позабавить. Вид у него был усталый, хотя он по-прежнему выглядел уверенным и, даже, немного злым, а аккуратно постриженные усы только подчёркивали его вменяемость. Штирлиц плюнул в фашиста. Попытка оказалась крайне неудачной. Сухая кроваво-зелёная слюна, не изъявив особенно желания лететь в Фюрера, повисла на подбородке полковника советской армии, придав ему уже окончательное сходство со старым деревенским индюком и, как бы говоря: «Гер Фюрер, это не я - это он!». Адольф заржал.
- Да ладно тебе злиться - успокаивал он разведчика, хохоча и видя как тот носом стал надувать пузыри из зелёных соплей. Барон и Колобок молчали. Вдруг Гитлер как-то задумчиво спросил - Скажи-ка мне лучше вот что, Штирлиц…Иосиф Виссарионович Сталин часом не того, а? Просто спросил…
- Советским Союзом правит матёрый гетеросексуал. Это принципиально и записано в советской конституции. Слава товарищу Сталину!
Гитлер как-то жалостливо посмотрел на арестованного. Он медленно перевёл взгляд на кусок хозяйственного мыла, лежавший на раковине и всем видом своим как бы кричавший «Ну намыльте уже что-нибудь скорее!» Разведчику икнулось.
- Ыыыыыыыыы - залыбился Колобок. Штирлиц увидел на его дёснах, ровно по середине, свободные места в которых ещё совсем недавно росли ровные белые, но кем-то аккуратно выбитые зубы.
Надо сказать, что Колобок был парнем весьма жёстким, хоть и ублажал с недавних пор всё высшее начальство Вермахта. Порванные уголки рта придавали его лику некоторый, надолго травмирующий сознание, зверский оттенок. Отдельные высшие офицерские чины Германии находили это даже весьма эротичным. Особенно нахваливал Колобка Мюллер. Правильно, ведь это он завербовал этот паскудный шарикобатон. Штирлица пробрали мурашки, он теперь с содроганием вспоминал, как искал у этого предателя какую-нибудь другую дырочку кроме рта, как одаривал лаской этого гада. «Мякиш поганый»- подумал Штирлиц. Ох, недобрый он - этот Колобок совсем не добрый… и куда делись его непосредственность и доброта...
- Где?- продолжал допрос Адольф Гитлер.
- Что?- захлопал Штирлиц ресницами.
- Пакет с баранками.
- Пакет?
- Да, с баранками. С русскими. Сухими, жёсткими и твёрдыми, как дерьмо мамонта, баранками - спокойствие фюрера было удивительным - все знали, что Штирлиц тупил.
Гитлер продолжал грызть баранки. Исаев лихорадочно соображал: «Геббельс, Гиммлер, Геринг или Борман? Кто из высших партийных бонз третьего рейха тайком сожрал лакомство Фюрера? Кто подставил штандартенфюрера Штирлица?»
- Спички дать?- ухмыльнулся Гитлер.
«Откуда он знает про спички?»- Штирлиц занервничал - «…Мюллер гнида проболтался…» Испарина на его лбу предательски засверкала в тусклом свете камеры.
- Ну, так что? Где мои баранки?- продолжил тиран после небольшой паузы. Его рука копошилась в миске в поисках следующей баранки. Раздался скрежет немецких зубов о русскую баранку. Стены завибрировали, с потолка посыпалась песчаная крошка, пыль недовольно поднялась со своего насиженного места. Мюнхгаузен заткнул уши пальцами, сжал губы и зажмурился. Колобок повис в воздухе. Штирлиц, чуть напрягшись вперёд, принялся внимательно разглядывать лицо Гитлера, искажённое в этот момент мученической гримасой человека, который наступил на свой пенис. Было видно, что ему попалась баранка не желавшая прогибать в вонючей пасти фашистского оккупанта. Слюняво приглаженная челка съехала и разделила лицо Адольфа пополам. Два сумасшедших немецких глаза, сверкая белками, смотрели на Штирлица из-под волос беспомощно и удивлённо, но по- звериному тоскливо и тупо. Им не хватало энергии, которую мозг Гитлера направил всю на решение задачи сопротивления материалов. На разум во взгляде у мозга уже ничего не осталось. В глазах Адольфа Гитлера Штирлиц увидел сумасшествие бурундучка.
-Какие жёлтые зубки у него - вслух подумал Штирлиц. Он задумчиво, попеременно наклоняя голову то влево, то вправо, смотрел на перекошенное лицо ефрейтора. В его разведчикском взгляде не было ничего - даже его обычного любопытства - он просто смотрел.
Еntschuldigen Sie! Простите!- через силу прохрипел Гитлер.- Я подавился, похоже. Надо быстрее истребить всех этих поганых славян, чтобы перестали печь такой страшный, смертоносный хлебушек. Суки.
Гитлера трясло. Он пытался прокашляться и выхаркать кусочки баранки, застрявшие в горле и чуть не ставшие причиной его смерти. Он поднялся с пола и сел на стул. Фюреру, вдруг, увиделись заголовки советских газет: «Он позорно умер, подавившись баранкой!», «Гитлер подавился крошкой хлеба и умер!», «Тиран сдох, так и не познав тайн русской баранки!», «Собаке собачья смерть», «Изверга убила баранка!», «Накормим фашистов баранками!». Ему вдруг подумалось, что никто из его подданных и не подумал подойти к нему и помочь в беде, никто даже не дёрнулся в его сторону. Все они позволили бы ему умереть, подавившись кусочком простой баранки. «Боятся» - подумалось ему. Он ухмыльнулся.
Фюрер, повернувшись в пол оборота, взглянул на Мюнхгаузена. Чуть помешкав, он видимо передумал и, что-то буркнув себе под нос, встал со стула и подошёл к раковине. Вечно недовольный, постоянно рычащий кран наполнил алюминиевую кружку водой. Как обычно кран позволил себе рявкнуть на Гитлера - ему было всё равно кто перед ним, он не ранжировал людей - они все давно ему надоели. Откинув голову назад, Фюрер пил большими жадными глотками, громко и жадно глотал воду как будто только что пробежал марафон. Штирлиц впервые увидел его со спины так близко. Спина, покрытая клоками чёрных волос, чёрные семейные трусы ставшие уже сероватыми от времени и стирок, чуть сгорбившийся, с узкими плечами, с выступающими лопатками и белыми, совершенно без волос, ногами. Этот по-домашнему непосредственный вид навёл Штирлица на мысли о маме и папе когда-то юного Адольфа Гитлера, об их радостях и надеждах, о планах на будущее их сына, о желании родителей счастья своему ребёнку и о своих будущих внуках. Штирлицу стало даже жаль его.
-Продолжим - Фюрер поставил кружку не место. Он заметно посуровел, сцепив руки за спиной, медленно начал движение в сторону допрашиваемого Штирлица.
- Так где пакет с моими баранками?
Штирлиц увидел перед самым носом выпуклость трусов подошедшего вплотную Гитлера. Донёсся запах прелости.
-Я же уже сказал, мой Фюрер,- я не знаю.
Штирлиц напрягся. Ему показалось, что скоро его станут бить или ещё что похуже. Было обидно. Он ведь не воровал этих дурацких баранок, он вообще их просто ненавидел с детства и, к тому же, у него был кариес и нередко болели зубы.
- Штирлиц, перестаньте. Я знаю это точно. Я знаю из достоверных источников, что вы своровали пакет с баранками, приготовленный для меня в булочной, что на Унтер ден Линден. Перестаньте валять Ваньку, как говорят русские. Вы же прекрасно знаете, что здесь всегда говорят правду, - Гитлер наклонился, его усы кольнули Штирлицу ухо – И вы прекрасно знаете какими методами мы добиваемся правды. Ххххххх… Не будьте дураком, Штирлиц.
- Мой Фюрер, я прекрасно отдаю себе отчёт о возможных последствиях моего теперешнего положения. Я полностью в вашей власти и вы вольны сделать со мною всё, что вам заблагорассудится... Но я совсем не хочу всего этого, я банально хочу жить, работать, служить Германии. Это всё не высокопарные слова - это правда.
- Знаю, знаю. Все вы так говорите, все вы готовы на коленях ползать, когда топор над шеей почуете. Вижу всех вас рабов насквозь.
Фюрер сел на стул. Он надеялся на силу произведённого им эффекта и теперь с удовольствием принялся наблюдать за Штирлицем.
- Мой Фюрер,- неторопливо, обдумывая каждое слово, начал Штирлиц - позвольте всё же мне - раз уж мы разговариваем с глазу на глаз и без адвокатов - сказать несколько слов в свою защиту. Позвольте мне, мой Фюрер, задать вам пару вопросов.
- Валяйте, Штирлиц - Гитлеру было интересно наблюдать реакцию обвиняемого как следствие своих угроз. Быть следователем полиции была его школьная мечта, которая так и не осуществилась. Теперь же вокруг него бегала стая разномастных псов, занимающихся этим профессионально, и он не позволял себе лезть в чужую работу. Впервые он наконец-то самолично кого-то допрашивает. Лицо Фюрера излучало благодать, оно светилось удовольствием. Мюнхгаузену показалось, что волосы на спине, клочками растущие и коряво торчавшие, вдруг как-то распрямились, улеглись ровно и в одном направлении - вверх. Затылок Фюрера источал негу. Барон кашлянул.
Штирлиц собрался с мыслями и хотел, было, начать свою речь, но его взгляд пересёкся с взглядом Колобка.
- Мой Фюрер, вам это рассказал он?- Штирлиц кивнул в сторону Колобка.
Гитлер несколько смутился неожиданной прозорливостью арестованного. Он не ожидал этого. Ему подумалось, что, по всей видимости, допрос не получится достаточно длительным и его удовольствие от погружение в детскую мечту окажется совсем не продолжительным.
- Кхм - Фюрер заёрзал на стуле - Ээээээ…да… это Колобок рассказал - Гитлер выглядел разочарованным.
Он развернулся. Колобок хмурился, с него слетела довольная ухмылка бывшая всё это время на его лице.
Он встретился взглядом с Гитлером - ничего, кроме разочарования, он не увидел. Колобок не решился продолжать смотреть в его глаза. Он заметил, как Штирлиц со злорадным любопытством искал его внимания. Чувствовал, понимал, что инициатива переходит к Штирлицу. Он знал, что тот раз, ухватив что-то важное, не упустит этого.
- Мой Фюрер, а вы спросите его кто он есть на самом деле - Штирлиц хитро перенаправил разговор в иное, выгодное себе русло.
- Кто же он?
- Он кусок запеченного теста.
- В смысле…Теста? – Гитлер заинтересованно посмотрел на Штирлица.
- Ну, он герой одной русской народной сказки. Его же какая-то старуха по просьбе мужа извращенца слепила из теста и испекла в печи. Он хлеб. На сметане, кстати. У нас с ним тёмное совместное прошлое, мой Фюрер, возможно он зло на меня держит. Да вы спросите его, что он ест. Он же питается исключительно мучными изделиями. Хитрый, к тому же гнида и, как оказалось, злопамятный.
- На сметане говоришь. Какие же русские всё-таки славные кулинары - Гитлер подмигнул Мюнхгаузену. Барон намотал поводок на руку, и Колобок повис в воздухе - А и правда! Давайте-ка съедим это, наверное, всё же мерзкое создание!
Всем было странно видеть так вдруг повеселевшего Фюрера.
- Барон, а подай-ка ты мне сюда этот продукт бурной фантазии стариков - простых русских извращенцев.
Гитлер взял туго стянутого поводком Колобка. Было видно, как он не на шутку развеселился - Дай ножичек.
- О, в детстве у меня такой же был - вырвалось у Штирлица.
- Да? И как вы его пользовали? Лягам ноги отрезали? Гагагагага.
- Кошкам хвосты. Шучу. Мы с пацанами в ножички играли, весной лодочки вырезали, мечи делали. Да разное было у нас - погрузившийся в воспоминания Штирлиц вздохнул - Было время. Не вернуть его теперь к сожалению.
- Да уж… Не вернёшь. А вы в какие игры играли?
Фюрера сильно заинтересовали детские воспоминания Штирлица. Поднятая тема приятно всколыхнула его память.
Барон Мюнхгаузен ещё долго наблюдал как Гитлер и Штирлиц предавались воспоминаниям, поедая между делом Колобка. Они рассказывали друг дружке о своих проделках и хулиганстве, о своих школах и учителях. Рассказывали о своих папах и мамах, о том какие те дарили им подарки на дни рождения и рождество, о том, как они наказывали их за баловство и проказы. Адольф Гитлер между делом даже положил руку Штирлицу на колено и сказал «друг». Из камеры они вышли, весело гогоча и обнявшись.
Автор: Талалаев
