Эмма Игоревна вошла в класс.
- Здравствуйте, дети. Садитесь, - сказала учительница, - сегодня мы будем проходить творчество русского композитора второй половины двадцатого века Альфреда Шнитке. Его музыка, безусловно, является мировым культурным достоянием. Произведения этого великого композитора исполняются крупнейшими оркестрами в самых известных концертных залах мира.
Эмма Игоревна включила музыкальный центр.
- Яркий и нестандартный подход к классике ставит тврочество Шнитке в один ряд с произведениями таких великих композиторов, как Бах или Шопен. В противоположность бытовавшему в то время засилью соцреализма, музыка Шнитке считается авангардной, не оставляя равнодушным даже неподготовленного слушателя.
Эмма Игоревна вставила компакт-диск.
- При этом авангард, и соцреализм, противоположностью которого являляется творчество этого композитора, представляют собой эстетические антитезы, что не мешает нам, людям искусства, одинаково ценить и уважать оба этих направления. Но, давайте просто послушаем одно из знаковых произведений Шнитке. «Симфонию номер шесть».
Учительница нажала на кнопку «Play». Тревожная трель духовых и струнных прорезала воздух. Сумрачная, быстрая и странная мелодия полилась из колонок. Эмме показалось, что её подхватывает и несёт, словно игрушечный кораблик в стремительном ручье из далёкого детства, который когда-то запускал соседский мальчишка.
Неожиданное пиано. Осторожные, вкрадчивые басы духовой секции. Затем - резкий удар струнных. Началась полифоническая тема.
Учительница вздрогнула, и судорожно зашарила рукой в сумке. Заправленный баян нашёлся почти сразу. Несколько секунд для того, чтобы надеть иглу. Эмма закатала рукав, перетянула руку жгутом и поймала струной веняк. Пошёл контроль. Она глубоко вздохнула и нажала на поршень.
Где-то глубоко внутри зазвучала скрипка. Она символизировала абсолютное спокойствие и могущество. Высшая форма существования над суетой.
А там, за горизонтом, симфонический оркестр уже играл адажио, вступающее в противоречие с её внутренней музыкой. Но не было сил подняться и убавить звук, так как в этом случае она рисковала рухнуть с высоты своего полёта в помойку животных инстинктов страшного и коварного в своём музыкальном вероломстве Шнитке.
Звенели струны, острыми иглами звука пронзая её тело. Она вдруг осознала смысл этого слова в полной мере. Струна… Игла и – одновременно – часть музыкального инструмента. Иглы, натянутые на скрипки и виолончели, на которых безумные музыканты под руководством гениального Шнитке играли в тёмных камерах камерную музыку смычками с полимерным волосом, отчего и получалась полифония.
Она видела. Растрёпанный пианист вскочил из-за рояля, открыл крышку и начал бешено дёргать за струны. Они тупили и не хотели звучать как положено. Тогда музыкант схватил молоток и со всей силы ударил по клавишам инструмента, отчего тот издал утробный звон.
Игла метровой высоты выстрелила из-под крышки рояля, и пронзила Мухамадеева с задней парты, который пытался подпевать, нелепо раззявив рот и растопыривая в сторону руки, словно он того и гляди готов был пуститься вприсядку.
Мухамадеев изумлённо уставился на торчащую из груди иглу, а после со всего маха начал биться о парту, заколачивая железный стержень глубже и глубже в своё тело, пока игла не вышла у него из спины.
- Он… Он…. Он…. Мозг! Забилась в истерике Машенька Сырохватова, тыча пальцем в сторону своего соседа по парте, Штокмана.
- Да, я – мозг, – спокойно ответил Штокман, и воткнул шариковую ручку себе в глаз. Брызнула кровь. Штокман крутил ручку, впихивая её всё глубже и глубже, пока вместо крови не попёрла бело-красная субстанция.
- Потрогай его, мой мозг, хрипло сказал Штокман и приблизил своё лицо к Машеньке. Трогай, сука! Я мог бы стать членом-корреспондентом академии изящных искусств, или японской императрицей на приёме в Белом Доме. А вместо этого кто я? Всего лишь очередной школьный канцелярский зомби. И всё из-за тебя. Из-за тебя, блять! Зачем ты строила целку, и трахалась при этом с женатым алкашом на чердаке? Ведь я любил тебя. Смотреть в глаза, я сказал! Внимательно, тварь, и трогай мои мозги! Чувствуешь, что ты с ними сделала?
Штокман сделал несколько фрикций шариковой ручкой. Струйка крови, словно плевок, сикнула Сырохватовой в лицо.
Эмма Игоревна резко поднялась, и вышла к доске. Её глаза были черны как уголь, а лёгкое платье развевалось словно тога античной разгневанной богини. Указующий перст протянулся в сторону тихо блюющего в уголке Сигиды.
- Ты, - сказала Эмма низким голосом.
Сигида вынул пальцы изо рта и напрягся.
- Ты, - повторила учительница, - Быстро за военруком.
Сигида метнулся из класса, и через несколько секунд вернулся с учителем начальной военной подготовки.
Тот был с противогазной сумкой и винтовкой.
- Ну, кого тут растрелять? – весело спросил военрук и передёрнул затвор.
- Его, - ответила Эмма, - указывая на дрожащего Сигиду, - заблевал мне, щенок, весь класс.
- Так, значит, пакостим в храме культуры? – сказал военрук, и рявкнул, - А ну-ка быстро к доске, сволочь! Я тебе покажу как гадить! Ну что – сдохнешь как гнида, или умрёшь как мужик?
Сигида насупился.
- Как мужик, - пробормотал он.
- Молодец, сынок, а то бы я пожаловался родителям,- добродушно рассмеялся военрук, - а мы уж тебя за это уважим. Башку соберём, в гробу как новенький будешь смотреться. Ну что – приступим? Своим расстрелом сам командовать будешь?
- Да, сэр, - браво ответил Сигида и вытянулся по стойке «смирно».
- Ты мне эти американские штучки брось, - погрозил ему пальцем военрук, - насмотрелись, понимаешь, всякой штатовской заразы. Мало того, что на уроки приходят одетыми как враги, так ещё и словечек нахватались нерусских.
- Так точно, Сергей Палыч! – гаркнул Сигида.
- Вот, наш человек. Суицидник.
- Слушай, Эмма, - обратился он к певичке, а, может, не будем его расстреливать? Вырастим из него бойца, да в горячую точку, да в самое пекло. Парень-то небезнадёжен. Глядишь, и сам подохнет, но – с пользой для Родины.
Сигида с надеждой посмотрел на учительницу.
- Мне вон тот, с ручкой в глазу, не нравится… - продолжил военрук. - Не по-военному это как-то, мародёрствовать, да девушек обижать. Дал бы ей стулом по башке, и никаких проблем.
Сергей Палыч быстро вскинул винтовку и выстрелил в голову Сигиде. Безобразная клякса украсила классную доску. Забрызгало пол и передние парты.
- Вот чудак! – заржал военрук, - Повёлся, повёлся! C тебя – саечка за испуг, - подмигнул он бьющемуся в конвульсиях Штокману. После чего достал из противогазной сумки верёвку и кинул её Машеньке.
- Знаешь, что с этим делать?
Девушка кивнула, и, сделав петлю, сунула туда голову. Второй конец верёвки она забросила на вращающийся под потолком вентилятор.
- Ну, вот и замечательно, - сказала Эмма.
К тому моменту мелодия из колонок приобрела возвышенные интонации. Эмма Игоревна смотрела на девушку. На её поднимающиеся под потолок длинные и стройные ноги, на синеющее лицо, подчеркнуто сухое и безразличное. И на тонкую струйку мочи, что стекала по колготкам.
- Жаль, вероятно, она могла бы стать хорошим человеком, - подумала Эмма. Говорят, что красивая внешность является залогом прекрасной души. Но этому зерну не суждено развиться. Она сделала свой выбор, и теперь её красота достанется лишь могильным червям.
- А вы что глазеете? – крикнул военрук, и, сорвав с Эммы юбку, повалил её на переднюю парту, грубо войдя сзади.
- Сдохнуть боитесь, сволочи? Все там будем!
В руках военрука появилась граната. Он выдернул кольцо, и крепко cжал ладонь, удерживая предохранитель.
Липкий подлый страх, от которого судорожно сжималось влагалище и анус, уступил место эйфории, и настало долгожданное успокоение души.
Одинокая труба звучала из колонок. Её мелодия была жалостна. Труба плакала о своём одиночестве. Так звучит музыка над могилой неизвестного солдата на фоне багряного неба в каком-то старом советском кинофильме.
А потом начался бой.
- Нет, нет, нет, нет! Да! Да! Да! – кричала Эмма через несколько минут. Сергей Палыч разжал руку. Что-то мерзко зашипело, и запахло порохом.
Через четыре секунды настал последний звонок. Такого оргазма Эмма Игоревна не испытывала никогда...
***
Эмма всхипнула, потёрла руку, и машинально спустила рукав. Урок кончился. Дети играли на школьном дворе. Перемена. Проигрыватель молчал.
Она ещё несколько минут смотрела на приведённые в беспорядок парты, испачканную доску, с трудом поднялась, и пошла в учительскую. На выходе из класса, её внимание привлёк странный шаркающий звук. Эмма Игоревна оглянулась.
Под потолком одиноко билась верёвочная петля, намотанная на вентилятор.
http://udaff.com/creo/103372.html
