Долгие рабочие часы последних предновогодних недель превратились для меня в тягостную душную хуйню, и если бы не заблаговременно сделанный запас травы, я бы просто выл от тоски. Я хранил конверт с таджикским дуримаром у себя в шкафчике (ага, у меня там был свой личный шкафчик, в котором официально валялись мои кеды и незаконно укрывался корабль крепыша вместе с керамической широкосопельной трубкой). Я мог позволить себе быть убитым весь рабочий день с утра до вечера – а всё потому, что чуть ранее заметил, как окружающие коллеги стараются не смотреть в мою сторону. Все скашивали глаза и держали голову прямо, проходя мимо. Так я понял, что если в угаре начну непроизвольно корчить рожи, они ничего не заметят. У меня была репутация заумного приторченного молчуна, поэтому почти никогда со мной не заговаривали сами – я мог спокойно пережидать пики на протяжении трёх часов тишины, и никто меня не дёргал.
Как-то ко мне подошёл Санёк, чувак из соседнего отдела, с которым мы были совсем мало знакомы. Подошёл просто поболтать, так, обычная трескотня по работе или около. Говорил, один за другим отправляя в рот фруктовые леденцы. Стараясь выглядеть нормально и, притом, не отвечать на его реплики, я непрерывно жевал печенюшки и многозначительно кивал. Постепенно присутствие Санька перестало мне мешать, и я сосредоточился на ощущениях в своём желудке. Я стал понимать, почему на самом деле все эти бешеные мексиканские шаманы, таинственные арабы и прочий экзотический сброд рекомендует принимать психоделики на голодный желудок. Мы привыкли к простому объяснению: чтобы не стошнило. Я перемалывал зубами растёртое в кашу печенье, явственно ощущая каждый напряжённый удар своего сердца, всепоглащающие движения глаз... и работу кишечника. Не было никакого несварения – только болезненно подробное представление о протекающих там процессах. Омерзительное зрелище – потому новички и изблёвывают из себя эти видения.
В одной руке Санёк держал свёрнутый в трубочку журнал.
– Что читаешь? – спросил я с набитым ртом.
– Да так...
Санёк нехотя развернул журнал так, чтобы была видна обложка: с переднего плана на меня, не мигая, таращился незаплывшим глазом изувеченный мужик в жёлтой футболке; ухватив его за волосы, позади маячил коп в синей форме – в другой руке занесённая для лихого удара от плеча дубинка, на лице – искренняя радость; ещё чуть сбоку хмуро стояла блондинка, тоже в форме, в обтягивающей её сиськи форме, и в фуражке – она держала голову бедного хмыря на мушке, и её лицо выражало готовность грохнуть ублюдка. И заголовок: «ANSWER ME!»
– Хы, прикольно. Где взял?
– Да так... По интернету купил. Его тираж в девяносто первом был чуть больше двух с половиной тысяч, так что сейчас он мне стоил ползарплаты.
– Прикольно. Оставь полистать.
Санёк замялся.
– Только до конца дня, ладно?
Меня ещё крыло, когда я просматривал этот зин. Он был полон трэша. Вступительная статья от редакции была озаглавлена «FUCK YOU», потом была статья о каком-то улыбчивом круглолицем старике с лицом матёрого педофила, потом – об актрисе-трансвестите, игравшей главную роль в фильме «Трэш» Энди Уорхола, далее шли материалы о негритянском расизме, череда неполиткорректных, маргинальных, обличительных статей в адрес человечества.
Санёк был одним из немногих сотрудников нашей фирмы, кого я не презирал. Я убедился, что он адекватен, когда тот в присутствии дам рассказывал, что по причине тотального недосыпа отрубается прямо во время просмотра порнухи с хуем в руке... рассказывал об этом просто, без тени стыдливости или фальши – очевидно, потому, что считал это действительно забавным. Я тогда подумал: вот свой чувак. Я не имею в виду Клуб Сонных Онанистов, просто он оказался раскованным человеком и был избавлен от пуританских предрассудков, а это означало, что Санёк более-менее осмысленно влачит своё существование.
Вечером я хорошо дунул в туалете и понёс возвращать журнал Саньку.
– Ну как? – полушутя, спросил Санёк, проверяя, нет ли выдранных листов.
– Ориентация на ненависть и экстремизм... все дела... – мямлил я сквозь кумар, – понравилось, ага... такая искренняя мизантропия... здорово, да...
– У меня есть немного трэша на видео, – внезапно заявил Санёк. – Могу подогнать.
– Клёво
Я развернулся и поспешно свалил в курилку, чтобы табачный дым перекрыл тошнотворный запах его малиновых леденцов.
На следующий день Санёк принёс стопку DVD с красноречивыми обложками. На одном диске была подборка Йорга Буттгерайта: «Иисус», обе части «Некромантика», «Искусство секса с трупом», шедевральный «Шрамм» и новинка – «Капитан Берлин против Гитлера». На другом – четыре фильма студии «Troma» (естественно, в их числе «Токсичный мститель», без него никуда). На третьем – германская жесть про дикарей-людоедов. На четвёртом – фильмы Русса Мейера, на пятом – коллекционное издание «Плана 9 из открытого космоса», на шестом – «Неописуемо Странные Создания, Которые Перестали Жить и Стали Ошибочно Зомби» Рэя Денниса Стеклера. На седьмом – его же «Рэт Пфинк – Бу Бу».
– Ни хрена себе, – сказал я. Меня поразило, что в этой занюханной конторе, среди всех этих ханжей и мудаков, есть человек, способный вызвать интерес. Я незамедлительно предложил Саньку пыхнуть. Мне хотелось его отблагодарить – не столько за диски и журнал, сколько за сам факт существования такого пассажира, как он.
Мы взяли за правило вместе накуриваться по утрам. Мы покупали вскладчину то у его, то у моих барыг, и после общей трубки на двоих расходились по отделам. Мы встречались в курилке и тёрли за контркультуру.
Санёк высаживал мне мозг, когда лениво посасывая сигаретку, доказывал, что ложь – союзник истины, поскольку истина, красота и благородство вечны и не могут быть уничтожены ложью. А вот люди – да, могут. Поэтому яд, который разносит ложь, слабость, которую она насаждает – это семя разрушения. Ложь, говорил Санёк, прокладывает дорогу и очищает страницы.
Всё, чего Санёк ни касался, было пропитано лютым человеконенавистничеством и анархизмом. Со временем я начал понимать, что не такой уж я и чокнутый псих, каким привык себя считать: Санёк – вот, у кого действительно голова кишела помойными крысами.
Наконец обретя достойные внимательные уши, Санёк принялся методично сгружать мне на них громадные объёмы информации о трэше как образе существования. Для него это было больше, чем увлечением, его не просто забавляла вся эта контркультурная движуха, как было в случае со мной, нет – он жил в ней и по её принципам, и мерил людей и события по инверсивной, внекультурной шкале.
Как-то раз после обязательного обеденного нэпа, Санёк предложил мне посетить тусу по поводу фестиваля трэш-искусства, который безо всякой рекламы проводился на частной квартире силами нескольких инициативных подонков – настоящей грязью с городского дна. Обрадовавшись внезапной движухе и возможности ненадолго отвлечься от моей кошмарной хандры, я согласился.
Стены квартиры были увешаны стрэйт-эйджерскими плакатами, иллюстрациями сцен насилия, графической пропагандой геноцида человечества и прочими провокационными крючками. «The Homeless Can EAT SHIT», – язвительно утверждали плакаты. «Rape!», «Kill!», – призывали озлобленные и угнетённые. Домашний кинотеатр без конца транслировал закольцованную нарезку из эрегированных членов, кадров избиения и изнасилования, самосожжения, городских беспорядков, измусоленных вагин, будто бы развороченных ядерными взрывами... Мелькала там и небольшая сцена, которая меня почти шокировала: рука тянется к туалетной бумаге, а затем, будто бы сидя на краешке клочка, как на ковре-самолёте, зритель совершал отвратительно красочное и подробное путешествие над вымазанной в говне жопой. Гигантские ягодицы, как покатые края ущелья с высоты птичьего полёта... И мы снижались над зловонным коричневым ландшафтом, мы спикировали прямо к зияющей анальной пещере и, пробороздив дно ущелья, собрали большую часть говна на бумажку... Омерзительные крупные планы...
– Блядь, всё это – ёбаный мусор, – в сердцах выпалил я, когда мы в компании организаторов кружили штакет. – Полное и тотальное отрицание эстетики.
– Так ведь это концентрированный трэш как он есть, бро, – возразил жутко похожий на скинхэда антифашист. – Вся дрянь этого мира, вся, сука, дрянь, понимаешь?
– Нет эстетики – нет и искусства, – отчеканил я. Меня по-настоящему возмущала вся эта пурга по поводу выворачивания культуры наизнанку. Торжество безвкусицы и профанизма. Эти ребята рисуют маслом восставший фаллос, и маленький бумажный прямоугольник в углу рамки гласит: «ХУЙ». Они называют это реализмом. Набитые опилками чучела человеческих зародышей уходят с молотка в престижной галерее...Они ликуют и скандируют: «НЕНАВИСТЬ!», проповедуя истребление ВСЕГО человечества, они радуются любым убийствам и несчастным случаям, они – за легализацию огнестрельного оружия и наркотиков, они – за грязную проституцию, они – за гомосексуальную революцию, которая не снилась даже ассимилированному культурой Берроузу... И в то же время они – за отстрел пидарасов. Их не интересует постоянство объекта – им нужно только изливать на кого-то свою ярость. Их тупая злоба... «Вегетарианцы! Прекратите геноцид растительного мира!»
Где-то в глубине квартиры раздались радостные вскрики, рукоплескания и визг девчонок.
– О, приехали, ¬– встрепенулся Санёк. – Ну, сейчас будет полный пиздец!
– А что там? – уже с некоторой опаской спросил я.
– Бодибилдерши – гвоздь программы, нахуй! – возбуждённо выкрикнул антифа и ринулся на крики. За ним последовали и все остальные, включая меня и Санька.
В комнате всё внимание было сконцентрировано на трёх устрашающего вида женщинах неопределённого возраста и с мужскими скуластыми ухмылками. Они были одеты в тонкие верёвочки раздельных купальников, которые не мешали обозревать груды их мышц – огромные мускулистые бабы с покрытыми бронзером тугими буграми на руках, ногах, груди... женщины с физиономиями тягачей-многотонников. Их атлетическая форма была до того чрезмерной, что огромное количество мужских гормонов, властвующее над их телами, делало все их движения асексуальными и отталкивающими: пытаясь виться друг вокруг дружки змеями, эти богатырши на деле переминались в каком-то медвежьем танце, гладя себя по темно-коричневым аномалиям грудей. Медленно и неуклюже они оголились полностью, стараясь придерживаться музыкального ритма из колонок, стали томно поглаживать упругие кулачки своих клиторов. Потом, под одобрительные выкрики всей местной мрази, принялись тереться ими друг о друга.
– Санёк, что это за ёбаный стыд??! – Я давился сигаретным дымом оттого, что моя диафрагма бешено пульсировала. – Бля, что здесь происходит?
– Ну... – протянул Санёк. – Вряд ли ты что-то мог слышать о малоизвестном клубе «Ректум». Там преимущественно тусуются все эти фашиствующие качки-говномёсы... Ну, и наши сегодняшние трибады на эстрогене тоже оттуда. Культуризм и гомосексуальность, видимо, как-то их там объединяют... Эти вот тёлки, например – нихуя не наци. Просто стриптизёрши.
Просто стриптизёрши во время своих сексуальных игрищ напоминали самок йети в период овуляции. Мне становилось всё тяжелее держать себя в руках.
– Слушай, ну это же, блядь, какой-то нихуя не здоровый бред! Какой в этом смысл? Говно, – припечатал я.
– Э не-е-ет, – спокойно возразил Санёк, не глядя в мою сторону – целиком сосредоточенный на представлении антидев. – Мы не уподобимся этому скоту, что глодает ништяки с острия иглы, не станем жрать дерьмо. Говоря «дерьмо», я имею его в виду в буквальном, основном значении. Ну, сам подумай: где находится игольное ушко? А если не швейная, а игла, допустим, шприца? Кондитерского шприца. Отверстие уже на противоположном конце её длинного гладкого туловища. Так что, не отступая от принятой для иглы антропоморфности, и сопоставив аналогичное у животных отверстие, противоположное ушному, выводим, что это не иначе, как игольный сфинктер. Ты когда-нибудь видел, как торты украшают кремом? Знаешь, в чём общечеловеческая беда? Доверяясь красоте внешнего вида, они сами наделяют и содержание красотой, эстетикой, вкусом. А по сути – просто тупорогие фекальные гурманы.
Комната вращалась вокруг меня по косой оси.
– Да ты расслабься, чувачелло, – выдержав паузу, сказал он. – Вот, делай, как я, и тебя попустит.
Улыбаясь, он произвёл несколько замысловатых движений руками. (Ты тоже можешь использовать методику Санька. Для этого представь, что стоишь спиной к горизонтальной трубе с горячим паром: от трубы вверх ползут волны тепла. Ты как будто прислоняешься к трубе поясницей. Начинай поочерёдно, то по одну, то по другую сторону от себя собирать тепло с этой трубы ладонями и омывать им себя. Узнай больше или изучи другие полезные пассы. Отправь SMS с текстом 010 на номер 3999 и участвуй в розыгрыше озарений!)
Санёк пальцами затушил пятку и побрёл в направлении туалета, оставив меня один на один с параноидальной уверенностью в том, что всё это действо – какой-то специальный фарс. Или даже фарш.
На исходе вечера пространство квартиры разорвал нечеловеческий вопль. Я к тому времени был угандошен в хлам и плохо соображал. В комнату, где мы валялись по углам на диванных подушках, ворвался, дико вереща, тот самый антифа. Из его пожёванной руки тугим фонтаном хлестала кровь. Следом ввалилась кучка низкорослых уродцев с деформированными черепами и небрежно натянутыми на них перекошенными, оплывшими лицами. Олигофрены истошно вопили, попеременно набрасываясь на бедного пацана и выгрызая из его тела здоровые, сочные куски мяса.
Я заторможенно наблюдал эту сцену, удивляясь достоверности идиотских кошмаров, пока Санёк не выдернул меня из ступора:
– Валим отсюда! Валим нахуй! Быстро!!!
Санёк схватил меня за шкирку и выволок, в обход кровавых дебилов, из комнаты. Но за пределы бойни нам попасть не удалось: зал кишел ебанутыми, злыми головастиками, отовсюду рвались вопли терзаемых на части контркультурщиков. На моих глазах угрюмая карлица с пустыми монгольскими глазами воткнула карандаш в ухо одного из организаторов фестиваля и смешно ловила на язык стекавшие по стержню капельки ликвора. Двое других даунов тут же рядом показывали сами себе фокус, вытягивая из брюшины какой-то девчонки, как цветную ленту из котелка, кишку.
– Блядь, какого хуя... – только и мог бормотать я, пока Санёк вёл меня сквозь месиво нелепого, не поддающегося осмыслению жесткача.
Около входной двери толпилась целая шайка этих мелких худосочных пидарасов с большими головами, которые только и ждали, в чью бы ногу вонзить свои крепкие, как клавиши рояля, зубы.
– Спрячемся на кухне, – трясясь от ужаса решил Санёк. – Быстрее!
Кухня пока ещё пустовала. Санёк с грохотом захлопнул остеклённую дверь и, тяжело дыша, сполз по стенке.
– Блядь, эти ёбаные перекачанные пёзды всё-таки сделали это! Я не могу поверить... – Санёк говорил это не мне, он бубнил под нос, уставившись стеклянным взглядом в пол. За дверью визжали расчленяемые жертвы имбецилов.
– Что? Что? В чём дело, что это за хуйня здесь происходит? – По ту сторону матового дверного стекла скреблись тонкие пальчики безумных даунов.
– В прошлый раз мы с этими суками вместе крошили гарик, и они рассказывали об одной авантюре... – Санёк умолк, судорожно сглотнул, шарахнулся от промелькнувшей за стеклом тени. – В рамках фестиваля они затеяли спереть из психо-блядь-неврологического диспансера какого-нибудь малолетнего гидроцефала. Не на совсем, на один вечер спереть, поугорать и наутро доставить пиздёныша обратно...
Привалившись к двери, Санёк таращился на меня налитыми кровью глазами.
– Теперь ты понимаешь, что все эти вычурные, гротескные образы трэш-культуры представляют собой объективные, документальные архетипы действительности? Просто мы не хотим признавать, что всё, на самом деле, настолько безобразно. Мир сгнил! Всё, что его наполняет – только мусор и тлен! Сталкиваясь с настоящим, брутальным трэшем, мы видим... блядь, занятного уродца! Например, бездарное, нелепое кино в вульгарной обложке... Или рассказ с вызывающим, кричащим заголовком... Снизойдя беглым взглядом, слушай меня, снизойдя беглым взглядом до этой помойки, мы видим, что содержание и впрямь отражено в названии, и им же подытожено. Просто, как пёрнуть. Да, да – да не совсем. Вчитавшись, осознаёшь, что проник на изнанку. Посмотрел наружу. Выглянул из – вовне. А вовне – всё в говне! А мы ж не капсулы, мы живём снаружи, а не внутри себя. Живём снаружи, а смотрим внутрь. И видим, блядь, крем на торте...
Под напором подавляющего идиотизма хлипкая дверь кухни разлетелась в щепки и стеклянные треугольники, отбросив Санька к столу. В помещение, нечеловечески вопя, ломанулись вооружённые больничными ланцетами уродцы. Вырвавшись вперёд, непропорциональный, насупленный бугай махнул Санька по черепу детским гвоздодёром, и из пробоины в голове захлестала кровь. Я козлёнком вспрыгнул на стол и отмахивался от чертей ногами. Пластаясь на залитом кровью полу, слабым, тихим голосом поедаемый заживо Санёк стонал.
Ему отделили от плеча руку, и он заорал. Смуглая девочка разгрызла Саньку кадык, он захрипел, кашлянул и просто, без фатализма, помер. А всё ещё живая кровь продолжала журчать из дыры над его ухом.
Автор: Арлекин
