Чета вспомнилась ни с того ни сего моя служба в доблестных рядах Советской армии в далекие 1978-80 годы. Блин, она мне до сих пор снится, причем под самое утро, когда уже вставать надо. И сюжет часто повторяется: приходит повестка в военкомат, я плетусь туда с паспортом, его отбирает счастливый военный и, улыбаясь сытой улыбкой, говорит: «Родина призывает вас на срочную службу, на два года. Завтра к восьми утра с вещами!» Я, охуевший и хлопающий глазами, лепечу, что, мол, как так, ведь я отслужил свое, да и возраст уже… «Не ебет ни грамма, — отвечает военный. — Опять надо». Я просыпаюсь в холодном поту, и через пару секунд въезжаю, что это был сон — и вот оно, счастье!..
Но мне вспомнился один прикол, который до сих пор вызывает у меня улыбку. А тогда я закатывался в истерике каждый раз, когда видел участников этого действа.
Так вот. Служил я в тогдашней столице нашей великой Родины городе-герое Москве, причем часть наша находилась на ул. Беговой, всего в пятнадцати минутах езды от Красной площади. Нас — сто двадцать человек технической роты, да три тысячи офицеров, которых мы видели вместе только по большим праздникам на торжественных построениях, потому что все они жили в московских квартирах и работали в штабе, куда мы заходили очень редко.
Основная масса солдатиков въебывала на заводе за станками за 3 руб. 60 коп. в месяц да солдатскую пайку, а рядом с ними гражданские работяги заколачивали по 300 рублей. Ничего себе экономия для страны, правда? Солдатское бабло, небось, дербанили какие-нибудь генералы-коммуняки. Ну да ладно, речь не об этом.
Так вот, на первом году службы сдавал я как-то поутру суточный наряд дневального — шуршал в умывальнике и туалете шваброй на втором этаже небольшой казармы, макая кусок мешковины в тазик с водой. А пара дедов, дружбаны Хохлов и Смирнов, без дела шлялись по роте. Работать дедам было впадлу, и они тоскливо ждали весеннего приказа об увольнении на дембель. Конечно, нужно было видеть эту парочку: Смирнов — гориллообразный увалень откуда-то из Подмосковья, немного тормозной, по малейшему поводу затевавший драку. А Хохлов, родом из Днепропетровской области — совершенная ему противоположность: языкатый и юморной, он все время подначивал и подкалывал другана, правда, до этого случая знал меру. Смирнов почему-то никогда на него не злился, и даже иногда пытался подыгрывать довольно болезненным хохловским розыгрышам. На чем зиждилась их дружба, для всех было полной загадкой.
Итак, я драил умывальник, когда мимо меня, весело разминая газетную бумагу, на толчок проследовал Смирнов, видимо, имея серьезные намерения отложить солидную личинку. Он закрыл дверь туалета и, по-молодецки крякнув, уселся. Тут же в дверях умывальника появился Хохлов, явно внимательно следивший за переменой дислокации товарища. Он кивнул мне, мол, Смирнов там? Я кивнул ему в ответ: там. Хохлов тихонько взял мыльницу, набрал в нее воды из крана и прокрался в туалет. Я с интересом наблюдал, что же будет дальше. Между потолком и перегородкой толчка было приличное пространство, куда Хохлов и линул водичку из мыльницы, как раз на голову Смирнову. «Какой там мудак воду льет?! Выйду — убью, гниду, на хрен!..» И тому подобное. Хохлову весело, я улыбаюсь. Но Смирнов не выходит, продолжая сидеть на очке. Видя такое дело, Хохлов снова набрал в мыльницу водички, и снова вылил ее на Смирнова. Тот страшно матерился, но выходить и не думал. Причем после третьего раза он догадался, что это Хохлов, и уже матюги гнулись конкретно в его сторону. Хохлов давился от смеха, но хранил молчание. Наконец он понял, что таким количеством воды его оттуда не выгнать, подошел ко мне и попросил у меня тазик. Когда вся масса воды из тазика шумно плюхнула за закрытыми дверями толчка, я понял, что сейчас будет нечто…
Дверь туалета распахнулась от удара ноги взбешенного Смирнова. Перед ним с тазиком в руках замер Хохлов, в миг сообразивший, что дело плохо. Но то, что я увидел, заставило меня скорчится от смеха. Смирнов стоял со спущенными штанами, висящим из-под насквозь мокрой гимнастерки чуть ли не до колен хреном, и как официант, держал на ладони бумажку, на которой лежал здоровенный свежевысранный катях. Дальше все было, как в замедленном кино: Смирнов начал замах, чтобы запустить этим катяхом Хохлову в рожу, а тот, с грохотом выронив тазик, ломанулся к дверям, дабы не позволить осквернить себя смирновским говном. Смирнов бросился за ним, но, сделав несколько шагов и запутавшись в спущенных штанах, понял, что Хохлова ему не догнать. Они как раз выскочили на прямую, которая вела к лестнице на первый этаж и упиралась в двери канцелярии, за которыми ротный в это время давал прочуханку одному из самых нелюбимых нами прапоров — командиру взвода Зайнутдинову, Зануде, микро-татарину маленького роста, который доставал нас все два года. Ко всем его недостаткам он еще и заикался, заменяя проглатываемые начала слов на вымученное «…Эт-та…»
Смирнов, понимая, что Хохлов вот-вот смоется вниз по лестнице, отчаянно и мощно метнул катях ему вослед. Но Хохлов таки успел увернуться, и победно загремел сапогами по ступенькам. Катях еще летел, когда двери канцелярии резко открылись, и на пороге появился прапорщик Зайнутдинов. Свободно летящий катях со свистом врезался микро-татарину в грудь, на пару секунд маслянисто прилепившись на новенькую шинель, а затем грузно отвалился вниз на его начищенные ботинки. Боже, я никогда не забуду выражения мышиных глазок Зануды! Какая гамма смешанных чувств пронеслась в них! «Эт-та… Я не понял… В чем дело, Смирнов?.. — Он отчаянно пытался сохранить остатки достоинства. — Вы что…эт-та, совсем охуели?» Я уже лежал на полу и бился в конвульсиях. Смирнов застыл в позе пролетария, метнувшего булыжник в ненавистного капиталиста (вы не забыли? — спущенные штаны, болтающийся хрен, мокрая одежда с головы до ног…), и в его лице не было ни кровинки. Он в тот миг, скорее всего, понял, что экзекуции за совершенное ему не миновать…
Потом были разборки, вызывания на ковер к ротному, но это все было уже неважно. К вечеру о случившемся знала вся рота, и при виде Зайнутдинова никто не мог сдержать улыбку. Кстати, мне досталось тоже, потому что, когда меня вызывали в канцелярию на допрос, видя гордо сидящего рядом с ротным Зайнутдинова, я вообще не мог говорить, только истерически ржал. В конце концов ротному это надоело, и я получил три наряда вне очереди.
А Смирнова по дембелю в наказание лишили почетного для его деревни звания ефрейтора. Он ужасно расстроился, и, когда уезжал из части на дембельском автобусе, на прощание обозвал Зануду «пидорасом и говнюком». Не знаю, как первое, но второе — в самую точку!
Иван Костров
