Игнат Муравьев шел по весеннему, изъеденному трещинами асфальту, в районную поликлинику. Теперь после недели отдыха на больничном ему предстояла выписка и возвращение в суету повседневной работы, к коллегам, друзьям, начальству, вечным московским пробкам и секретарше Татьяне.
Отдохнул он хорошо, легкая простуда держала его в постели всего несколько дней, а уже на третий он чувствовал себя просто великолепно и наслаждался столь редко выпадающим в его суетливой и вечно стремительной жизни, незапланированным ничегонеделанием.
В свои тридцать три он был холост, детей у него не было, а доставшаяся по наследству от недавно умершей мамы, двухкомнатная квартира, в стандартно-панельном доме, была его любимым холостяцким пристанищем, с замечательным, нисколько не напрягающим его одиночеством.
Несмотря на то, что пришел он в поликлинику рано, почти что к самому открытию, у кабинета участкового терапевта уже скопилась изрядная толпа пенсионеров – стариков и старушек, оживленно беседующих между собой о различных болезнях, умерших знакомых и политике «партии и правительства» в сфере здравоохранения, за период, охватывающий, как минимум, пол столетия.
- Кто последний, - спросил Игнат и, дождавшись ответа от постоянно икающего и ерзающего дедка, пристроился на свободное место, рядом с ним же, на не совсем чистый уголок больничной банкетки.
Наконец, дождавшись своей очереди, он вошел в кабинет участкового терапевта, протягивая ему больничный и одновременно здороваясь. Поскольку ожидание длилось час, и сейчас уже было девять, Игнат хотел поскорее закончить, получить на свой лист соответствующую печать и провести последний перед выходом на работу день с какой-нибудь личной для себя пользой, а если уж говорить совсем откровенно, то попросту побездельничать.
- Все отлично у меня доктор, выписывайте, - бодро произнес Игнат, даже и не делая попыток присесть на стул.
- Муравьев? Муравьев….Муравьев….так-с, так-с, батюшки мои, - произнес участковый, перебирая какие-то бумажки, исписанные по латыни мелким убористым почерком.
- Вот что молодой человек, да вы присядьте, присядьте, - доктор, указал ему на стоящий для больных рядом с его столом стул.
- Тут, как бы вам сказать…мээмм, - доктор, похоже, волновался и даже немного расстроился, тут ведь вот какая штука, молодой человек, тут………вообщем у вас обнаружено неизлечимое заболевание, и жить вам осталось всего один день, вот и анализы о том говорят, вот и ……вот и все, - доктор пожевал немного сочными губами и доверительно добавил:
- Я вам это право говорить не имею, но в данном случае исключение для вас, ибо всего один день, завещание написать надо, ну и вообще, - доктор, вновь на секунду замялся…..все-таки подготовиться как-нибудь…
- Да вы что!? - Игнат непонимающе смотрел на врача.
- С ума сошли что ли?! Какое еще заболевание, какой еще день?!
- Такой, - доктор, кажется, уже начинал раздражаться непонятливым пациентом, - последний, вот какой.
- Вы скажите мне, Муравьев, вы в Эфиопию ездили когда-нибудь в своей жизни?
- Ездил, командировка была, неделя, Игнат растерянно посмотрел на врача, в прошлом году это было.
- Ну, вот там вы и подцепили «силайсию», именно там, редкое доложу я вам батюшка заболевание, за тысячу лет может быть десяток больных, не считая вас, было, открыто недавно совсем, ну и сами понимаете, мало изучена, одно ясно, что при таких анализах как у вас, жить вам осталось день – это максимум. Да вы идите, идите, молодой человек, не тратьте понапрасну время-то свое драгоценное, да и меня увольте от лишнего, я и так уже инструкцию нарушаю.
- Следующего позовите, пожалуйста!
Из поликлиники Игнат выходил, словно после действия веселящего газа, в голове шумело, ноги были как ватные, и норовили заплестись одна о другую, взгляд же его выражал растерянность и одновременно какую-то все набирающую мощь фанатичную истерию. Ноги же сами принесли его в парк, неподалеку от его дома.
Присев на скамейку, он прикрыл глаза и погрузился в задумчивое оцепенение.
Впрочем, уже через десять минут Игнат стремительно бежал, не разбирая дороги по направлению к недавно открытому в его районе магазину «Садовод».
Ворвавшись в магазин, он решительно отшвырнул, стоящего рядом с прилавком одинокого покупателя – садовода, и неестественно вращая глазами, обратился, проглатывая слова к немного перепуганной, и еще не проснувшейся, продавщице:
- Девушка, мне топор, лопату, пилу, пассатижи, веревку и саженец какой-нибудь поскорее, да и удобрений каких-нибудь, только побыстрее и на ваш выбор, но самых лучших, пожалуйста.
Получив требуемое и сложив все это в огромный холщовый мешок, а его в свою очередь, водрузив на тележку, Игнат уже подходя к кассе, вдруг осознал, что в кармане у него не было не копейки, а точнее всего сто рублей, тогда как покупка его тянуло с учетом саженца яблони и фосфатных удобрений, не меньше, чем на десять тысяч, а то и побольше, он никогда не покупал ничего подобного и точно не знал. Уходя в поликлинику, он, разумеется, не стал брать с собой деньги. Но теперь……
- Оплачиваем, молодой человек, так, что тут у вас, - кассирша наклонилась, рассматривая покупки.
Не теряя ни минуты, Игнат, достал лопату и что есть силы, опустил ее ребром на голову миловидной кассирши. Издав глухой, непродолжительный стон, кассирша перевалилась через прилавок, а из ее разрубленной наискось головы потекла черно-бурая кровь, в вперемешку с чем-то неприятно желтым и склизким.
Впрочем, Игнат уже не видел ничего этого, подхватив мешок, он стремительно миновал открывшего рот, и застывшего в полнейшем недоумении престарелого охранника, выскочил на улицу, огляделся по сторонам и что есть духу побежал по направлению к парку.
Парк представлял собой украденные у городского асфальта гектары, засаженные деревьями, с несколькими небольшими прудами, петляющими земляными дорожками и облагороженной территорией, с многочисленными скамейками, площадками и палатками, возвышающимся на пригорке кафе «Русский Дом», с неизменными хачапурями от старательного Салмана и довольно вместительной автомобильной стоянкой.
Миновав все эти прелести неизменной городской релаксации, Игнат устремился в глухую часть парка, где уже даже на деревьях не встречались так мило прилепленные руками заботливых школьников кормушки для птиц и белок, в которые некоторые одаренные от природы дети неизменно добавляли отраву.
Наконец, его взору открылась небольшая полянка, со всех сторон окруженная лесом. Был конец апреля, и на деревьях уже распускались почки, кое-где зеленели робкие листочки, а зеленые ели доверчиво и загадочно шевелили своими лапами, как бы приглашая заглянуть в свои тайны. В тени же, под елями еще лежал последний не растаявший снег.
Последний раз Игнат строил шалаш в далеком и уже позабытом детстве, когда он стремительным и открытым пионером отдыхал в лагере на берегу Волги. Тогда, их отряд, дружно готовился к ночевке на реке, и шалаши они построили достаточно быстро, дружно, со смехом и добрыми напутствиями вожатого, руководящего обустройством лагеря.
Труднее всего было начинать, однако, Игнат, сбросив свое легкое пальто и оставшись в свитере, засучил рукава и с энтузиазмом принялся за работу.
Напилив и нарубив достаточное для сооружения небольшого одноместного шалаша количество веток и палок, Игнат принялся с усердием собирать и скреплять их в предполагаемую конструкцию. Мышцы его, не привыкшие к физическому труду, уже изрядно болели, руки и лицо его было ободрано, свитер во многих местах изорван, а пот струился стремительным и непрекращающимся потоком, заливая глаза и совершенно мешая работать. Однако, он казалось не замечал ничего из этого, и только упорное сопение да стук топора и шорох пилы раздавались на его одинокой поляне.
Наконец шалаш был готов. Он представлял собой достаточно варварское творение, что-то среднее между покосившимся вигвамом спившегося индейца и недостроенной хижиной полоумного лесника. Критически оглядев творение, Игнат, тем не менее, остался доволен, и, наскоро перекурив, усевшись прямо на землю напротив шалаша, он затоптал окурок и потянулся к мешку за саженцем.
Он никогда и ничего не сажал, не выращивал, так как был абсолютно, что называется хронически городской человек, в деревни у него родни не было, а дачного участка его родители, да и в последствии он сам, не приобретали, ибо совершенно не любили ковыряться в земле, и всегда презрительно отзывались о любителях-садоводах, создающих пробки на дорогах и давку в электричках по пятницам.
Однако же он удивительно ловко выкопал небольшую ямку, и, освободив саженец от палеитэлена, в который тот был завернут, поставил его в яму, затем, смешав, выкопанную землю с удобрением, закопал саженец. Саженец стоял немного криво, но в целом, и эта работа Игната удовлетворила.
Тем не менее, день уже клонился к вечеру, и оставалось последнее, а, пожалуй, что главное. Надев пальто, Игнат направился по направлению к «окультуренной» части парка.
Футбольную площадку окружали деревья, и теперь притаясь за одним из них, Игнат внимательно наблюдал за играющими там подростками, возрастом, примерно, от тринадцати до пятнадцати лет.
Они с увлечением играли довольно продолжительное время, демонстрируя юношеский азарт, а где-то и мастерство, но вот игра прекратилась, и один из них, перелез через высокий забор, и, собрав с товарищей деньги, направился по направлению к палаткам, вероятно за пивом и сигаретами. Но для того, чтобы пройти к ним, ему надо было миновать тот участок деревьев, за одним из которых и находился не верящий в свое счастье Игнат.
Когда подросток миновал его укрытие, Игнат в несколько прыжков настигнул его, и, схватив одной рукой за горло, а другой, зажав ему рот, несильно сдавил артерию и мальчишка, отрывисто дернувшись, беспомощно обмяк в его руках.
Оглядевшись и не заметив ничего подозрительного, он взвалил его себе на плечо, и немного пошатываясь под весом, потерявшей сознание жертвы, устремился, продираясь сквозь густо растущие деревья на свою поляну.
Там, у шалаша он посадил все еще бесчувственного подростка на землю, прислонив его к довольно высокому пеньку, руки его он накрепко привязал к пеньку же сзади, связал также и ноги, в рот его он засунул солидный кляп, сделанный из несвежего носового платка и остатков от упаковки саженца.
Наконец мальчишка открыл глаза и в ужасе уставился на присевшего напротив него Игната, он пытался освободиться, но узел был крепкий, и его сил явно не хватало для этого. Он лишь мычал, и пытался крутить головой, насколько хватало ему возможности.
- Ну, здравствуй сынок, здравствуй родной, - заботливо произнес Игнат, и предостерегающе поднял ладонь, когда мальчишка снова замычал и задрыгался.
- Времени у нас мало, сынок, очень мало, несколько часов всего, а успеть – то многое надо, и даже очень, родной, даже очень.
Игнат собрался с духом и, вспомнив все, что было ему понаслышке известно из никогда не интересовавшей его педагогики, психологии, а также произведений Гайдара и Носова, не торопясь, начал говорить бодрым, но негромким голосом, устремив заботливые, но одновременно строгие глаза свои на подростка.
- В жизни сынок, может всякое случиться и с любым человеком в любой момент, ни от чего зарекаться нельзя, ни к чему привязываться, ибо привязанность порождает зависимость, а зависимость, есть слабость, и мешает она всегда, подкашивает нас, не дает нам реализоваться, раскрыться, людьми настоящими не дает нам стать.
Игнат на секунду задумался и продолжил:
- Вот жил ты, сынок, порхал, в футбол вон играл, не осознавал ничего, да и не стремился ты к этому, потому, что еще молод ты, и много в жизни не понимаешь. Не понимаешь ты, что жизнь твоя может прерваться в любой момент, и дай Бог, чтобы перед этим тебе хоть сутки на раздумье осталось, уже это удача большая. Ведь как человек живет? Думает, буду вечно молодым, сильным, умным красивым, все у меня будет всегда, а чего нет сейчас, того добьюсь позже, мол, жизнь большая, на все и вся меня хватит, все успею, ничего не пройдет, а о смерти чего и думать, когда она там еще смерть эта. Живем мы, понимаешь, сынок, так, как будто и не умрем никогда, - повторил Игнат и снова ненадолго задумался.
- А жить, сынок, надо как будто ты последний час по земле гуляешь, каждый вдох твой последний, тогда и каждым мгновением насладишься, и с пользой, с огромной пользой свой жизненный путь пройдешь, и след на земле оставив, и удовольствие получив от процесса.
- Понимаешь ты меня, чудо? – Игнат вопросительно посмотрел на дико смотрящего, на него в оцепенении подростка. Вижу, вижу, что не совсем ты понял отца, не совсем, ну да ладно, сейчас я тебе помогу немного, сынок.
Игнат поднялся, зашел за пенек и, отвесив несильный, скорее отеческий подзатыльник вновь задергавшемуся пареньку, достал из кармана пальто, заранее приготовленные пассатижи и присев на корточки, зажал в кулаке указательный палец подростка, примерился и как следует, зацепив его ноготь пассатижами, что есть силы резко рванул.
Раздался глухой стон, парнишка задергался, и кажется, судя по запаху, наложил в штаны. По лицу его текли слезы.
Игнат вновь присел напротив него, и так же ласково улыбаясь, убрав пассатижи в карман пальто, повторил свой вопрос:
- Понимаешь ты меня, сына? – спросил Игнат глухим добрым шепотом, на что мальчишка судорожно закивал головой.
- Ну и славно, вот и воспитал я тебя, вот и сделал из тебя человека, сына - Игнат поднялся, подобрал топор и обухом его, что есть силы, ударил по голове паренька.
Удар пришелся точно по темечку, тут же раскроил череп и мальчишка даже не дернулся, а просто обмяк, в своей неудобной сидячей позе и лишь легкий запах свежего кала витал над поляной.
Был уже поздний вечер, Игнат разложил костер, расстелил пальто, улегся на него рядом с костром, закурил свою последнюю сигарету, и приготовился к скорой неминуемой смерти, с ясным и четким удовлетворенным осознанием человека, не зря прожившего свою хоть и недолгую, а где-то и нелепую, жизнь, но успевшего и построить дом и посадить дерево и воспитать сына.
Автор: Alexyi
