Родной город встретил дождём. Проливным и холодным.
Пока жёлтый автобус неспешно катил по лётному полю от трапа самолёта к зданию аэропорта, он, стоя у стеклянных раздвижных дверей, наблюдал, как капли сбегают, словно наперегонки по оконному стеклу, иногда сливаясь друг с другом.
-Обычный осенний дождь,- подумал он. – Для всех, а значит и для меня.
Люди в автобусе, утомлённые долгим перелётом, молчали. На помятых, утомлённых лицах, не было ни радости, что впервые за последние почти восемь часов, они не болтаются в воздухе, а едут по твёрдому асфальтовому покрытию. Ни счастья, что можно, наконец, крикнуть на весь салон- Водитель, останови. Да, неудобно, да, не положено здесь останавливать, но ведь теоретически возможно.
Капли на стекле вдруг стали красными. Стекали уже не так быстро, а как то тягуче, словно какая- то липкая субстанция. Он зажмурился, посчитал до десяти и медленно открыл глаза.
Дождь.
Всего лишь дождь. Октябрьский холодный дождь. Неистовый как мартовский кот, но никакой крови.
Он знал –ЭТО будет продолжаться ещё месяца два, если без бутылки водки перед сном; и долго, очень долго, если вообще без водки. Значит, будет много водки, море водки, пустыня водки.
Интересно, а это как ,-пустыня водки. Наверное, все-таки пустыня воды. Такой желанной воды, когда вокруг тебя клубы песка, дыма, осколки камня, костей, обрывки человеческой плоти.. . Когда жарко не как в пустыне, а как в аду. Когда твоя кровь, мгновенно запекается у тебя на коже, а чужая ещё быстрее сворачивается на песке, на камнях, на стенах, превращаясь в чёрную кашу.
Он снова закрыл глаза, медленно вдохнув и выдохнув пахнущий резиной, людьми и немного дождём воздух, снова посчитал до десяти, открыл.
Дождь. Просто вода.
Сейчас главное как можно быстрее пройти таможенный контроль. Он поэтому и стоял у самых дверей. Чтобы выйти первым. Хотя при посадке сообразил не сразу. Вернее просто отвык, и в первых рядах вбежал в автобус, потом опомнился, дождался, когда войдут все, и передислоцировался к дверям. Пора привыкать, пора отвыкать. Пора снова надевать маску, потому что не привыкнуть, не отвыкнуть -не удастся ещё долго. Отвыкнуть от слова «передислоцироваться», привыкнуть к слову «передвинуться» и ещё к сотне слов, необходимых ТАМ, и неприемлемых ЗДЕСЬ. Привыкать к словам.
К жестам.
К интонациям.
К тишине.
К миру.
А самое главное -к тому, что всё уже. Уже всё. Это был самый последний раз.
Больше этого не будет. Никогда. Не нужно ему больше. Даже дочке его не нужно теперь. Теперь есть деньги на самое главное.
Он вспомнил кафе в аэропорту Шарля Де Голля, где у него была пересадка. Небольшой телевизор, в углу, на подставке. Канал CNN кажется, транслировали. Диктор, монотонно, с соответствующим случаю лицом, вещал о событиях в Сомали. По его, диктора «данным», погибло 23 американских спецназовца миротворца, и более трёхсот сомалийцев.
23. Двадцать три… То есть десять, ещё десять и ещё три.
-Значит меня там не было, -подумал он несколько часов назад.
-Значит, меня там не было, - сказал он себе сейчас. – И всё. Уже приехали. Таможня…
………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………
Когда, в конце 80-тых, за какие-то 4 месяца «сгорела» жена, он и сам сгорел. Дотла. Он тогда работал в каком то НИИ, получал копейки, а лекарства стоили недёшево, а доктора, в стране бесплатной медицины,- тем более. Когда он понял, что уже всё, и лекарства могут всего лишь ненадолго продлить не жизнь её, а хотя бы существование, он обращался к начальству, к друзьям, к родственникам… Несколько раз, к одним и тем же людям. Слышал одни и те же слова. А потом его просто не пускали на порог, банально не открывая входную дверь, из за которой , доносился то звук включённого телевизора, то весёлый гомон праздничного застолья.
Когда её не стало, не стало его.
Его «не было» неделю. Дверь в его комнату была закрыта изнутри. Они в то время жили в крохотной двушке, на первом этаже, он , его мама и… маленькая дочь. Но тогда он не помнил об этом. Небритый, нечесаный, немытый, он выходил во двор прямо через окно, либо за бутылкой водки, либо отлить за углом.
А когда кончились деньги на водку, он открыл дверь своей комнаты….
Его мама и его дочь, сидели на кухне, и смотрели на него. Мать смотрела, как может смотреть только мама, обеспокоенно, укоризненно, любяще. К этому он привык.
Но эти голубые, удивлённые, пытливые глаза…
Эта ручка, пухлая, ещё в складках, которая вдруг поднялась, и показала на него….
-Смотли, бушка, это папа.
И уже, поелозила попой на своём детском стульчике , и наконец сумев выбраться из его цепких объятий, спотыкаясь, и чуть не падая, она подбегает к нему, обнимает его колени.
Его пахнущее потом , пролитой водкой, и подворотней брюки. Задирает голову, смотрит в его затуманенные алкоголем глаза, и , почему то шёпотом спрашивает
- Папа, ты плишол?
Кухня, квартира, мир взрываются на сотни осколков, все они вонзаются ему в мозг, в глаза, в уши.
Он ничего не видит, ничего не слышит. Всё размыто, всё приглушённо, всё как в тумане…
Он хватает её на руки, прижимает к своему колючему, заросшему лицу, целует её светлые кудряшки, вдыхает её запах. Потом , опомнившись, передаёт её маме…
-Маленькая, папа сейчас… я сейчас… умоюсь только… мам, ты это… приготовь завтрак, я сейчас пять мнут…
И взглянув на маму, размытым слезами взглядом, видит слёзы и на её глазах.
Он обнимает их обеих, и сдерживая рыдания, даёт себе слово…
Два месяца он пытается найти себя.
Ему предлагали. Он отказывался.
Ему снова предлагали, он снова отказывался. Снова и снова, снова и опять.
Он не должен был, не мог, не хотел.
Ему казалось, что примкнуть к местной, районной братве будет честнее.
Целый год он так и жил, примкнув. Появились деньги, не смятые радужные бумажки в заднем кармане штанов, а полноценная, тяжеловесная, свёрнутая и спеленатая резинкой «зелень».
Но когда ему предложили, ему, видевшему Афган не по ТВ, бывшему спецназовцу застрелить человека… Своего, такого же как он, живущёго с ним в одном городе. Пусть не в крохотной двушке, а в особняке, дворце, хоромах…
Он пояснил своё видение вопроса.
Братва хотела было обидеться. Но как- то вяло обижались.
Сошлись на том, что он делает свою работу в команде, остальные -свою. И пусть зелени «в пелёнках» с тало поменьше, зато авторитета побольше.
А через год умерла мама.
Он не умер вместе с ней, как ни странно. Он просто понял, что не может умереть.
И остался жить. Для дочери. Она была последней ниточкой, связывающей его с этим миром.
И потому, когда на него вышли, не пойми как, не понятно откуда взявшееся люди, и предложили неплохой гонорар за поездку в одну из «горячих» точек, он сделал так, чтобы они больше не появлялись.
А потом …
Через пару месяцев, на обычном «дежурном» обследовании его дочери в районной поликлинике, врач покачал головой, поцокал языком, и выписал направление в городской онкологический центр.
Так бывает. Раковые клетки его жены, передались плоду, ещё в утробе. Незаметно развивались дочери, до какого- то предела -незаметно. А сейчас –заметно. В принципе, ничего страшного, сказала ему врач из центра, немного поддерживающих лекарств, потом операция- и всё.
Увидев его лицо, она взяла его за рукав пиджака, втолкнула в свой кабинет , налила, из стоявшей в шкафчике за стеклом бутыли четверть стакана и протянула стакан ему строго сказала.
-Медицинский.
Он залпом выпил, мельком посмотрел на неё, и вышел из кабинета.
А ещё через пару дней ему позвонили на мобильный.
Вот скажите - что для него теперь с десяток, пусть даже сотня человеческих жизней, когда на чаше весов жизнь его дочери, единственного смысла в его жизни. Можете ответить?
Он тоже смог себе ответить. Не сразу, но смог.
И с тех самых пор, «горячие» точки стали для него обыденным делом.
Единственная проблема, заключалась в том, что дочь нужно было оставлять с няней.
При его теперешнем достатке это было, не проблемой, но с другой стороны, это могло бы стать большой проблемой. Если бы не врач из онкологического центра. Да, да, та самая, что угостила его медицинским спиртом. Так тоже бывает в жизни, не часто, но бывает.
Она стала няней, кухаркой, домохозяйкой, медсестрой для дочери, всем. И почти…
Но сейчас не об этом.
Она стала почти «мамой» для его дочери.
Но каждый раз, уезжая в очередную командировку, он запирался с дочерью в комнате на целый день. Это была уже не малюсенькая комнатка в двушке, а большой кабинет на первом этаже загородного дома. Его дома. Они с дочкой выбирались из комнаты через окно, гуляли по саду, покупали в ближайшем ларьке сладости, и возвращаясь в кабинет через то же окно, падали на толстый ковёр, хохоча и дрыгая ногами, уплетали за обе щеки купленное в ларьке.
Ему в такие моменты не нужен был больше никто. А когда его время заканчивалось, и дочь целовала его сладкими, липкими губами и спрашивала когда он вернётся, он всегда отвечал –скоро.
После он открывал дверь, и выходил к той женщине.
Она, именно она, в совершенстве владея немецким, связывалась с ведущим клинками Европы. Говорила с тамошними специалистами на равных. И, в конечном итоге, договорилась о цене на операцию.
Поэтому он возвращался сейчас из Могадишо. С нужной суммой на банковском счету, и с подарком генерала Айдида на груди -крошечным золотым Кораном ( молитвенником) на тонкой золотой цепочке.
…………………………………………………………………………………………………………………………………………………
Он быстро прошёл таможенный контроль, и, выйдя из здания аэропорта, принялся искать свой автомобиль, так как просто не помнил, где его оставил несколько месяцев назад.
Да, на этот раз он вернулся нескоро. Так получилось, что это была самая длительная «командировка» в его жизни. Последняя командировка, -напомнил он себе.
Но сейчас - то ли виной этот заунывный дождь, после жара пустыни; то ли долгий утомительный перелёт, как-то странно и непривычно сжималось сердце, и давило на горло.
Поблуждав по стоянке минут десять, он нашел, наконец, своего «питомца». Питомец- было его словечком. Какая разница кормить , купать и любить собаку , или «кормить», «купать » и любить этого чёрного монстра с жёлтыми глазами-фарами.
Уже из машины, он набрал знакомый номер. Никто не ответил. Он подождал, пока звонок не разъединили, и монотонный, неживой, но вроде бы женский голос, сообщил ему ,что абонент не отвечает. Он немного прибавил скорость, набрал номер ещё раз. Результат тот же. Он превысил скорость и ехал так до самого дома. Наверное, у Бога своя философия. Он доехал без приключений, без ДТП, и, соответственно, без ДПС.
Дома никого не было. Но на столе в столовой, на самом видном месте, лежала записка.
«Позвони мне»
Он позвонил.
Он, молча, слушал. Слушал рыдания женщины, которая пыталась заменить ему жену, а его дочери- мать. Но не смогла, не сумела , не стала. Не женой ему, не матерью его дочери….
Он слушал долго, потом коротко спросил
-Когда?
………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………
Он стоял под дождём и смотрел на свежий холмик рядом с могилой жены. Он молча просил прощения за то, что опоздал. Он знал, теперь он совершенно определённо знал, что в жизни бывает и так. Он знал, но понять, осознать не смог.
Он медленно развернулся, пошёл к выходу с кладбища.
Сел в свой автомобиль.
И увидел, как по стеклу, медленно, тягуче стекают не дождевые капли, а липкая, алая субстанция.
А сердцу вдруг стало уже совсем тесно в груди, и оно пыталось пробиться сквозь горло наружу.
Он зажмурился, и медленно посчитал до десяти.. И мир взорвался на тысячу осколков.
- Папа, ты плишол?
Это было последнее, что он услышал в этом мире. А может первое , что он услышал в мире том.
Автор: Altun
